Повторение судьбы - Вишневский Януш Леон - Страница 37
- Предыдущая
- 37/60
- Следующая
Та, былая близость исчезла, заваленная взаимными претензиями, неисполнившимися ожиданиями. Теперь воспоминание о том, как он реагировал тогда, кажется ему нелепым, трагикомичным. Теперь он даже не знает, какую книгу мог бы купить Сильвии в знак просьбы о прощении. А когда-то, прежде чем заснуть, они читали вслух. Может, это смешно и безвкусно, но если бы его спросили, что для него самое эротичное, он ответил бы: обнаженная женщина, читающая вслух книгу, которую он ей подарил.
Он не имел права тосковать по Кинге. Ведь он презирал ложь, лицемерие и измены. Он чувствовал себя как преступивший клятву монах, который нарушил обет и прекрасно знает, что от всеведущего Бога скрыть это невозможно. Тем не менее он тосковал. Иногда он набирал номер ее телефона, который был на визитной карточке, но всякий раз в последний момент вешал трубку.
В октябре, вскоре после начала нового учебного года, он полетел на несколько дней в Вашингтон. Надо было обговорить условия нового совместного проекта и сделать доклад на внутреннем семинаре NIH. Американцы прислали за ним в аэропорт машину с молодым стипендиатом из Польши. Из Кракова. Самонадеянный хвастун, не дожидаясь вопросов, за недолгую дорогу от аэропорта до отеля успел рассказать всю свою научную биографию с перечислением длинного списка наград, отличий и многокрасочных дипломов. Говорил он без умолку, шепелявя и брызгая слюной. Блажей успел даже узнать, что молодой человек был гениальным еще в детском саду. Когда ему удалось вставить слово в монолог гения, он как бы мимоходом спросил про Кингу. Они могли быть знакомы в Кракове. И услышал, что она пишет диссертацию в медицинской школе при университете Джона Гопкинса в Балтиморе. Недалеко от «дворца» – так стипендиат назвал здание NIH, – около Получаса езды по автостраде, если нет пробок. Но вот эта информация была уже излишней. В Гопкинсе в Балтиморе Блажей бывал, еще когда этот сопляк не пошел в детский сад. В душе он надеялся, что никогда больше не встретится во «дворце» с этим бахвалом.
Увы, он встретился с ним следующим утром. У дверей аудитории, в которой должен был состояться семинар. NIH собрал руководителей проектов со всего света. Юный гений раздавал всем свои визитки и протягивал руку для рукопожатия. Большинство входящих смотрело на него с нескрываемым удивлением. Некоторые вообще игнорировали. К счастью, в NIH легко отличают людей способных от способных на все. Блажей смотрел на это со стыдом и надеялся, что не все знают, что этот наглый ловкач прибыл из Польши. Наука – это не новая пиццерия, которую нужно рекламировать флаерсами. Долгие годы он делал все, чтобы Польша, по крайней мере его, научная, ассоциировалась с достоинством и самоуважением. А то, что проделывал этот щенок, для него было как плевок в лицо.
Доклад Блажея был вторым. Он сел во второй ряд рядом с японцем, который заснул, как только погасили свет. Японцы – он это замечал на многих конференциях – обладают невероятной способностью незаметно засыпать и просыпаться, чуть только к ним обратятся. Но сон этого японца обращал на себя внимание. Докладчик, молодой австриец, совершенно не подготовившийся к выступлению, сообщал монотонным голосом такие очевидные банальности, что Блажей начал завидовать спящему японцу. А через пятнадцать минут японец храпел уже так громко, что, когда австриец умолкал, вся аудитория слышала неуместные звуки из второго ряда. Наконец явно сконфуженный австриец, который уже не мог делать вид, будто не слышит храпа, прервал доклад и обратился к Блажею:
– Простите, не могли бы вы разбудить вашего соседа справа?
– Вы его усыпили своим докладом, вы и будите, – невозмутимо ответил Блажей.
