Мой класс - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/58
• Следующая

– А он ничего, Кирсанов, совсем даже не задаётся Просто у него характер такой, да? Странный характер – верно, Марина Николаевна?

Меня порадовало, что даже Борис, больше всех не любивший Диму, в конце концов понял: характер у всякого свой, у иного понятный и лёгкий, а у другого – потруднее, и нельзя по первым, внешним проявлениям судить о человеке.

Накануне Нового года я опять навестила Диму. Он уже мог ходить по комнате и снова сидел за уроками («Даже слишком много сидит, по-моему, – пожаловалась мне ещё в передней Евгения Викторовна. – Никак не оторвёшь. А я, знаете, беспокоюсь, не повредит ли ему – ведь столько часов за тетрадками!») Он поднялся мне навстречу, и я подумала, что в его взгляде, в выражении лица уже нет прежней замкнутости и вежливой отчуждённости. Весь его облик стал мягче, добрее, словно что-то растаяло в нём, хрустнул какой-то ледок.

– Как ты себя чувствуешь, Дима?

– Хорошо, спасибо. Только очень надоело сидеть дома. Я соскучился.

– По школе?

– По школе, по ребятам…

– Ну вот, после каникул со всеми увидишься. Тебя в классе ждут.

– Ждут? – переспросил он и вдруг улыбнулся не знакомой мне, смущённой и довольной улыбкой.

А одиннадцатого января Дима впервые после болезни пришёл в школу. В это утро я вошла в класс до звонка и невольно остановилась в дверях. Никогда я не видела Диму в центре такой толпы, среди стольких весёлых доброжелательных лиц.

– Не тормошите его, – сказала я. – Он после операции, с ним надо обращаться осторожно… А теперь садитесь, у меня есть для вас новогодний подарок.

– Что? Что? Какой подарок? – закричали со всех сторон.

– Угадайте!

– Диктант из министерства? – с плутоватой улыбкой спросил Горюнов.

– Письмо! – воскликнул Борис.

– Правильно, письмо. Вот, слушайте: «Дорогие мои друзья! Большое, большое вам спасибо за ваши письма и за приглашение приехать в Москву. Я надеюсь, что приеду к вам и вы мне покажете свою школу, свой класс – и Москву. Мне хочется исходить её вдоль и поперёк и на всё посмотреть своими глазами. Но больше всего мне хочется посмотреть на вас – на всех вместе и на каждого в отдельности. Напишите мне поскорее, как чувствует себя Дима Кирсанов, я очень беспокоюсь за него…»

При этих словах все обернулись к Диме и посмотрели на него, а он удивлённо раскрыл глаза и вдруг, сообразив что-то, густо покраснел.

Я дочитала письмо Анатолия Александровича и начала урок. Мы повторяли глаголы. За пятнадцать минут до звонка я дала ребятам самостоятельную работу: придумать по три предложения с глаголами первого и второго спряжения, а сама стала ходить по рядам. Я тихо переходила от парты к парте, наклоняясь и заглядывая в тетрадки поверх прилежно наклонённых голов.

«Я сегодня напишу (первое спряжение) письмо на Долгую Губу», прочитала я из-за плеча Димы Кирсанова. «Мы получили (второе спряжение) письмо от нашего далёкого друга», писал Гай. «Каникулы мы провели (первое спряжение) очень весело», старательно выводил Селиванов. «В нашем зале до сих пор стоит (второе спряжение) большая ёлка», совсем было благополучно дописывал младший Воробейко, но не удержался и посадил над последним «а» большую кляксу. А я переходила от парты к парте и над ученическими тетрадками в одну линейку, исписанными знакомыми почерками, будто видела другие строки, чудесные, мудрые слова:

«Каждый человек, точно осколок стекла, отражает своим изломом души какую-нибудь маленькую частицу, не обнимая всего, но в каждом скрыт свой бубенчик, а если встряхнуть человека умело, он отвечает, хотя неуверенно, но приветно».

Это сказал Горький, самый любимый мой писатель. И, как всякое его слово, это было сердечно, мудро и справедливо.

– Кто приехал! – услыхала я радостный возглас Лёши Рябинина.

Только что отзвенел последний звонок. Лёша, сидевший ближе всех к двери, распахнул её и, должно быть, увидел желанного гостя. Но я доканчивала запись в журнале и ещё не видела, кто был там, в дверях.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – кричали ребята.

Я подняла голову. На пороге стоял Шура.

– Как всегда, без письма, без телеграммы, не предупредив, – сказала я, протягивая руку.

– Когда неожиданно, ещё лучше! – убеждённо заявил Борис.

– Совершенно верно, – подтвердил и Шура.

– Вы надолго? Вы к нам ещё придёте? Мы вам что покажем! – неслось со всех сторон.

– Завтра же приду. Ты мне обещал марки показать, – напомнил он Кире. – И вы мне покажете письма Анатолия Александровича, ладно? Они, наверно, у тебя в шкафу хранятся, Лёша?

– Может, сейчас? – с готовностью отозвался Лёша. делая шаг в сторону шкафа.

– Нет, погоди, я ведь прямо с вокзала. Но завтра ровно в половине третьего я буду здесь.

Мы простились с ребятами и вышли. Переулок был засыпан пушистым, только что выпавшим снегом.

– Что ж, – спросила я как могла ехидно, – опять приехал за материалом для статьи?

Шура даже приостановился на секунду;

– Неужели ты сердишься? Вот уж зря! Ты подумай, зато сколько у тебя новых друзей! Ты ведь сама мне об этом писала.

– Да, правда. Я просто пошутила. Знаешь, я так и думала: раз ты опять умолк, значит собираешься приехать… Надолго?

– Дней на десять. Привёз для газеты целую полосу… ну, то есть страницу. И, кажется, интересную, А подсказали мне её тоже твои ребята.

– Как так?

– Посмотрел я в прошлом году вашу выставку, и с тех пор не оставляла меня вот какая мысль. У вас там только участники войны. А что, если взять школьный выпуск – понимаешь, целый выпуск… скажем, канун войны, сорок первый год! С тех пор прошло почти шесть лет. Как прожили эти годы юноши и девушки, которые как раз накануне войны вступили в самостоятельную жизнь? Как сложилась их судьба? Интересно?

– Интересно, по-моему. Но как же всех разыскать?

– Вот придём, я тебе всё покажу… – Шура умолк, и по лицу его я поняла, что он подумал о другом. – У меня тут есть одно поручение, – снова заговорил он. – Недавно моего товарища известили, что его сынишка, потерявшийся во время войны, находится в подмосковном детдоме. Товарищу сейчас оставить завод невозможно, а у меня как раз командировка в Москву, вот он и попросил привезти ему сына. Подумай, он все годы разыскивал мальчишку, потерял всякую надежду – и вот, пожалуйста: находится в Болшевском детском доме, можете получить! Здорово? А вот мы и дома!

Шура, как и обещал, пришёл назавтра к моим ребятам. Он рассказал им, как ездил в Покровское, как передал наши книги в сельскую школьную библиотеку. Рассказал о своих поездках по Украине и даже о том, что должен отвезти своему товарищу сына, которого отец не видел целых шесть лет. Тут, конечно, пришлось рассказать всё подробно: отец мальчика был на фронте, мать погибла во время бомбёжки, остался двухлетний малыш, который умел сказать о себе только то, что его зовут Вова Синицын, а маму – Марусей. Кроме того, в кармане пальто у него нашли карточку, на которой он был снят, очевидно, с родителями, – это и было его единственным документом.

Заведующая детским домом, где отыскался теперь Вова Синицын, писала Шуриному товарищу, Григорию Алексеевичу:

• Предыдущая
• 40/58
• Следующая