Ларт Многодобрый - Плахотникова Елена - Страница 27
- Предыдущая
- 27/138
- Следующая
– А тебе-то что?
– Если ты примешь ее на себя, то я сделаю все остальное.
– Чего сделаешь? Завалишь этот дуб?
– Это не дуб…
– Один хрен! Так завалишь или нет?!
Я начал заводиться. Неподходящее время для шуток, а девка… может, и не шутит она.
– Я не хочу умирать в дыму. Но Его смерть на себя не возьму. На мне и так… – Замолкает, отводит глаза.
– У тебя типа бригада лесорубов в рукаве?
– Мы можем не успеть.
Я едва разобрал ее шепот. Тощая смотрит на дальние кусты Нижние ветки и траву трогает белесый дым. Пока редкий. Но ветер в нашу сторону. Зелень быстро подсохнет и полыхнет. А как горят сухие травы, я уже видел. Если бы не ручеек, так бы и остались на той лужайке.
– Блин! – Хватаю девку за плечо. – Говори, чего делать?!
Она смотрит на мою руку, потом на дерево. Мельком. И тут же отворачивается. Лицо бледное до синевы и веки дрожат. Боится.
– Говори, – встряхиваю ее. Голова дергается на тонкой шее. Глаза кажутся черными от огромных зрачков. В них такой ужас, у меня прям мурашки по спине, а горло… словно крепкое, дружеское рукопожатие на нем. – Говори, – хриплю я.
– Подойди к Нему. Скажи: «Тиама, я готов взять на себя твою смерть. Проснись и услышь». Потом подожди немного и приложи ладони к Нему.
– Это все?
– Да.
– Очень просто вроде как.
– Просто, – соглашается она. – Но если Он не услышит, ты умрешь. Потом – я.
– Почему?
– Потому что научила.
Не это я спрашивал, ну да ладно. С трудом разжимаю пальцы. Ноги как ватой набиты, так и норовят подогнуться.
– Осторожней. – От голоса Тощей волосы шевелятся на затылке. – Он отличает истину от обмана.
До дерева метров сто, а я иду, кажется, полжизни. Качаются шары одуванчиков. «Как же они будут гореть!» – подумал я, и цветы шарахнулись от моих ног.
А вот и наши проводники: волк вылизывает обожженный бок, а возле брюха волчицы копошатся детеныши. Блин, прям идиллия! Только запах дыма лишний.
Останавливаюсь возле дерева, а мне в спину целятся три пары глаз. Говорю то, чего сказала Тощая, и жду. Дурацкое такое ощущение, словно в игру какую-то играю, в какую и в детстве никогда не сподобилось. Постыдную такую игру, не для пацанов.
Кто-то погладил меня по голове. Как пожалел. Вот только этого не надо!
Листья зашелестели. Порыв ветра качнул меня к стволу. Чуть мордой в него не впечатался. Нет, неправильно так. Девка о ладонях чего-то говорила. А ладони уже прилипли к коре. Теплой, шелковистой, похожей на кожу. Гладкую, ухоженную. Такая же черная и душистая была у Саманты. Жаль, не оказалось меня рядом, когда я понадобился чернушке. Хорошая девочка Сама… но до смерти самостоятельная.
Что-то толкнуло меня в грудь, и я понял: с объятиями и воспоминаниями пора завязывать.
Обратно шел легко. Отдохнувшим, спокойным. Словно и не было сумасшедшего бега и не грозит нам изжариться под этим деревом. Понятно теперь, почему Тощая так его уважает, а вот почему боится?..
Она бежала ко мне. Лицо бледное, а рыжие лохмы казались огненными языками. В глазах – коктейль из страха и восторга, желто-оранжевый. Такой же, как у «Знойной страсти», если смотреть на солнце сквозь бокал. Неплохое вино попадается на Кипре.
– Я делаю это для тебя, – выдохнула Тощая. – Повтори!
Я повторил. Девка побежала к дереву. А я не стал оборачиваться. Смотреть, как оно умирает, – не то настроение.
У меня на плече лежал листок. Похожий на ладошку младенца. Только с четырьмя пальцами.
«На память типа, – усмехнулся я. – Спасибо…»
И тут же засунул эту усмешку куда подальше.
Плечо обожгло и сквозь одежду. Рука сама схватилась за больное место.
Проклятый инстинкт! Даже у врачей он срабатывает. Знаю, что нельзя тереть ожог, а сам… Ладонь отдернулась. Как от горячего. Поверх всех линий отпечатался четырехпалый листок.
Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.
