Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович - Страница 80
- Предыдущая
- 80/93
- Следующая
– Мы уже здесь, милок, — прошепелявила Старая.
– Мы с тобой, как обещано, — вымолвил Крылатый.
– Мы тут, тут, тут, — невнятно зашелестели множества.
А Лебедь, прозванный людьми многое вынесшей идеи квэхва Двуединым А-Видра, приподнялся в стременах.
– Вот вы пришли, и вот вы стоите передо мною с оружием в руках, дети мои, — начал он, и слова полились плавно, ясно и чисто, вытекая одно из другого. — Вы пришли, и вы не задаете вопросов, но у каждого из вас в сердце живет вопрос, ответа на который вы жаждете все как один. Зачем он призвал нас к себе? — так думаете вы и у ночных костров спрашиваете об этом друг друга. Знайте же: пришла пора и настало время узнать, где же лежит благословенный Дархай!
Мгновение тишины. И — рев, удесятеренный в сравнении с прежним:
– А-Видра! А-Видра! А-ВИДРА!!!
– Вам не придется далеко идти, и вам не нужно будет покидать места, привычные вам. Потому что…
Лебедь набрал побольше воздуха и выкрикнул звонко и страшно:
– Дархай — здесь!!!
На сей раз ответом было молчание, бьющее по ушам тяжелее недавнего вопля.
Люди квэхва замерли, не смея поверить услышанному.
Они не привыкли сомневаться в том, что сказано имеющими право отдавать приказы, среди коих А-Видра, и этот, несомненно, был первым из наивысших.
Он сказал — значит, это так.
И все же!
Дархай — здесь? Здесь, где крысы и тяжкий труд, где зло обитает в воде и хоронится меж деревьев, где женщины стареют рано и прекращают быть желанными уже к концу третьего десятка весен, где дети рождаются редко и умирают часто, — Дархай?
Предание говорит не так.
Но, быть может, А-Видра просто испытывает их?
– Нет пути вспять и нет дороги обратно! — Лебедь кричал изо всех сил, и конь, взбудораженный криком, слегка приплясывал на месте. — С зазвездных высот приходило зло, и вот оно пришло вновь. Демоны вернулись, чтобы забрать с собою душу нашей планеты, чтобы отнять у здешних вод, и земель, и ветров то, без чего не прожить человеку. Я спрашиваю у вас, дети мои: позволим ли мы демонам и людям, поддавшимся на их ложь, обездолить нас и лишить нашего Дархая?!
Двуединый умолк, ожидая, что ответят люди.
Но нетрусливым людям квэхва было страшно. Нельзя не верить А-Видра и нельзя поверить ему. Зачем, для чего говорит он все это? Если он прав, то ни к чему объяснения, все равно не способные ничего объяснить. Если он ошибается — значит, ошибка его по грехам заслужена людьми идеи квэхва. Лгать же А-Видра не может. Не способен на ложь тот, чей лик отражен на обложке Книги Книг; не может лукавить носитель амулета, соединившего кровь и почву Дархая; нет нужды кривить душой тому, кто способен в одиночку одолеть четыре с лишним десятка кайченгов.
Зачем же Двуединый причиняет боль душам людей бесхитростной идеи квэхва? Если нужно сражаться, пусть пошлет в битву, и он увидит, как умеют умирать и убивать по воле отдающего приказы отважные люди квэхва…
Так думают стоящие в строю, но каждый из них боится высказаться вслух. Только не страшащийся ничего Однорукий Крампъял из поселка Барал-Лаон, тот самый, что в год Первых Испытаний в одиночку завалил Большого Полосатого, сбежавшего из руин Леса Железных Клеток, решительно выступает вперед.
– Ты говоришь, но не приказываешь, А-Видра, — сипло басит он. — Ты спрашиваешь, а тебе надлежит повелевать. Отдай приказ, Двуединый, и мы подчинимся…
И согласные с ним люди идеи квэхва подтверждают правоту Однорукого, гулко ударяя древками пик по рукоятям мечей…
Они ждут не ответа. Они ждут приказа.
Но какого?
Можно приказать идти в бой. Но нельзя повелеть чужим стать в одночасье своими, нельзя приказать ненавидящим возлюбить, и стократ нельзя отдать мечтающим о Дархае распоряжение встать насмерть на защиту обидевшей их и проклятой ими Земли…
Сидящий на снежногривом коне молчит.
Больше у него нет слов.
