Мужские рассказы - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/41
- Следующая
Кто вы такие, что выставляетесь против черниговских мечников?
Мы — путивльские кметы, — спокойно отвечали вошедшие. Видя их гордую решимость, и кое-как совладав со своими чувствами, мужик этот унял рвущихся в драку черниговцев.
Мы могли бы перерезать вас здесь как свиней, — сказал он напуская на себя равнодушие, — но такой исход дела позволил бы вам избежать позора. Позор хуже смерти, и потому перенесем наше преткновение на завтра.
Что он хотел этим сказать, никто из путивльцев не понял. Когда черниговцы ушли, старший из данилиных сопроводителей негромко изрек:
Этот человек мне знаком. Его имя — Кочмарь, и слов своих он на ветер не бросает. Потому оставаться мы здесь не можем. Придется отсыпаться в седле. Кто знает, что задумал этот душегуб.
Путивльские рыцари, смирившись с необходимостью отступать, двинулись седлать коней.
Кирилла Заславич принял Никиту полюбчиво. Интересовался о дороге, о разных надобностях и, наконец, перешел к делу.
Перед состязанием, — сказал он, — будет потешка на кулачках. «Сам на сам». Есть у меня подозрение, что черниговцы себя покажут именно здесь. Всем на удивление, а нам на посрамление. Может так случиться, что и твой кулак будет к чему приложить. Если будет к чему, то приложим, — спокойно ответил Никита Смолич.
Разговор, однако, на этом не закончился. Боярина подкусывало какое-то сомнение. Он начал осторожно:
Человек ты крепкий, успехов добился в своем деле. Шел, верно, напролом. Себя не щадил. Так ведь? Никита попытался уразуметь, о чем толковал Кирилла Заславич.
Только не все дела делаются с тарана, — продолжал боярин, — попробуй понять, может и пригодится. На сильный кулак всегда найдется самый сильный, а на самый сильный — еще сильнее. Никогда не будет положен этому предел. Всю жизнь ты ломаешь самого себя, рвешь себе жилы ради одного дня превосходства над другими. Почему дня? Ну, пусть недели, месяца, даже года! А потом? Не пойму я что-то, — замялся кулачник.
Ты рвешься к победе той дорогой по которой к ней идут все. Можно растолкать всех и придти первым, но это только случай. Сегодня ты первый, завтра — другой. А вот ты разыщи свою тропинку, да никого на нее не пускай, и потому, когда ты придешь к своей победе, никто не узнает как ты это сделал. Ведь никто не шел с тобой рядом.
Кирилла Заславич взял подвернувшийся под руку плотный пеньковый обрывок, подергал его руками. Крепкая веревка, смоленая.
Перерви! — предложил он Никите. — Любым способом. А потом я это сделаю.
Никита попробовал веревку нарастяг. Потом наскрут. Попробовал даже перекусить ее зубами, разодрать ногтями и перетереть в ладонях. Ничего не получилось.
Ну? — поинтересовался боярин. Никита покачал головой.
Вот оно что, если противник тебя посильнее, то ты и не знаешь, как за него взяться.
Боярин принял веревку, равномерно намотал ее на каждый кулак, сделал петлю, вдохнул воздуху и… посмотрел в глаза бойцу. Там застыло ожидание чуда. Простого и грубого.
Нет, — сказал Кирилла Заславич, — в этом деле она нас сильней.
Он размотал кулаки и, взяв веревку за один конец, распустил ее вдоль, по волокну. После чего разорвал каждую ниточку в отдельности.
У нас так не принято. — Возразил Никита. — У нас не принято в обход. Мы деремся глаза в глаза. Ну и чего же тогда ты не победил ее? Нельзя победить сильнейшего.
Ерунда! Победить можно каждого, пойми, нужно только знать как. Все в жизни сильны лишь с одной стороны. Просто ты сам отказываешься искать другую. Меня засрамят. Ты же не пользуешься никакой помощью. Только ты и он. Все честно.
Кулачник задумался. Он вообще рос в себе самом долго. Потом, после его побега от Малка Сердюча, в нем словно надломилось что-то. Когда вышло время себя показать, Никита все больше на других смотрел. Смотрел и не спешил. Дальше — война. Отступал с обозами на Киев, ходил с туровским воеводой на Дон, на старые хозарские затоки, где конные сотни прошли бурей, разнеся чахлые куреня бродников.
