Дорога в жизнь - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/87
• Следующая

– Виноват один, а все отвечают?

– Да.

– Кто-то там украл, а я виноват?

– Не ты один – все.

До ночи я почти не выходил из кабинета, чтобы дать им возможность вволю поговорить, подумать, предпринять какие-то поиски. Наутро все пытливо заглядывали мне в лицо, но я вел себя так, словно ничего не случилось. Только сказал дежурному командиру Королю:

– Передай ребятам, что я жду до восьми часов вечера – и ни минуты больше.

В пять ко мне ворвалась ватага ребят:

– Нашлась! Пеструха нашлась!

И я услышал историю почти загадочную. Леня Петров сидел на крыльце кухни, безнадежным взглядом уставясь в пространство. Вдруг подошли двое в масках, кинули ему на колени Пеструху со связанными ногами, а сами умчались. Леня омыл злосчастную пленницу слезами радости – никто не сомневался, что она была на волосок от смерти.

Судя по всему, Пеструха сутки провела без пищи и почти без воздуха – она как-то странно закатывала глаза и с жадностью накинулась на воду и кашу. Только после этого она немного приободрилась и была пущена к цыплятам.

– Неужели виноватые так и не скажутся? – пожал я плечами, дослушав все это до конца. – Не знал я, что вы такие трусы!

– «Вы»! «Вы»! Опять «вы»! – вспылил Король.

– А кто же? Конечно, вы! В честном коллективе никогда никто не прячется. Провинился – сознайся, тогда другой разговор. Вижу я, с вас пока много спрашивать не приходится. Что ж, помиримся на том, что Пеструха вернулась.

Это был компромисс. Не люблю я компромиссов, но тут и впрямь требовать больше было нельзя. У них еще не хватало духу прийти и открыто сознаться, но я ведь знал, что в первые дни ребята не смогли бы добиться и этого. Почва под ногами у меня стала как будто тверже. Но едва я уверился в этом, она снова заколебалась подо мною.

Отряд Жукова дежурит по столовой. Ребята из этого отряда все в своего командира – выдумщики. Вот они стали вывешивать меню. Это новость. Прежде этого не было. А теперь на дверях столовой каждый день можно увидеть новый листок – и не с простым перечнем блюд, а с пояснениями:

Гречневая каша – самая полезная.

Кисель с молоком – очень вкусный.

В определениях жуковцы неистощимы. Иногда они позволяют себе и критические замечания:

Щи мясные – жидкие.

Чай– не очень сладкий.

Но это редкость: Антонину Григорьевну у нас любят и стараются не огорчать, да и редко бывают для этого основания – готовит она отменно.

И вот однажды нам прислали скатерти. Не бог весть какие, но все же белые новые скатерти. На следующий день, входя в столовую, ребята увидели одну из этих скатертей – она была аккуратно прилажена кнопками на стене возле двери, а рядом на листе бумаги, исчерченном стрелками, было написано:

«С этого дня мы не будем вывешивать меню. Это ни к чему. Лучше посмотрите на скатерть, на которой обедали Плетнев, Королев, Разумов и Володин. На ней все видно. Вот это рыжее пятно – от щей. Вот коричневое – сами видите: это котлеты. Красное – кисель. Разобраться ничего не стоит!»

Ребята столпились перед этим «наглядным пособием». Передние смеялись, стоявшие позади старались протолкаться вперед, вытягивали шеи, становились на носки – шум разрастался, и вдруг смех и возгласы прекратились, как по команде. Сквозь толпу пробирался Король. Он был зол и бледен, глаза сузились.

Он рванулся к скатерти, но, увидев меня, остановился и хрипло сказал:

– Семен Афанасьевич, пускай снимут!

– А почему?

– Потому что издевательство!

– Ты обиделся? Жуков! Где он? Где Жуков? Надо снять! Королев обиделся.

Снова вспыхнул смех. Король даже отшатнулся. Лицо его потемнело, скулы и челюсти выдались углами. Он резко повернулся и быстро, почти бегом, направился к двери.

– Обидчивый… – протянул кто-то.

– Он только за себя обидчивый, – откликнулся Стеклов. – Когда другие обижаются, он не понимает.

– А зачем скатерти? Зачем скатерти? – вдруг закричал Плетнев. – Посмотрите, у всех они грязные. Ели мы до сих пор на клеенке – для чего же скатерть? Клеенку вымыл – и все.

