И умереть некогда - Виалар Поль - Страница 8

• Предыдущая
• 8/63
• Следующая

Голос — уже другой:

— Что вам угодно?

— Мосье Амона из «Французского шелка».

— Это не Лион. Вас отключили. Сейчас попробую снова соединить…

На поле самолет вырулил на взлетную дорожку. И медленно катит по ней. Вот он исчез из вида. «Я правильно поступил, — думает Жильбер. — К тому же я увижу Париж. И у меня есть даже деньги, чтобы кутнуть», — усмехнувшись, добавляет он про себя, нащупав банкноты, которые всучил ему тот человек. Но он знает, что никакого кутежа не будет, что он пообедает как всегда — съест отбивную котлету и выпьет маленькую бутылочку воды со льдом: ему необходимо быть в хорошей форме вечером, когда он предстанет перед Буанье.

— Одну минуту, сейчас снова дам вам Лион, — объявляет девушка.

Воздух вздрагивает от нарастающего гула моторов. Жильбер думает: «Это мой самолет взлетает». Стенные часы показывают ровно десять. Гул стихает.

— Лион на проводе… Алло, говорите…

Жильбер открывает рот, чтобы сказать, что он задерживается в Париже: опоздал на самолет, пока ждал телефонного разговора. Во всяком случае, теперь он уже ничем не рискует: в Лионе Буанье или нет, они увидятся только вечером, и он избежит излишней встречи с Лионом и Бомелем. Он скажет, что прилетит шестичасовым…

Внезапно пол под его ногами сотрясается. Так сильно, что его отбрасывает к противоположной стене кабины. И тотчас раздается взрыв. Трубка вылетает у него из руки. Он выскакивает из кабины. На стенных часах — три минуты одиннадцатого.

— Что случилось?

Телефонистка и ее помощница, обе, бросив наушники, стоят возле своей стеклянной клетки.

— Что случилось? — в свою очередь, спрашивают они.

— Господи! — восклицает человек, который всего несколько минут назад торопил незнакомца, показывая ему, как пройти к самолету. — Господи! Да ведь это, кажется, лионский!..

Они устремляются все вместе к выходу и с ними — служащие, сбежавшиеся отовсюду. Люди спрашивают:

— Париж — Лион?

— Наверняка. Он же только что взлетел.

— Париж — Лион? — в свою очередь, спрашивает совершенно ошеломленный Жильбер.

— Да, мосье, — говорит какой-то служащий. — Взгляните туда… вот там, направо… за строением…

И в самом деле, там уже взвился столб дыма, прорезаемый багровыми языками пламени. Он вздымается в глубине взлетной дорожки, в самом конце поля. Кто-то говорит:

— Взорвался!

И другой, среди наступившей тишины:

— Шестьдесят шесть человек на борту. Ни один, наверно, не уцелел.

— Во всяком случае, не уцелеет к тому времени, когда этот костер потухнет, — сказал кто-то еще. — Даже опознать едва ли кого удастся.

Какая-то женщина пошатнулась, оперлась о стойку.

— Ты что это, Мими, — заметил один из мужчин, — уж не в обморок ли собралась падать?!

Он поддерживает ее, помогает обрести равновесие, похлопывает по рукам.

Жильбер чувствует, как у него все холодеет внутри. Ведь он же должен был бы находиться сейчас там, в самолете, в огне! А теперь вместо него погиб другой, незнакомец, который так умолял его уступить свой билет! Он вздрагивает от ужаса. А в общем-то это был бы достойный конец. Достойный — для человека, брошенного Глорией. Для Жильбера Ребеля, который не сумел удержать свою жену, которому до сих пор и жить-то было некогда. Но ведь найти такой конец — один шанс из миллиона, ибо, судя по статистике, — он это знает, — катастрофы в воздухе случаются реже, чем на железной дороге, в сто раз реже, чем на шоссе. Что же там произошло? Должно быть, загорелся мотор. Разве об этом узнаешь? Да и какое имеет значение, узнаешь или нет? Кто умер — тот уже умер. А тот, что умер вместо него, имел право умереть, потому что вкусил от жизни!

«Бедняга!..» — думает Жильбер и — чего ж тут удивительного: все мы люди! — глубоко переводит дух от радости, что его самого миновала смерть.