Однажды, под Рождество, вытянули заводилы Никиту Смолича из дому на потешные бои. Противник ему попался слабый. В кулачном деле своего значения не имевший. И так уж получилось, что берег-берег его Никита да и вдарил. Один только раз. Человек этот качнулся, упал и умер. Вот тебе и потеха. А рядом стояли его малые дети, и, ничего не понимая, смеялись над своим тятькой, повалившимся в грязный снег. Замерли все вокруг, точно ожидая, что все еще образуется. У Никиты ком в горле застрял. Потом он поднял на руки своего противника и отнес тело к тому в дом, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Скоро ушел Никита в лес. Подальше от людей, поближе к самому себе. Думал на год — на два, но привык и остался навсегда.
На воеводином дворе все было готово. Прямо на теремных ступенях восседал путивльский воевода. Он был седоус и гладок лицом. Его ровно стриженную голову как золой посыпала седина. Рядом стояли бояре. Первым среди них был Кирилла Заславич. Воевода иногда указывал ему рукой на кого-то из толпы, и боярин равнодушно смотрел в ту сторону. Ниже расположился всякий близкий к воеводе народ, а еще ниже виднелась одна замечательная фигура, которую Никита признал сразу. Это был Кочмарь. Он привалился к дубовой подпоре крыльца и разглядывал толпу. На дворе, между тем, шутовали скоморохи. Их потешки дразнили всеобщее ожидание. Вот-вот должно было начаться действие, собравшее столько охотчих до драки людей.
Вышел вперед заводила. Приплясывая и размахивая шапкой, пошел вдоль толпы:
Нут-ка, где тут наши удальцы? И не сыскать будто. Видно к бабьим сарафанам призарились. Кому ж теперь в «кулачки» идти?
Возьми меня — выскочил щуплый, махонький старичина, усмехаясь беззубым ртом и хорохорясь всем на посмешище. Заводила пуганул его и, приметив кого-то в толпе, закличил: А вот мой голубчик, сизый вяхирь-воркотун! Выходи, Андрейша, не бойсь!
Тяжеловатый от буйного здоровья молодчик, чем-то напоминающий дубовую косячину, неторопливо вышел вперед. На крыльце оживились. Зашевелился и Кочмарь.
Андрейша поклонился воеводе и боярам и, заломив на груди руки, стал посреди двора. Противник ему сыскался из своих. Никита не разобрал его имени, но народ, по его огласке, одобрительно зашумел, заволновался. Противник этот был не так богат телом, но руки имел отменные. Как два молодых дубка, что приросли к плечам кулачника.
Заводила ударил каждого из бойцов шапкой в грудь и начал определять правила:
В «душу» принимаешь? — спрашивал заводила у каждого поочередно. Принимаю, — поочередно говорили бойцы. А по виску принимаешь? Это уж как ведется, — буркнул Андрейша. Принимаю, — подтвердил его противник. А по «микиткам»? Принимаю. И я беру. В грудки держишь? Сам держу и тебе снаряжу. И я держу.
Толпа одобрительно гудела. Когда обо всем договорились, народ разом смолк, приворожив взглядом бойцов. Началось. Андрейша показательно выдерживал удары противника. Молодчик шел вперед и широко улыбался всем его стараниям. Но вот Андрейша поймал торопливую руку, и его противник забился точно птица в силках. Увернулся сперва от тяжелого кулака Андрейши, но все равно получил тюлю. Здоровила, выказывая свое благородство, не стал его дожимать, а отпустив позорную «соломенную» оплеуху, какой обычно просвещают недотеп, вернул народу.
Еще одного из своих разделал Андрейша и, совсем ублажась собой, повернулся к воеводе:
Давай черниговских!
Воевода взгляну на Кочмаря. Того, видно, не здорово испугал грозный вызов путивльского молодчика. Одобрительно кивнув, черниговский управила подмахнул рукой кому-то своему. Тотчас Андрейше нашелся новый противник.
Ну, сейчас будет! — проговорил кто-то рядом с Никитой. — Не зря дядька Кочмарь и глазом не повел. Этот кому угодно головень отшибет. Что, такой умелец? — спросил Никита Смолич у говорившего. Никем не битый. За всю жизнь. А сколько нашего народа переломал! А кто он родом? — почему-то поинтересовался заручник. Говорят, боярина Михайлы Кручи сын. Младший? Нет, не родной, тот что пасынок.
- Предыдущая
- 7/41
- Следующая