Чего-то огромное шевельнулось у меня за спиной, тяжело вздохнуло. Зеленый полумрак дрогнул и пополз к обрыву. Сначала медленно, неохотно, потом быстрее.
Яркий свет рухнул на поляну. Цветы задрожали и стали гнуться под его тяжестью.
Глаза заслезились, как от дыма.
– Ты первый.
Тощая стояла рядом. Руки прижала к груди, кулаки спрятала в рукава, и гнется, словно мерзнет.
– Чего?
– Ты первый иди, – повторила она.
Я пошел к дереву.
Не знаю, как девка сделала это, но… дерево лежало. Я шел к нему и не верил. Глаза видели, а я не верил собственным глазам. Дерево стало мостом, как я и хотел. Ветки на Столбе, конец ствола на нашем берегу. И ни одной опилки возле низкого пня. Срез ровный и гладкий, как скальпелем сделанный.
Под черной корой пряталась ярко-красная древесина.
– Прости, – зачем-то сказал я, коснувшись коры.
Она была теплой.
Мертвые тоже не сразу остывают.
У каждого бывает в жизни бесконечно долгий день. Мой закончился вчера. Или позавчера. Когда мы перебрались на макушку каменного столба и стали пережидать пожар, потом грозу, что перешла в нудный, холодный дождь. Пожар давно погас, но возвращаться по мокрому стволу – желающих нет. Мы устроились в гуще веток. Кто как смог. Мерзнем, мокнем, голодаем и спим. Больше здесь делать нечего. Поговорить разве что…
– Иди сюда. Хватит зубами стучать.
Тощая косится на меня, как в старом детском фильме хорошая девочка Маша на Серого Волка, что хотел сожрать бабку у нее на глазах. А может, и не Машей, а Красной Шапочкой ее звали, – давно было, не помню, да и по мне – все равно Маша. И пусть это не ее бабка была – по фигу! – хорошие девочки так смотрят на всех, кто делает плохо.
А дать бы ей такую погремуху! Типа Машка вместо Тощая. Называть эту девку тощей все равно, что воду водянистой. Когда я спросил малолетку про имя – она так на меня зыркнула, будто я это бабку схарчил. Ее собственную. Да еще с особой жестокостью.
– Давай, шевели ногами! Хватит мерзнуть.
Подошла. Стоит, дрожит. Обняла себя за плечи и колотится. А я, на нее глядя, сам инеем покрываюсь. Тут в натуре не Кипр в сезон дождей. Там этот дождь раз в месяц бывает, да и то всего час от силы. А потом всех вином угощают. Типа извините нас, гости дорогие, за плохую погоду. Здесь уже второй день льет, а вина никто не предложил. И зуб даю, не предложит.
– Ну чего стоишь? Ложись! Согрею.
Зыркнула так, что, будь на мне сухой плащ, задымился бы.
– Не льсти себе. Не то у меня настроение…
Среди веток блеснули четыре глаза. Это наши проводники проснулись. В самое время. А то ляпнул бы что-нибудь, типа я на мощи не бросаюсь. Брехня! Бросаюсь, когда деваться некуда. Или если очень настойчиво предлагают. С ножом у горла. Это я дома перебирал: чтоб и баба в теле и чтоб морда как у модели. А здесь, чего было, то и… Даже вспомнить противно! Не люблю, когда мне выбора не оставляют. Огорчаюсь я тогда. А в таком состоянии много чего могу натворить. Реально! Машка тоже может. Как она того охранника!.. Или это он сам? Неосторожное обращение с огнем. Прям как у нас на Земле: пуля в голову – чистил заряженное оружие, вспороли глотку – порезался, когда брился. И никаких заморочек!
А девка стучит зубами, как метроном. Так и замедитировать недолго.
– Давай, Машка, иди сюда. Поделюсь плащом. Добрый я сегодня.
– Как ты меня назвал?
– Как надо, так и назвал. Другого ж имени у тебя нет.
– Есть!
– А мне его скажешь?
– Нет!
– Значит, будешь Машкой. И давай лезь под плащ. Теплее будет. Быстро! Пока не передумал.
Послушалась, залезла, повернулась спиной. И сразу стало холоднее. Согреешься тут, как же! Со всех сторон дуть стало. Все-таки у меня плащ, а не палатка. Подгреб девку ближе, она зашипела, как кошка, царапаться начала. Хорошо хоть перчатки надел.
– Да нужна ты мне! Я спать хочу в тепле!
Затихла. И дергаться перестала. Иногда я бываю таким убедительным, сам себе поражаюсь.
- Предыдущая
- 27/138
- Следующая