Значит, судьба сохранила ему жизнь. Что же он будет с этой жизнью делать? Этот вопрос еще не оформился в его сознании, но подсознательно возник. Он уже не думает о Лионе. Другие мысли отодвигают на задний план неотступно владевшую им мысль о предстоящем деле, о делах вообще! «Я ведь мог бы и умереть… должен был умереть…» И потом: «Ну, а если б я умер?» Он стоит теперь уже один, потому что все прочие кинулись смотреть, узнавать. Ему даже в голову не приходит взять кожаный портфель, который он положил на столик в кабине, чтобы удобнее было говорить по телефону. Вместо этого он словно автомат направляется к выходу. У аэровокзала множество машин. Шоферы или владельцы бросили их и вместе со всеми побежали к барьеру у летного поля. Вереница такси — и никого за рулем.

Он идет. Выбирается на шоссе. Он знает — для этого ему не надо оборачиваться, — что там, позади него, по-прежнему бушует пламя. Он словно бежит из Содома или Гоморры. На шоссе «пробка» — владельцы нескольких машин остановились поглазеть на катастрофу. Жильбер идет. Он идет на север. Он доходит до площадки — конечной остановки автобуса, — откуда открывается вид на большое кладбище. Один автобус как раз стоит. Жильбер садится вместе с хозяйками, нагруженными корзинами и явно направляющимися на рынок. Кондуктор дергает за цепочку, и автобус трогается. Наконец-то Жильбер едет в Париж.

У въезда в Париж, — как раз до того места Жильбер и взял билет, — он выходит. Поскольку еще рано, вдоль тротуара длинной чередою стоят такси. Он садится в первое попавшееся и называет адрес маленькой гостиницы на улице Аббатства, где он жил когда-то. На секунду у него возникает мысль, существует ли еще эта скромная гостиница, но поскольку шофер, судя по всему, старый парижанин, не говорит ничего, он приходит к выводу, что найдет гостиницу такой, какой ее оставил.

Почему он дал именно этот адрес? Должно быть, потому, что этот адрес первым пришел ему на память. А кроме того, ему нужна сейчас лишь кровать, чтобы прилечь, тихий уединенный уголок, где бы он мог собраться с мыслями.

Такси пересекает Париж, и Жильберу кажется, что здесь ничто не изменилось за эти десять — пятнадцать лет. Как будто этих десяти — пятнадцати лет и не было, как будто он вернулся вспять, к тому времени до войны, когда он жил в гостинице «Под пальмами», как будто все начиналось сначала, от нуля.

От нуля. В тот момент Жильбер Ребель сам был нулем. А сейчас в разных странах мира его считают важной птицей. Но этой важной птицы, если обратиться к списку пассажиров самолета Париж—Лион, — этой важной птицы больше не существует. Случилось чудо, — иначе он был бы сейчас обугленным трупом, объизвествленным скелетом, а может быть, даже прахом, который уже невозможно и опознать, но который официально числится под его именем. Ах, если б это было так! На минуту у него появляется такое желание — из-за Глории, из-за всего. И ему вспоминается Кастро. Да, сейчас ему кажется, что он начинает понимать Кастро, — Кастро, который застрелился, потому что устал, смертельно устал, Кастро, который возжаждал смерти и умер, так и не вкусив от жизни, понимая, что, даже останься он в этом мире, он все равно не сможет от нее вкусить.

Такси останавливается, заставляя Жильбера очнуться, вырывая его из плена этих мыслей, которые каким-то непонятным образом завладели им, хотя еще час тому назад, несмотря на телеграмму Глории, не имели над ним власти. Гостиница стоит на прежнем месте, все такая же, даже фасад не перекрашен. Он выходит из такси, расплачивается. Пройдя по небольшому коридору, попадает в обветшалый салон, где так и не сменили мебель. Появляется какой-то человек. Довольно молодой, тогда как дядюшка Дусэ, хозяйничавший тут в свое время, был с большими седыми усами, а мадам Дусэ вечно жаловалась на недомогание и последнее время даже не поднималась наверх.

Этот молодой мужчина, должно быть, новый владелец, о чем можно судить хотя бы по тому, как он представляется Жильберу — «мосье Самбльжан» и спрашивает:

— Что вам угодно, мосье?

— Могу я получить у вас комнату?

• Предыдущая
• 8/63
• Следующая