Мужские рассказы - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая

Возвращаюсь. Слышу с крыльца её голос:

— Я тебя убью, ты растоптал мой любимый цветок.

— Не разглядел, прости. Не убивай, только рань.

— Куда ж тебя ранить?

— В сердце, куда же ещё.

— В сердце пусть тебя ранят другие.

— Ну вот, как браниться, так ты, а как про сердце, так другие.

Она улыбается. В темноте я не вижу её улыбки, но чувствую, что она улыбается. Я тихо продолжаю:

— Другие-то не в сердце бьют, всё больше ниже пояса.

Татьяна берёт у меня ведро, говорит почти распевно:

— И почему мужчины так любят жаловаться? Так ждут понимания и поддержки?

— Это можно расценить как возвращение к традиционным вопросам? Если хочешь, могу рассказать тебе про мужчин. Тема более интересная, чем ты её себе представляешь. Извини, если я покажусь тебе бестактным, но женское одиночество не может быть одним лишь результатом любви к речным пейзажам. Что, не так? Кто-то жалоблив, кто-то бегуч, от себя и от других. Да и потом, разве в этом дело?

— А в чём дело?

— В совпадении людей. Бегут ведь не друг от друга, а от невостребованности. Или от равнодушия.

— Ещё от тупости и упрямства, — говорит она тихо, и глаза её смотрят куда-то сквозь меня.

— Поэтому, если ты мне скажешь, что есть что-то выше по смыслу, чем отношения между мужчиной и женщиной, я беру свои мокрые бахилы иухожу от тебя от бессердечной.

Она смотрит нежно.

— Нет, не скажу.

— Значит, ты ещё лучше, чем я тебя себе представлял.

— ?

— Пока тебя не было, я общался с твоей фотографией.

— Вот, значит, почему она стоит на столе.

—Да.

— Ну и о чём же вы говорили?

Мы стоим на крыльце и незримо приближаемся друг к другу. Наши руки ещё сковывает покой, но это уже тот тревожный покой, что предвещает бурю. Только я об этом знаю, а она нет.

— Может быть, войдём в дом? Там и расскажу.

Татьяна открывает дверь, и я легонько касаюсь её спины. Даже не ладонью, а плечом. Она мне доверяет. Женщина никогда не повернётся спиной в таком телесном соприкосновении к мужчине, вызывающему у неё антипатию. Мы входим. Комната полна светокружения. Всё кажется неправдоподобным, будто нарисованным на листе белой бумаги. Стол и два стула. Татьяна напротив меня. Она кладёт фотографию и закрывает её ладонью.

— Ну?

— Она спросила: «Кто ты, — и что тебе нужно?» Я ответил: «Зовут меня Защитник людей, и мне ничего не нужно.» Тогда она спросила: «Ты самого-то себя можешь защитить, „защитник“?» И я ответил: «Не знаю, не приходилось.» Фотография снова спрашивает: «Как же ты оказался здесь?» Я ей отвечаю: «Пошёл туда — не знаю куда, в поисках того — не знаю чего.»

— И тогда она тебе говорит, — вмешивается Татьяна: «Нельзя найти, когда не знаешь, что ищешь!»

— А я с ней не соглашаюсь. Я спорю. Ибо никто ещё не смог доказать, что расчёт надёжнее, чем случай.

— А может, ты внушил себе свой «случай»? Может, его и не было, просто тебе нельзя возвращаться с пустыми руками?

— Сомнения — худший враг надёжности. Но и это не главное. А главное в том, скажешь ли ты сразу самому себе, не задумываясь, «да». Только первый момент должен на это ответить. Потом мы можем заговорить друг друга, принравиться, и всё пойдёт от совпадаемости расчётов. Сперва они совпадут, потому что люди сами этого хотят, но скоро начнётся отторжение.

— Много раз ты говорил себе «да»?

— Много. И всегда ошибался.

— Так чего же стоит твоя теория?

— Должно быть, это я ничего не стою, а теория верна.

— А сейчас… ты говоришь себе «да»?

— Сейчас я говорю себе: «Стоп. Я не хочу, чтобы эта женщина стала моей очередной ошибкой. Чтобы именно она потом не совпала со мной. И поэтому я говорю себе: стоп.»

Проходит ночь. И хотя до рассвета ещё далеко, неумолимое его приближение тревожит душу. Скоро пробьёт колокольчик «пора»! И не будет уже этой женщины, её затерянного дома на перепутье времени. Последние минуты. Татьяна молчит, опустив глаза. Я мог и не поместиться в её мире. Он велик, но для меня там мало места. А я не смогу ехать на подножке её трамвая.

