Принцесса викингов - Вилар Симона - Страница 11
- Предыдущая
- 11/92
- Следующая
Струны арфы горестно отозвались, когда Эмма задела их рукой. Она отставила инструмент и огляделась. Ее привели в эту комнату – озябшую, утомленную, павшую духом. Как и сейчас, здесь было тепло и уютно: выбеленные стены, двойное арочное окно, разделенное пузатой витой колонной, украшенной резьбой. В узкие переплеты окна вставлены тонкие роговые пластины, сквозь которые проникает свет. Но тогда день стоял столь сумрачный, что в комнате царил полумрак, по углам горели высокие бронзовые светильники в виде драконов на треножниках, держащих в пастях масляные плошки. Здесь все уже было готово к ее прибытию: вышитые подушки на скамьях вдоль стен, пол, устланный тростником, лира. И это зеркало, в котором она, бледная и изможденная, разглядывала свое осунувшееся лицо, прилипшие к вискам мокрые, побуревшие пряди… Образ прекрасной супруги Ролло все еще стоял перед нею, и Эмма невольно сравнивала ее с собой – и сравнение было вовсе не в ее пользу. Так вот почему так спешил Ролло в Руан! Ей ли тягаться с этой красавицей?
Она была так удручена, что не заметила, когда появился Атли. Он помог ей снять плащ, был оживлен, суетился, не зная, чем угодить. Эмма равнодушно глядела в его лицо – худое, с торчащим, как рыбья кость, носом, со скошенным подбородком. Хороши были только глаза – синие, мягкие, полускрытые падавшими на лоб гладкими каштановыми волосами.
– Я так счастлив, что вновь вижу тебя, Эмма! – твердил он. – Я днем и ночью думал о тебе. Когда же Ролло сообщил, что Ботто сопровождает тебя, я считал часы, оставшиеся до нашей встречи. Тебе нравится твой покой? Он расположен в пределах епископского дворца. Рядом храм, и тебе, наверное, будет приятно посещать службы. Мой друг, епископ Франкон, ждет тебя, ибо я много беседовал с ним о тебе. А в этом ларе я собрал для тебя всевозможные инструменты: лиру, лютню и даже свирель, хотя это вовсе и не женский инструмент. Мне сказали, что ты любишь музыку.
Он закашлялся, прикрывая лицо, и отвернулся. Его бесплотное тело под синей туникой содрогалось, он вынужден был опереться на ларь. Когда же он пришел в себя, Эмма жестко проговорила:
– Я, безусловно, твоя рабыня, но если ты прикоснешься ко мне – я убью себя.
У Атли плескалась боль в глазах, но, когда он заговорил, голос его звучал ровно:
– Ты не рабыня, Эмма. Я люблю тебя, ты краше всех женщин, которых я знал. Мне самому не по душе тебя неволить, и я хотел бы одного – стать твоим другом. Может, потом, когда-нибудь… Я…
Он снова закашлялся, и Эмма в смущении отвернулась. Однако, когда Атли вновь заговорил, упомянув о том, что Ролло сторонник того, чтобы они с Атли вступили в брак, заявила, что она принцесса франков и не в праве распоряжаться собой.
– Я знаю, – улыбнулся Атли. – Ролло уже отправил гонцов в Париж. И тебе ничто не грозит, ибо мой брат обещал герцогу Нейстрийскому, что с твоей головы ни один волос не упадет, если Роберт не предпримет военных действий против норманнов.
Эмма приглушенно ахнула. Так вот для чего она понадобилась Ролло! Залог мира, порука сделки, трофей, из-за которого можно торговаться с Робертом.
– Твой дядя принял это предложение, Эмма, – продолжал Атли, – выдвинув только одно условие: никто не должен знать, что ты из рода франкских правителей. Ибо он уверен, что ты стала наложницей Ролло, и считает это позором для франков. Мой брат не стал разубеждать его, но по просьбе герцога заявил, что ты – дочь графа Беренгара из Байе. Надеюсь, ты не станешь возбуждать гнев моего брата, утверждая иное. Ролло дал герцогу слово, и будет весьма прискорбно, если ты не станешь считаться с его волей.
«Я все это время только и делала, что шла вразрез с его волей», – подумала Эмма, но что-то подсказывало ей, что дерзкий бродяга, сносивший ее выходки, и гордый правитель, едва удостоивший ее взглядом, – совсем разные люди. Поистине, не следует выказывать чрезмерное своеволие. Теперь она лишена главного оружия – уверенности в своей красоте. Женщина, что была рядом с Ролло, слишком прекрасна, и Эмма почувствовала себя совсем слабой и уязвимой. Больше того – совершенно несчастной.
