Кровавые жернова - Воронин Андрей Николаевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/66
- Следующая
– Жорж Алатур, ты меня слышишь?
– Слышу тебя, Арунла, – отшатнувшись от лежавшего на спине дергавшегося мужчины, воскликнул Жорж, опуская трещотку и ударяя время от времени ею по колену.
– Тебе нужен преемник, и ты его скоро найдешь. В океане будет большая буря. Ты найдешь его в воде, и будет он белый, как песок, и волосы у него будут как песок. И не будет у него на ноге пальца. И будет говорить он на непонятном тебе языке. И будет он молод и красив.
Ты его заберешь. Ты вырвешь его у белых акул, слышишь меня, Жорж Алатур?
– Слышу! – воскликнул колдун. – Слышу, Арунла. Я тебя понял.
– А когда ты его обучишь, когда он станет могущественным, ты погибнешь.
– Почему погибну? – задал вопрос колдун, продолжая стучать трещоткой по колену.
– Потому что так надо. Но ты не умрешь, ты будешь жить.
Изо рта мужчины, лежавшего на земле, повалила белая пена, голова начала дрожать.
– Арунла, вот тебе кровь, – один из помощников принес глиняную чашку с толстыми краями.
Колдун опустился на колени, приподнял трясущегося мужчину с выпученными глазами. Поднес посудину к губам и прошептал:
– Пей, Арунла, пей. Это кровь.
Рот раскрылся. И мужчина, пару минут назад отплясывавший под барабаны и шум трещотки, принялся глотать теплую кровь. Глаза его при этом закрылись. Когда чаша была пуста, Жорж Алатур попытался вырвать ее. Но зубы мужчины так крепко держали глиняный край, что с первой попытки вырвать посуду не удалось. Когда последняя капля крови стекла в рот, челюсти разжались и голова упала на грудь.
Продолжая постукивать трещоткой по колену, Жорж Алатур взмахом руки остановил барабанщиков. Воцарилась вязкая, густая тишина.
Колдун отдал распоряжения помощникам и тихо покинул место. Он шел задумавшись, низко опустив голову, не глядя под ноги. Следом на носилках помощники внесли в дом уснувшего, обессилевшего танцора. Что говорил вселившийся в него дух, барабанщики не слышали.
– Положите его туда, – указал колдун на штору, за которой стояла железная кровать.
Сухогруз «Академик Павлов» благополучно миновал пролив Босфор. Где-то за горизонтом по правому борту располагался остров Крит. Затем прошли Мальту и Сицилию. Потом проплыли невидимый Тунис, потому как у его берегов проходили ночью. А наутро – Алжир, позже Марокко и Испания. Моряки рассказывали Илье, как пару лет назад заходили в Малагу и какое там вкусное вино.
Наконец сухогруз прошел Гибралтар и вышел в Атлантику. Погода стояла лучше не придумаешь, тепло, но не жарко, ветер попутный.
Качки не чувствовалось, все четко шло по графику. Отсылались в порт радиограммы, радист получал ответные сообщения. Отпраздновали день рождения помощника капитана и старшего моториста.
Жизнь на корабле вошла в привычное русло.
Солнце целый день стояло над головой, жарило макушку и обжигало плечи.
По ночам в черном бархатном небе зажигались мириады южных звезд. Илья подолгу стоял или сидел на палубе и, запрокинув голову, смотрел в мерцающее небо. Выражение его лица при этом становилось загадочным, таким, словно он изо всех сил старался вспомнить что-то очень важное, но это воспоминание ускользало, как волна. Только, кажется, ощутил прикосновение воспоминаний, увидел лица, услыхал голоса, и они вдруг разом пропали, растворились в звездном небе, улетели куда-то высоко-высоко, в ночную бездну.
Такая же бездна простиралась и за бортом.
Юноша задавал себе вопрос: что страшнее, бесконечность ночного неба или бесконечность океана? Он ему казался таким же огромным, необъятным, как и небо. Гудели двигатели, и сухогруз «Академик Павлов» проходил милю за милей, пересекая Атлантику, двигаясь за запад. Неизменной на небе оставалась лишь Полярная звезда.
Она никогда не меняла своего места.
– Ты чего такой задумчивый? – рядом с Ильей с зажженной сигаретой устроился на палубе Иван.
Тот даже вздрогнул, услышав голос приятеля.
– Да так, ничего.
