Девушка с холмов - Вильямс Чарльз - Страница 27

• Предыдущая
• 27/37
• Следующая

— Я была вчера у моря недалеко от отеля и видела, как ты отъехал на машине в сторону города. Я долго смотрела на воду. А около полудня я снова увидела твою машину. Она стояла там. — Она махнула рукой в сторону Двадцать четвертой улицы. — И сегодня утром она оказалась стоящей на том же месте. Я спросила у мужчины на стоянке такси через улицу, не видел ли он тебя. И мне рассказали, что полицейские увезли тебя в своей карете. Я не знала, что такое полицейская карета, но сообразила, что, вероятно, тебя забрали в тюрьму. Там мне сказали, что тебя освободят, если я заплачу штраф. Я заплатила.

Я не мог спокойно смотреть на нее.

— Но почему ты это сделала?

— Не знаю, — просто ответила она.

— Но ведь должна же быть какая-то причина!

— Я подумала, что тебе, может быть, нужна помощь. Может быть, у тебя нет денег на штраф. А я должна тебе.

— Да уж! Ты мне глубоко обязана!

— Но ведь ты потратил очень много денег на мою одежду и ты был со мной иногда удивительно милым.

Я почувствовал, что больше не могу этого вынести. Она действительно так думала. Я глубоко ранил ее, и все же бескомпромиссная честность не позволяла ей забыть мои хорошие поступки.

— Ты не хотела встречаться со мной у тюрьмы? Она долго молчала, прежде чем ответить:

— Я не знаю, Боб. Все так перепуталось. Я хотела снова увидеть тебя и даже, может быть, быть с тобой, но в то же время и не хотела. Ведь быть с тобой — прекрасно, когда ты ведешь себя как влюбленный. Но ты можешь вдруг стать гадким и ужасно жестоким. И то, что ты говоришь, причиняет такую боль!

Остановившись на углу, я взял ее за обе руки и повернул лицом к себе. Мы стояли перед афишей на открытом месте под палящим солнцем. Мимо нас по улице проезжали машины, но мне было все равно. Я должен был сказать ей это:

— Я обещал тебе однажды, что никогда не буду больше злым с тобой, да? И на следующий же день нарушил свое обещание. Поэтому я не буду больше ничего обещать, но попытаюсь объяснить тебе, что случилось у реки. Я не знаю, как сказать тебе, не уверен, что сам все точно понимаю… Единственное, что приходит мне в голову, — это была ревность.

Меня просто всего перекорежило.

— Но из-за чего? Я не понимаю, из-за чего твоя ревность?

— Из-за Ли и прочих дел. Из-за машины. Ты знаешь, что я имею в виду. Я не пытаюсь сейчас причинить тебе боль, Анджелина. Я просто стараюсь объяснить.

— Но почему это вдруг подействовало на тебя? Раньше ведь такого не было.

— Но это было раньше. Очень давно.

— Не очень. У нас ничего не было давно. Мы провели вместе всего три дня.

Она смотрела вниз, чертя носком туфельки узор на тротуаре. И я заметил, какими потертыми и грязными были ее туфли. Белые туфли не приспособлены для путешествия на попутных машинах.

— Да. Всего три дня. Но тогда я не любил тебя. А теперь люблю.

Она ответила после минутного раздумывания:

— У меня то же самое. Боб.

— Ты уверена?

— Да. Вот почему я сюда приехала. Я надеялась увидеть тебя снова. Я считала, есть шанс, что ты все же приедешь сюда, а не отправишься в какое-нибудь другое место.

— Ты не ненавидишь меня за то, что я сказал и сделал?

— Нет. Теперь нет. Думаю, я наконец поняла, в чем дело. И поэтому я здесь. Но ты больше так не поступишь. Боб? Я не переживу этого больше.

— Нет. С этим покончено.

Я скрыл от Анджелины страх, но себя не обманешь. Где гарантия, что это больше не случится? Как можно быть уверенным?

Дежурный посмотрел на меня с подозрением, когда я пришел снова зарегистрироваться, на этот раз с Анджелиной, и попросил двойной номер. Мое заросшее, разбитое лицо с очевидными следами двухнедельного пьянства и жена, которая появилась неожиданно без всякого багажа, — все это было немного чересчур, чтобы не вызывать сомнений. Однако он преодолел их и поселил нас в комнате с видом на берег.

Когда мальчик, провожавший нас, ушел, я поднял Анджелину на руки и сел в кресло у окна, держа ее на коленях. Мы долго молчали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к морскому прибою.

— Ты будешь обнимать меня всегда, да? — спросила она наконец. — Вот так, чтобы я забыла про прошлую ночь и про предыдущую.

— Они были плохими?

— Ужасными! Я пыталась не думать о том, что больше не увижу тебя. Но ведь нельзя заставить себя не думать, верно?

— Да. Невозможно выбросить из головы мысли.

— Тебе не хватало меня, Боб?

— Да.

— Очень?

— Очень. И кроме того, я винил себя в том, что причинил тебе боль. И я думал, что с этим мне придется жить.

— Не думай теперь больше об этом. Она откинулась на мою руку и легко пробежалась пальцами по рубцам и синякам на моем лице:

— Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!

— Мне не больно.

— Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!

— Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более приятном. О твоем например!

— Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У тебя прекрасное лицо, и я его люблю!

Мое лицо меня нисколько не интересовало, и я поцеловал Анджелину. Это изменило сразу предмет обсуждения для нас обоих. Интересно, почему, когда я ее целую, это сразу все затмевает так, как виски не может никогда?

Зазубрины, которые оставили факты и острые углы реальности, становились расплывчатыми и смягчались, и шумы становились приглушенными.

— Я так тебя люблю!

— Что ты чувствуешь. Боб? Тебе не кажется, что мы куда-то мчимся? Будто летим среди разноцветных облаков?

— Сейчас мне кажется, что у меня высокая температура и я наглотался хинина. Все в каком-то тумане, и мои уши горят.

— Ну, это звучит не очень красиво. А может быть, тебе нужен доктор?

— Ладно. Позови доктора.

— Нет. Но я хочу, чтобы тебе стало лучше. Я хочу, чтобы ты увидел краски. Большие цветные облака, которые парили бы вокруг и перетекали друг в друга. Я не думаю, что мужчины получают удовольствие оттого, что влюбляются. Ты не видишь красок?

— Нет. Прости, но не вижу.

— Даже если закроешь глаза?

— Я не закрывал. Кажется, не закрывал.

— Поцелуй меня, закрыв глаза.

Я поцеловал ее снова, не закрывая глаз, но это не имело значения. В этом поцелуе сочетались страсть и удивительная нежность. У меня перехватило дыхание, но все было по-прежнему.

— Видел цветные облака?

— Нет. — Я покачал головой.

— Бедные мужчины! Они не получают удовольствия. Не видят красок!

— Я вижу все краски в тебе. Твои волосы дивного цвета. Они лишь немного светлее дикого меда.

— Это очень здорово, но все же не то же самое. Ты не видишь красок. Ты их чувствуешь.

— Я могу видеть твои волосы и чувствовать их. Они касаются моего лица.

— Мне это тоже нравится. Завтра я постригусь, и тебе это понравится еще больше.

— Нет, не понравится. Лучше, чем сейчас, быть не может. И давай не будем говорить о завтрашнем дне. Сейчас не время строить планы на будущее.

— Почему?

— Составление планов требует очень большого напряжения мыслей.

— Я не хочу слышать ничего о мыслях. Я просто хочу, чтобы ты меня целовал.

— Правильно. Больше поцелуев — меньше планов.

— Ты не можешь строить планы, когда целуешь меня?

— Честно говоря, не могу.

— Почему?

— Как я могу целовать тебя и делать одновременно что-нибудь еще?

— Тогда не будем строить сейчас планы относительно моих волос. Сейчас не будем.

— Точно.

— Ты испытывал что-нибудь подобное с другими, Боб?

Закрыв глаза, я прижался лицом к ее шее и молился, чтобы никогда больше не видеть Ли и не слышать о нем. Неужели недостаточно было услышать все это один раз? Теперь это уже не имеет значения. Все это было тысячу лет тому назад, в другом месте и с другой девушкой по имени Анджелина, но не с этой.

В этот день мы больше никуда не выходили, впрочем, как и вечером. Мы ужинали в номере под прохладным ветерком, а потом глазели на людей, гулявших по берегу.

• Предыдущая
• 27/37
• Следующая