Он не махал руками, не лез в драку, но видно было, до чего он зол: каждый мускул напряжен, челюсти сжаты. Он обвел ребят медленным, тяжелым взглядом – и кое-кто, не выдержав, опустил глаза.

– А я – за скатерть, – спокойно возразил Жуков, до сих пор молча стоявший у стены, заложив руки за спину. – Пока будем есть на клеенке, каждый так и будет считать: ну пролью, ну запачкаю – подумаешь, какое дело! И будет у нас всегда как в хлеву. А про скатерть все-таки будут помнить: ее стирать надо.

– Кто это будет помнить? – с вызовом крикнул Плетней.

– Я буду помнить. И ты запомнишь. И Король пускай запомнит.

– Не знаю, как на ваш вкус, а по-моему, есть на скатерти приятнее, – сказал я. – Если тебе подают на клеенке, значит, считают, что ты напакостишь и за тобой придется убирать. А если скатерть – значит, уважают. Но дело ваше. Давайте проголосуем. Кто за то, чтобы есть на скатерти?.. Ого, не сосчитаешь! Кто за клеенку?.. Плетнев, Разумов… А ты, Володин? Стало быть, все за скатерть, кроме Плетнева и Разумова. А теперь, Жуков, сними это. И вывешивайте опять обыкновенное меню.

…Ребята шумели потом весь день. И, конечно, не выбор между скатертью и клеенкой волновал их: впервые за всю историю дома в Березовой поляне кто-то осмелился перечить Королю! Судя по всему, прежде он был полновластным хозяином, и даже старшие и наиболее крепкие ребята – Жуков, Стеклов, Подсолнушкин – избегали столкновений с ним. С тех пор как возникли отряды, владения Короля сузились – их ограничивали теперь рамки третьего отряда. В самом отряде он считался только с Плетневым и Разумовым. На остальных покрикивал и помыкал ими без стеснения. Ребята относились к нему почтительно. Иной раз в разгар игры они искренне забывали, что я старше, что я заведующий, и в азарте выбивали мяч у меня из рук, но о Короле они не забывали ни на минуту. Какой-нибудь Володин в упорной, самозабвенной борьбе, чуть ли не головой рискуя, завладевал мячом, но тут же выпускал его, стоило Королю протянуть руку. Они все увядали и ходили притихшие, когда он был не в духе, и тотчас веселели, как только его величество приходил в хорошее настроение.

И все-таки мне нравился Король. Прежде всего он не был равнодушным. Решительно все занимало его, все дела нашего дома имели к нему самое прямое отношение и находили в нем горячего и заинтересованного участника. Раскидывали ли мы забор, дежурил ли его отряд ночью по дому, распределяли ли мы тумбочки по спальням – все касалось его, лично его, Короля. При этом у него было хорошо развито чувство юмора, которое я очень ценю; он отлично подмечал смешное и умел посмеяться чужой шутке, лишь бы она не была направлена против него самого. При виде Стеклова он начинал вести себя, как встревоженная наседка, – метался, озирался, взывал: «Цып-цып!» В этом не было внешнего сходства с Сергеем – он как раз всегда держался на удивление спокойно и ровно, – но было очень точно выражено его отношение к малышам, и редко кто мог без смеха смотреть на это представление.

С Коршуновым Король обычно разговаривал в его же истерической манере («А что? А чего? Уйду! Не буду!») – и тот старался поскорее убраться восвояси.

К Жукову Король относился настороженно, даже ревниво. «Ерунда!» – сказал он о фанерном буржуе, и члены его отряда не осмеливались принимать участие в полюбившейся всем забаве, а только с завистью наблюдали за игрой издали. «Детские игрушки!» – отозвался он о меню, которое стал вывешивать первый отряд, и ребята из третьего отряда, входя в столовую, не решались остановиться у двери и поглядеть, чем же сегодня кормят: что-что, а настроение своего командира они улавливали мгновенно и безошибочно.

Жуков мог, конечно, вывесить любую скатерть – все они были достаточно грязны, – но он взял скатерть именно с королёвского стола, хотя, конечно, и сам он и все в его отряде понимали, что идут в наступление.

• Предыдущая
• 20/87
• Следующая