— Интересно, кого мы любим в своей любви? Я хочу спросить, кого мы любим, когда соединяемся друг с другом? Что нам дороже и ценнее? Она молчит. Я почти не слышу собственного голоса. Она молчит, а я продолжаю:

— Но ведь любовь — это совместное творчество двоих. Совершенно непонятно, почему одинокую муку неразделённости или несовпадаемости тоже называют любовью. Это — болезнь. И всегда есть возможность предотвратить её, сказав себе «нет» в тот момент, когда ты говоришь себе «да». Но я говорю себе «да»! Слышишь!? Вопреки логике. И я сейчас уйду, чтобы доказать тебе это.

— Этот порыв похож на протест, только я не понимаю, против чего. Люди чаще не совпадают, и это куда более естественно по жизни, ведь гармония в ней — явление нетипичное… Я тоже говорю себе: стоп, но делаю это по другой причине. Как бы это объяснить… Доступная женщина теряет главное, — она ничего не стоит мужчине. Но ведь смысл отношений заключён не в обладании друг другом, а в достижении, в завоевании своего избранника. Я понимаю, что здесь столкнулись разные психологии, и победит та, которая будет нет, не настойчивее, а упорнее в своём.

Татьяна смотрит из-под бровей. В этом взгляде и любопытство лукавство, и назидательность. Ищу пальцами её ладонь. Скорее нервно, чем осознанно. Она позволяет прикоснуться к своей руке. Прикосновения — особый этап сближения. Они открывают путь к тому телесном слиянию, которое является главным смыслом отношений с женщиной для любого мужчины. Это вовсе не похоть. Так устроен мужчина. Да, мужская природа ставит в зависимость от достижения женской плоти сам интерес женщине. Если цель недостижима — восприятие женщины меркнет. Сама она превращается в пресное существо под названием «товарищ», и мужчина никогда не признает человеческую полноценность этого существа.

Ладонь у Татьяны влажная и холодная. Для женщины, пожалуй, достаточно твёрдая. Особенно если учесть, что женщина эта шпалы не таскает. Значит, ещё одно подтверждение воли, чистоты и самостоятельности. Пожалуй, я неправильно себя веду. Этой женщине следует внушать не то, чем она и так обладает, а напротив, то, чего она не имеет. Мягкосердечие, податливость…

Неожиданно пальцы Татьяны начинают волноваться. По ним словно проходит электрический ток. Они вторгаются в мою ладонь, подавляя её тепло своим холодом. С Татьяной что-то происходит. Неужели я победил? Проникаюсь её тревогой, отчего меня уже почти трясёт. Она больше ничего не говорит, но смысл её молчания вдруг становится мне понятен, как услышанная фраза. В нём содержится только одно — священная тайна нашего разделения упоительнее для неё, чем пылающая чувственность нашей близости. И всё-таки…

— Подожди, я выключу свет, — говорит Татьяна и встаёт со стула. Где-то стучит её сердце. Совсем рядом. Стараюсь услышать его биение. Нет, тишина и только тишина окружает меня со всех сторон. И непроницаемый мрак комнаты.

Как жаль, что ничего этого не было. Не было… Только одна реальность связала нас одним узлом: ночь, фотография на столе и я, бессонный и зачарованный ею. Нет никакой Татьяны, да и наверно не могло быть вообще.

Река шумит, полоща своим подолом по песчаной отмели. К маленькой пристани «Мезень» подошёл утренний паром. Откуда он взялся? Может за эту ночь что-то поменялось и в жизни реки? Уже скинут трап, и только один пассажир покидает утлый мосток переправы — молодая женщина с этюдником на плече. Я смотрю на неё и вдруг понимаю, что фотография что-то от меня скрыла. Я смотрю ей вслед, а паром увозит меня на другой берег. У реки всегда два берега: тот, на котором тебя уже нет, и тот, с которого за тобой приходит дымный пароходик с облупившейся по бортам краской и трескучим беспокойством замасленного трюма. Два берега. Несовпадаемость…

На товарной станции сигналили локомотивы. Дымный простор распахнулся над фабричной Москвой. Над ее трубами и цехами из бурого кирпича, разбуженными переулками и над разлетом железнодорожных путей. Утро начиналось на городских окраинах. Оттуда оно вступало во владение этим беспокойным городом.

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая