А другого глобуса у вас нет?.. - Вершовский Михаил - Страница 13
- Предыдущая
- 13/102
- Следующая
Однако доверия к своему брату греку у Саши больше вовек не бывало. Неблагодарная, одним словом, публика. Между прочим, на этот счет правителям хронически как-то не везет. Все-то им народ какой-то не такой попадается, все не угодить да не воспитать должным образом. И я так думаю, что при всем при том, что должность народного вождя из медом все-таки намазанных (а то с чего бы и конкурс такой), но вот эта их планида — с дурным и ни на что не годным народом дело иметь — одна из прямо-таки трагических.
А в недоверии своем Александр и немалую изобретательность проявил, кстати. В душу-то к каждому сукину сыну не залезешь — а до чего бы знать хорошо, что он там себе про тебя такое думает. И вот что учинил царь-воин.
Объявил он солдатам и офицерам — всему, то есть, войску — что молодцы они и орлы, что вот едва ли не полмира с ним отмахали, за что им и благодарность, и почет. Но поскольку катятся они от дома все дальше и дальше, решил Александр почту их подсобрать да с нарочным в родную Грецию и отправить. Потому что когда еще возможность такая представится. Так что, сказал, отпишите уж родным, что и как. Марка, дескать, не требуется — почта-то полевая.
Ну и кинулось войско, засело за письма. Всяк о своем написал — главное, что жив еще и здоров, но и, понятно, о тяготах воинской службы. Каковые письма ни в какую такую Грецию не поехали, а были доставлены в шатер царский, где Александр с ними внимательнейшим образом знакомиться стал, параллельно список — в несколько сот имен — наиболее недовольных составляя. Что потом с недовольными этими учинили? Вы это что, серьезно, что ли? Да казнили, и все — ясное же дело.
А Сашок — среди прочих приоритетов — навечно золотыми буквами вписал свое имя в историю, как человек, цензуру изобретший и с успехом внедривший.
Причем не следует думать, что герой наш хотя бы по части всяких там половых излишеств так уж крепко прочим более поздним венценосцам, особливо римского разлива, уступал. По-моему, так даже какую-то он им планку в этом смысле на века выставил, не случайно же и Калигула в такой вот восторженной зависти на предмет Македонца находился. И наложницы у Сашули водились, и девочками, а равно и мальчиками не пренебрегал. И по части более серьезной «голубизны» отметился, имея при себе постоянного любовника — на генеральской, кстати, должности — Гефестиона, к которому самые страстные чувства питал и которому после его смерти поставил невиданных размеров памятник, потратив десять тысяч талантов на такое дело (это что-то около двухсот миллионов нынешними зелеными получается — а кто не верит, милости прошу справиться опять-таки в первоисточниках). Да еще и повелел как богу этому своему возлюбленному поклоняться. Ну, последнее, впрочем, для египтян опять-таки. А в одной из ближайших военных кампаний так целое племя, по дороге попавшееся — с детьми, стариками и женщинами — под меч пустил, как поминальную жертву по товарищу любовных игр.
И ведь говорил же я: лучше не скрести. Как вот теперь глядеть на гордый этот профиль, в анналы истории несущийся на взмыленном коне? Иной, конечно, может возразить: тоже ведь человек был, а значит, и человеческое ничто не чуждо. Но я так скажу: если вот это все, что выше — человеческое, так я лучше в другой какой зоологический вид запишусь.
Одно только и могу сказать величайшему полководцу в относительное оправдание. Потому как Мендель-монах меня еще с юности в кое-каких истинах убедил. И тут не только стручочки всякие да мушки-дрозофилы. Оно и в нашем двуногом сообществе невооруженным глазом видно, как закон имени яблони и яблока работает. Неплохо работает, статистически говоря.
И чего бы там папанька Александров, Филипп-царь, про возможную измену жены своей Олимпиады не плел, какие бы сомнения насчет Сашиного происхождения не имел, а по всему похоже, что плод был от того самого дерева.
Тоже тот еще фрукт был папаня-то. С этикой весьма своеобразной — но на решение насущных практических задач нацеленной точнехонько. Да вот такой хоть случай.
