Мой класс - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая

– Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? – сказал Горюнов.

– Надо посидеть, сообразить и выбрать, – поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место – такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников – резчиков по кости.

Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.

Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:

А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:

– Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».

Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».

Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или: «Книга замечательная! Читал её пять раз!»

Понемногу эти отзывы становились более подробными и обоснованными.

«Мне очень жалко, – писал Горюнов о повести «Девочка ищет отца», – что все мучения Коли и Лены оказались напрасными. По-моему, писатель неправильно заставил их зря мучиться».

И я подумала, что замечание Толи очень верно: книга оставляет именно такое чувство горестного недоумения. Оказывается, Лена и Коля, сами того не зная, бежали от друга, и все усилия Коли спасти девочку, оберечь её от опасности были просто-напросто не нужны. Зачем же это? Можно принять и оправдать любое страдание, любую жертву, если они необходимы и осмысленны, если они во имя большой и справедливой цели. Но если препятствия выдуманы и преодоление их неистинно, если события в книге нанизываются одно на другое просто ради занимательности, это очень плохо и ничему хорошему не может научить.

Одни читали больше и записывали чаще, другие – реже, но никто не остался в стороне от синей тетрадки.

Можно ли было, к примеру, не прочитать книжку, увидев, что написал о ней Боря Левин! Он обычно выражался коротко и крайне энергично: «Прочитал «Четвёртую высоту». Мне очень понравилось, какая мужественная и бесстрашная была Гуля Королёва. Она ничего не боялась!» Или: «Прочитал про жизнь и приключения Амундсена. Начал по утрам обливаться холодной водой».

Этот мальчуган всё стремился сейчас же претворить в жизнь. Каждое слово из книги принимал как руководство к действию. Да и не он один. Когда Горюнов после продолжительной болезни пришёл в класс, стало ясно, что он сильно отстал по английскому.

– Хочешь, я поговорю с кем-нибудь из старшеклассников, чтобы тебе помогли догнать? – спросила я.

– Нет, спасибо, – ответил Толя. – Я сам.

– Но тебе будет трудно, класс уже далеко ушёл… Мы попросим Лёву, и он…

– Нет, не надо. Я сам, – вежливо, но твёрдо повторил Толя и, заметив, что я удивилась, объяснил: – Когда Гуля Королёва отстала по географии, она же сама догоняла и отказалась от помощи, помните?

Ещё в январе поселилось в нашем классе новое слово: экзамены. Шутка сказать – первые экзамены! С представителями из отдела народного образования! С ассистентами! Кажется, я волновалась гораздо больше, чем ребята. Иногда мне снилось: Анатолий Дмитриевич распечатывает конверт, вынимает текст диктанта или изложения, я прочитываю его – и вижу, что моим ребятам ни за что, ни за какие блага мира с этой работой не справиться: правила, которым я их не учила, слова, которые и мне-то самой незнакомы… Это было очень неприятное ощущение, и я начала побаиваться, как бы не пришлось испытать его наяву.

Ближе к весне пришли в школу тексты экзаменационных билетов. Мы накинулись на них с жадностью, читали, перечитывали, прикидывали на все лады. По силам ли это ребятам? Справятся ли они?

Понемногу успокоились. Мать Киры отпечатала тексты билетов по арифметике и по русскому языку на машинке, так что каждый получил по экземпляру.

Многие занимались вместе. Я знала, что Горюнов, Гай и Левин собираются дома у Саши и повторяют билет за билетом, а иногда Горюнов вместе с Сашей Воробейко приходит заниматься к Румянцеву. Ильинский занимался с Селивановым, Выручка – с Глазковым.

Всё-таки я по-настоящему волновалась. А они, по-моему, волновались больше для порядка: так уж полагается, так принято – бояться экзаменов; они слышали об этом уже четыре года подряд и даже раньше от старших. «Что вы там понимаете! – пренебрежительно говорила Боре Левину его сестра, курносая и голубоглазая пятиклассница из соседней женской школы. И заканчивала многозначительно: – Вот погоди, будут у тебя экзамены, тогда узнаешь…»

Наслушавшись таких речей, Боря пришёл ко мне:

– Марина Николаевна, а это правда страшно? Вы нам расскажите, какие экзамены были в старой школе.

Вот, оказывается, существом какого почтенного возраста была я в представлении моих ребят: Боря, кажется, всерьёз предположил, что я живой свидетель и участник экзаменов в царской гимназии!

Мы писали изложения, разбирали ошибки, и я, радуясь и боясь верить себе, от раза к разу убеждалась, что язык у ребят стал лучше, свободнее, и ошибок они делают гораздо меньше, чем прежде. Но ведь известно: одно дело – изложение, написанное в обычной обстановке, и совсем другое – контрольная работа на экзамене. Нет, я никак не могла чувствовать себя спокойно.

Накануне первого экзамена мы украсили класс, купили цветов – на моём столе и на всех окнах лиловели кисти сирени, и самый воздух в классе стал душистый.

– Не завянет до завтра? – волновались ребята. – А в чём приходить? В белых рубашках и в галстуках? Ох, а вдруг мне мама белую рубашку не выгладила!

– А я уже всё себе выгладил, – сообщил Гай.

Всё это походило на подготовку к празднику. Только недавно, перед майскими днями, у нас тоже было много торжественных и шумных приготовлений. Но теперь то на одном, то на другом лице проступало порою новое, пытливое и серьёзное выражение, словно мальчуган прислушивался к себе, спрашивая, как спросил меня Левин: «А это правда страшно? Как-то я завтра? Справлюсь ли?»

И на этот раз, как в первый день занятий, я поднялась ни свет ни заря, торопливо оделась, умылась и вышла на улицу.

Двадцатое мая. Это день моего рождения. Двадцать три года – не так уж мало: вдвое больше, чем почти любому из моих мальчишек, – и первые в моей жизни экзамены.

Да, именно это и есть мои первые экзамены. Всё, что было прежде – выпускные экзамены в школе, когда я кончала десятый класс, и даже государственные экзамены по окончании института, – всё это сравнить нельзя с тем, что я испытываю сейчас. Именно сегодня я буду держать настоящий экзамен и за все прошлые годы – за школу, за институт…

Моя улица совсем ещё прохладная, тихая. Справа, из-за решётчатой ограды соседнего двора, протягиваются ветви, густо унизанные яркой, свежей зеленью: ночью шёл дождь, и знакомая старая липа, что-то запоздавшая в этом году, торопилась присоединиться ко всему зелёному, что уже несколько дней наполняло окрестные сады и бульвары.

• Предыдущая
• 28/58
• Следующая