Зал взорвался громким смехом. В этот момент японец проснулся и, решив, что доклад закончен, вскочил с кресла и стал громко аплодировать. Веселье в зале достигло предела. Австриец никак не мог продолжить доклад. Наконец председательствующий, глава NIH, с трудом скрывая улыбку, призвал присутствующих к порядку. Вечером во время раута, на котором не было ни австрийца, ни японца, все говорили только об инциденте на утреннем докладе. Блажея смешили поздравления, которые он вынужден был принимать, чтобы не сойти за невежу. Особенно от американцев, которые не слишком симпатизируют немцам и японцам и с радостью отмечают каждую их оплошность. А уж такой случай, когда одним махом удается приложить и японца, и немца, исключительная редкость. Так что Блажея похлопывали по плечу и смеясь говорили:
– Ну, здорово вы приложили этого немца! Первый класс!
– А этот японец больше не прилетит сюда дрыхнуть!
Поначалу он пытался объяснять, что докладчик – австриец, а не немец, но в конце концов мысленно махнул рукой. Многие американцы считают, что Австрия – это город в Германии.
В Варшаву он улетал в воскресенье вечером. Днем в воскресенье его ждал поздний ленч с руководителем проекта от NIH. Прямо из ресторана он намеревался поехать на такси в отель за багажом и оттуда в аэропорт в Вашингтон. Свое пребывание он организовал так, чтобы все закончить в пятницу. В субботу утром Блажей взял напрокат машину и поехал в Балтимор. Но он не отважился позвонить Кинге перед тем, как поехать к ней. Боялся услышать придуманную ad hoc13 ложь, например, что сегодня она занята, потому как не знала о его приезде и у нее давно назначенная встреча. Он, разумеется, не поверил бы, но после такого ответа ни за что бы к ней не поехал.
В Балтиморе он был около полудня. Медицинский факультет находился в трущобном районе в центре Балтимора. Если бы случайно он не захватил с собой пропуск в NIH, охранник не пустил бы его на университетский паркинг. Как оказалось, принадлежность к свите «дворца» открывала ворота и вне Вашингтона. Даже те, что вели на паркинг. В американском университете иметь место на паркинге – это знак высочайшего отличия. Некоторые из его американских коллег иронизировали, что факт этот, пожалуй, стоит упомянуть в резюме. Блажей помнил интервью с Милошем в «Лос-Анджелес тайме», после того как Милош с Нобелевской премией возвратился из Стокгольма в Калифорнию, где он был профессором литературы в престижном университете UCLA14. На вопрос журналиста, что изменилось в его жизни после получения Нобелевской премии, Милош с обезоруживающей улыбкой ответил:
– Я наконец получил место для своей машины на университетском паркинге.
Блажей поставил машину рядом с западным крылом старого лабораторного здания медицинского факультета. В этом здании Кенданс Перт открыла в 1972 году рецепторы опиатов, и это открытие положило начало истории молекул эмоций. Истории, которую творит и он тоже.
Блажей чувствовал нервное возбуждение и подъем, но отнюдь не по причине исторической исключительности этого места. Сейчас это было ему абсолютно безразлично. В контексте того, чем он занимался, это может показаться парадоксальным и даже неискренним, но он никогда не думал о молекулах эмоций, когда сам пребывал в каком-либо эмоциональном состоянии. И наоборот. Когда он писал об эмоциях, сводя их к химическим реакциям, то вовсе не думал, что на самом деле пишет о чувствах. В научной статье допустимо только описание того, что достоверно известно. И недопустимо – ни при каких обстоятельствах неприемлемо – делиться тем, что чувствуешь. Писать следует об эмоциях, очищенных от их смысла и сведенных к химическим структурам. И писать так, чтобы читатель не заметил, что за этой информацией стоит нормальный чувствующий человек. В статьях и отчетах, которые он до сих пор публиковал, единственной информацией об авторе были его фамилия, имя, институт, который он представляет, и иногда адрес института. Но даже эта информация была малосущественна для читателя. В этом смысле он напоминал астронома, который в мельчайших деталях объясняет физический феномен свечения солнца как результат термоядерных реакций, но никогда не напишет, что его восхищает закат на пляже в Колобжеге.
- Предыдущая
- 37/60
- Следующая