С этого дня она стала покорной пленницей. Атли не слишком докучал ей, и Эмма была признательна ему за это. Он был беспрестанно занят, но вечерами находил время навестить ее.
В первые же дни ее пребывания в Руане он, как и обещал, представил ее епископу Франкону. Тот чем-то напомнил Эмме ее наставника отца Ирминона – столь же рослый, тучный, с темными живыми глазами. Однако, если в лесном аббате многое осталось от простолюдина, каким он и был рожден, во Франконе Руанском с первого взгляда чувствовался потомок старинного галльского рода. И в том, как он держался, и в речи священнослужителя, и даже в том, как он расправлялся с обильными трапезами, которые столь любил.
– Тебе не стоит падать духом, – заявил ей достойный прелат, играя аметистовыми четками, зерна которых проворно скользили между его удивительно подвижных и тонких для столь внушительного корпуса пальцев.
– Я справлялся о тебе у норманнских братьев, – так он именовал Ролло и Атли. – Жизни твоей ничего не угрожает. Более того, Роллон обещал франкскому герцогу, что ты будешь жить в обстановке, подобающей твоему званию.
– О да! – усмехнулась Эмма. – А сообщил ли норманн моему сиятельному дядюшке, что желает уложить меня на супружеское ложе со своим хворым братцем?
Епископ слегка приподнял тонкие, слегка подкрашенные брови.
– А разве ты еще не спишь с ним?
И, увидев, как возмущенно вспыхнули глаза девушки, усмехнулся:
– Значит, Атли не так уж много требует от тебя. Что же тогда тебя не устраивает?
Они стояли под порталом недостроенного и уже полуразрушенного собора Святого Уэна. Тяжелая арка входа все еще хранила следы былых пожаров. В свое время норманны взяли штурмом и сожгли это аббатство, теперь же они ничего не имели против, если руанские христиане восстановят его. Однако строительство велось неимоверно медленно из-за нехватки рабочих рук и средств, а также из-за нежелания язычника Ролло выслушать просьбы епископа и оказать хоть какую-то помощь.
Эмма глядела в сырой мрак, клубившийся в проеме арки.
– Никому до меня нет дела, – грустно проговорила она. – Даже для дяди я стала всего лишь разменной монетой в его игре. Поэтому единственное, о чем я хочу попросить вас, преподобный отец, – это позволения удалиться в одну из Христовых обителей.
Епископ Франкон пожевал пухлыми губами.
– Не скрою, дитя мое, правитель Нормандии Роллон наделил меня кое-какими полномочиями в отношении моей паствы. Однако вряд ли он позволит мне взять под свое покровительство такой неслыханный трофей, как франкская принцесса, в чьих жилах течет кровь Робертинов и Каролингов.
– Но ведь я всего лишь безымянная пленница! – горячо возразила Эмма, поднося сжатые кулачки к лицу. – И это удручает меня более всего.
– У каждого из нас свой крест, – с горечью произнес Франкон. – Я вынужден идти на постоянный сговор с язычниками… Что же до твоих цепей… Дитя мое, ведь и Спаситель побывал в оковах, а мы почитаем себя его последователями. Твоя доля высока. Подумай, Эмма, послужить залогом мира – великая честь. Поэтому не ропщи, укрепи сердце и гордись участью, доставшейся тебе.
Эмма фыркнула, попыталась сказать что-то еще, но промолчала. Епископ улыбнулся:
– К тому же я взял бы грех на душу, благословив тебя примкнуть к сонму невест Христовых. У тех, кто готов удалиться от мирской суеты, не должно быть столь яркого блеска в глазах и манеры столь горделиво вскидывать подбородок.
Эмма вспыхнула:
– Ваши слова, преподобный отец, таковы оттого, что вы столь долго прожили бок о бок с этими варварами. Только поэтому вы отговариваете меня от лучшей участи, о которой только может помыслить истинная христианка.
Франкон приподнял брови, словно взвешивая ее слова, и снова по его сочным губам скользнула лукавая усмешка.
– Ты неглупая девушка, Эмма. Да, мне приходится без устали лавировать в мирской суете, отыскивая пути, пригодные для тех и других. Но одно я знаю твердо…
- Предыдущая
- 11/92
- Следующая