– Я тоже, когда в небо смотрю, – произнес Селезнев, – о доме почему-то думаю. Хочется мамку видеть.
От этих слов Ястребова передернуло, но в темноте этого не было видно.
Иван продолжал:
– Дома хорошо. Я уже начинаю понимать, что такое земля и что такое родной дом. Откуда ты родом?
– Я родом? – Илья задумался.
– Что, даже не знаешь? – чуть презрительно хмыкнул Селезнев и потер кулаком щеку.
– Почему не знаю, – знаю.
– Тогда что же не говоришь?
– А зачем тебе? – спросил Илья.
– Так просто. Ты вообще какой-то странный, Илья. Молчишь все время. Даже команда шушукается, говорят, может, ты в секте состоишь.
– Я в секте? – Илья улыбнулся. – Ни в какой я секте не состою и никогда не состоял.
В комсомоле – да, а в секте – нет. Кто это тебе такое брякнул?
– Все говорят, – передернул плечами Селезнев.
– Да пусть не трындят! Делать им нечего, вот и выдумывают разное! Какие в мореходке секты? Ты же сам, Ваня, знаешь. Мы сто раз проверенные.
– Я им и говорю, что ты нормальный парень, свой в доску.
– Правильно, – сказал Илья. Он вытащил из кармана дешевые сигареты, сложил ладони ракушкой, закурил, выпустил струйку дыма. – Красота какая!
– Ага, – ответил Селезнев, зевая.
– Звезды так близко. Кажется, протяни руку и любую снимешь с неба.
– Снимешь, размечтался! – Иван зевнул еще раз и, хрустнув суставами, поднялся с палубы. – Пойду к радисту, музыку послушаю.
Ястребов знал, ни к какому радисту Селезнев не пойдет, а завалится спать и будет храпеть.
А он, Илья, долго будет ворочаться, силясь вспомнить лицо матери, или отца, или бабушки.
И опять ему это не удастся, и будет его злить храп напарника. И он, как обычно, встанет и пойдет на палубу. Наступит рассвет, а корабль, гудя двигателями, снова поплывет по Атлантическому океану, отмеряя милю за милей.
День шел за днем. Солнце вставало и садилось. Капитан сухогруза радовался, но вслух свою радость не высказывал. Пока не было никаких ЧП, штормы не налетали, и сухогруз не выбивался из графика ни на один день.
«Скоро Гаити, а там и до Кубы рукой подать».
Понемногу погода стала меняться. С каждым днем становилось все жарче и жарче, термометр показывал тридцать четыре градуса в тени.
На палубе с неприкрытой головой стоять было невозможно, да и босиком по раскаленной палубе не пройти.
В каютах стояла нестерпимая жара, даже вентиляторы от духоты и жары не спасали. Они лишь гнали горячий воздух из одного угла в другой, перемешивая его резиновыми лопастями.
Надвинулась невероятно душная ночь.
Илья ворочался с боку на бок. Простыня стала влажной от пота, прилипала к телу. Воздуха не хватало. Ястребов, сбросив простыню, сел на кровать.
Селезнев повернулся, открыл глаза.
– Ты чего подхватился?
– Жарко. Выйду на палубу, покурю.
– Там тоже жарко, – зевая, произнес Селезнев и, отвернувшись к стене, попытался уснуть.
Илья натянул штаны, сунул в карман пачку сигарет, спички и пошел на палубу. Действительно, на палубе было ненамного лучше. Молодой человек закурил и посмотрел на небо.
Вдруг звезды с северной стороны стали гаснуть и исчезать. Еще несколько минут, и небо стало черным, ни единой звезды. Илью даже в холодный пот бросило от того, что он увидел.
«Что еще за черт?» – подумал он, направляясь к носу сухогруза.
На палубе появился вахтенный.
– Ястребов, ты что шатаешься, не спишь?
– Что это? – спросил парень.
– Где? – переспросил вахтенный.
– Там, на небе.
– А что там на небе особенного? – матрос посмотрел в небо.
– Звезды погасли.
– Тучи, наверное.
Штиль был полный, абсолютно никаких волн.
Черное, как застывшая смола, море. Илья почему-то сравнил море с гладкой крышкой рояля, виденного им в концертном зале.
Матрос, грохоча башмаками, сказал:
– Странно, зайду к радисту, спрошу.
Через пять минут он появился.
– Все нормально, никаких штормовых предупреждений. Пойду в рубку. А ты ступай спать.
- Предыдущая
- 3/66
- Следующая