Как— то два братца-царька из Фракии все никак свои микровладения поделить не могли. Ну, и решили Филиппа на помощь кликнуть, третейским то есть судьей, чтобы все-таки братской крови понапрасну не лить. Ну, Филипп поклялся, конечно, что судить будет по самой что ни на есть совести (уж сколько бы там ее у него ни было), на встречу приехал, дары положенные -за труды — принял, и засел тяжущиеся стороны выслушивать. Слушал, и так себе думал, что как ни поверни — а непорядок. И в том, главное, что царей да царьков развелось в Греции как собак нерезаных. Да и куда ж еще их фракийское царствишко переполовинивать? Проще его целиком так в Македонию и влить. Ну и влил. Царькам доверчивым под зад коленом наподдав и за пределы их же собственной державки вытурив. (Дары, понятно, возвращать не стал — на кой им ляд в дороге лишняя тяжесть?)
Ну, тут, положим, сказать можно, что совесть совестью, а при всем том проявил Филипп государственный ум. Однако же под такую статью не одну гадость провести можно. Хотя бы вот и историю с Филипповым собственным шурином.
Он этого Александра, брата жены своей, Олимпиады, наряду с Олимпиадой и употреблял. В том самом смысле. Кто говорит, силой взял, кто — угрозами, а по мне так то на то и выходит. Но употреблял опять-таки не из каких-то там низменных побуждений, а из самых что ни на есть государственных. Потому что имел в этом деле далеко идущий интерес. Было у Филиппа на примете еще царствишко, эпирское. Очень ему хотелось таковое в вассалах поиметь. А посадить туда мечталось человека не просто послушного, а чтобы вообще — ни-ни. Покорности, то есть, необыкновенной.
С каковой целью вся содомская игра и затеяна была. Ибо рассчитал Филипп — и правильно рассчитал, замечу — что из чувства стыда Александр этот тише воды и ниже травы с царем Македонским будет. А то ведь всегда во всеуслышание заявить можно: да что ты, дескать, за царек эдакий? да не тебя ли мы — ну и так далее. И посадив шуряка на царствие тамошнее, ничуть не прогадал. Потому что тот молчком так на троне и протрясся. (Филипп, однако, все равно подстраховался, повязав шурина еще и династическими узами: выдал за него свою же дочь Клеопатру. Ну и что, что муженек — маме брат, а папе полюбовник? Главное, чтобы кругом одни наши были. Такое — во все времена главное — государственное соображение.)
Так что понятно, отчего и сынок моральными всякими дилеммами себя не перегружал. Да и пил-гулял папаня так, что было что и передать по наследству. И дамы, конечно, водились, и не дамы. В общем, как в те времена было — все, что шевелится. А когда приспичило ему жену поменять на новую, Клеопатру (я тут, слава Богу, не о дочери его, но однако же и не о царице египетской, которая много позже случилась), так быстренько сообразил историю о гулящей Олимпиаде и о том, что сынок-де, может статься, вовсе и не его. Ну, понятно, развод, свадьба новая.
На которой Филипп так нажрался, что кинулся было с сыном, Александром, драться. Да не добежавши даже, чтобы Сашке в ухо врезать, так и ляпнулся посередь залы пиршественной. На что Саня не без остроумия заметил: «Смотрите, люди! Человек, собиравшийся переправиться из Европы в Азию, растянулся, перебираясь из одной кровати в другую!»
Хорошо сказал. Хотя, может, историки и досочинили. За ними, честно скажу, водится.
Ну, конечно, жизни Филиппа лишили. Из них вообще — по доброму обычаю прежних времен — мало кто своей тихой смертью помирал. Это нынче, в эпоху глобального и обязательного гуманизма, подкрепленного гораздо более мощной охраной, они счастливо до полного омаразмения доживают (за исключением, конечно, совсем уж отдельных случаев). А тогда обиженный народ пороги судов — конституционных там и всяких прочих — не обивал. Кинжал обидчику в пузо — и квиты. Как оно с Филиппом и вышло.
После чего Олимпиада, мама великого нашего Македонца, статус кво восстановила также в манере веков минувших. Сперва дочь своей соперницы, Клеопатры, на коленях матери велела убить, а потом уж и саму ее повесила. Именно в таком порядке. В педагогических, видимо, целях.
- Предыдущая
- 13/102
- Следующая