И тогда раздается крик. В самом конце строя, на правом фланге, где смыкаются отряды людей Пао-Пао и отряды людей Барал-Лаона, упав на колени, кричит Вещий. Он пошел в ставку А-Видра вместе с мужчинами, способными биться, ибо не мог и не хотел упустить случая хоть недолго побыть рядом с Двуединым. Как и прочие, он слушал и не понимал услышанного.
Но он увидел!
И вот он кричит, ибо невозможно молчать, когда перед незрячими очами отчетливо распахнулась картина: поле, и берег мелкого залива, и удаленные, почти неразличимые развалины вдалеке; и над всем этим высоко в небесах парят невиданные, плавно и несуетно витают над строем непостижимые. Он кричит громко и нечленораздельно, потому что не может найти слов. Одно только ясно различимо в долгом, протяжном крике:
– Ви-и-ижууууууу!
И ничего более. Не описать языком, понятным людям квэхва, ни Пернатого Змея, грозно пышущего огнем и дымом в сторону вражеского лагеря, ни Шестирукого, что уже пристроился к шеренге, совсем рядом с людьми Пао-Пао, но не замечаемый ими; мягкая улыбка на его устах и шесть струйчатых клинков выплясывают медленный танец крови; и сонмище прочих, чешуйчатых и мохнатых, явственно предстает перед прозревшими сокровенное слепыми очами. Те, кто рядом, пытаются поднять его, ибо негоже Вещему преклонять колени, а он бьется в сильных руках, пытаясь — и не умея — высказать то, что необходимо понять не умеющим увидеть зрячим людям недоверчивой идеи квэхва…
– Вииииииж-жу-у-у!
Нет. Лишь слепец способен узреть то, что незримо.
Зато раскрашенные доски, невесть к чему расставленные напротив шеренг по воле Двуединого, внезапно оживают. Бессмысленные лица на них становятся живыми образами, и темные глаза строго заглядывают в души потрясенных людей идеи квэхва. Ни слова не говорят нарисованные, но слова и ни к чему: все понятно и так; боль, скорбь, и мольба, и вера, и надежда, и любовь — все, для чего не имели имен люди квэхва.
Не имели до этого мгновения.
Новым взглядом обводят лежащую окрест землю потрясенные люди.
Вот из недалекой рощицы выглянула древесная дева, поднесла ладонь к нежно-зеленым волосам, поправила прядки, махнула наудачу тем, кто успел заметить, — и нет ее.
Вот из густо-синей воды мелкого залива приподнялась косматая голова, зыркнула рыбьими глазами, усмехнулась, вспенив бурунные усы, булькнула что-то — и была такова.
А вот и влажная трава заколебалась, расступилась на миг; крошечный, полупрозрачный подпрыгнул в воздух, перекувыркнулся, нисколько не страшась такой толпы смертных, почирикал рассыпчатым смехом — и скрылся.
– Веди нас, Лебедь, — говорит Однорукий Крампъял, и никто не удивляется новому имени. — Мы готовы биться. Мы не отступим. За нами — Земля.
– Земля-а-а! — вырывается из семи тысяч глоток.
И эхо, убежав и промчавшись, возвращается ответным откликом из-под окоема:
– Я-а-а-а-а! Я-а-а… Я…
Лебедь смеется.
Все оказалось так просто…
(«Запомни: когда слепой увидит…»)
А далеко на севере, среди тяжелых влажных ковылей, внезапно возникает шевеление. Оно все ближе. Словно гигантская темная туча спустилась в степь и сейчас направляется к берегам мелкого залива, полукольцом огибая раскинувшийся на том конце поля лагерь людей Женщины, Которая Повелевает.
Туча надвигается. Ее уже можно окинуть взором.
И это вовсе не тьма небес.
Это конница.
Волна всадников движется наметом сквозь травы, волнуя море степной травы. Их много. Их не менее пяти десятков десятков, а то и сверх того. И они надвигаются так, как не умеют те, кто пришел сюда по воле зазвездных демонов.
Те мчатся визгливой россыпью, на скаку выпуская частые и неметкие стрелы. Те подобны жалящим комарам, досаждающим, но не способным убить.
Эти — иные. Твердыми плотными десятками, не рассыпающимися на скаку, идет конница, держа равнение по раз навсегда установленному ранжиру. Ни сокращается, ни увеличивается расстояние между отрядами; влажно блестит на всадниках жесткая кожа, защищающая в бою, и лица их скрыты кожаными масками, предназначенными для большой войны.
- Предыдущая
- 80/93
- Следующая
