Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович - Страница 62
- Предыдущая
- 62/93
- Следующая
Поэтому рыпнулись без гнилых понтов, с яростным нахрапом отрицаловки, врезались в мгновенно сомкнувшиеся ряды осаждающих — и откатились вспять, к подъезду хозяйственного корпуса, оставив на пыльных вздыбинах треснувшего асфальта пятерых самых борзых из шпанки и даже одного козырного, поймавшего, несмотря на крутую выучку, длинное фраерское перо в бок.
Фарта не вышло. Контратакуя, фраера погнали давшую ноги братву, не давая опомниться, и на плечах бегущих ворвались в холл хозяйственного корпуса. Территория хазы сократилась ровно на треть, хуже того, накрылись кладовые с прикидом, железом и, главное, со жратвой. Вторые сутки там копошатся группки фраеров, перебирая и распихивая по телегам трофеи.
Утрата конюшен лишь предвещала полный звездец. Потеря хозкорпуса сделала его явственно ощутимым.
Но самое страшное: к полудню, отыскав заветные места по наводке ссучившихся в момент лохов из поселка, осаждающие перекрыли водопровод. Как раз накануне нежданно упавшего на зону зноя…
Теперь разве что шпанюки-шестерки, едва-едва выбившиеся в люди из лохов, и то не все, а самые тупые, могли питать какую-то надежду. Да еще пидоры. Но они, мало терявшие при любых вариантах, ни на что и не обращали особого внимания, а суетились под клиентами в обычном темпе, словно и не замечая тяжелой тишины, пропитавшей духоту коридоров.
Братва расползлась по нарам, глуша тоску, и то тут, то там время от времени возникали — пока еще сквозь стиснутые зубы — тихие, шепотливые, но очень нехорошие базары…
Катили на пахана. И ему было известно об этом.
В три пополудни у первого подъезда протрубил рог: фраера изволили наконец прислать парламентера.
Спустя несколько минут безоружный фраерок с белым флагом был встречен у входа и препровожден в башню.
А в четыре пахан объявил сходняк.
Кряжистый и седой, с малоподвижным, почерканным бугристыми шрамами лицом, прикинутый строго по закону — в единственный на хазе костюм с галстуком в тон, он сидел под мраморным изваянием Хранительницы, возвышающейся в межоконном проеме, и медленно оглядывал собравшихся.
И сквозь тяжелый прищур набрякших век наряду с беспокойством сквозила гордость.
Было чем гордиться! Лучшая кодла зоны, не имеющая равных даже среди дурных хаз на той стороне залива, сидела именно за этим столом; пахан расчетливо не жалел дувана, сманивая к себе всякого, чье имя прогремело на толковищах; умный, он жертвовал долей, приобретая неизмеримо большее. Недаром паханы ближних хаз, да и не знающие закона блатные Поскота все опасливее и опасливее косились на венчающую бульвар почерневшую от давнего огня корону трехбашенной хазы.
Отборные урки сидели здесь — все, как один, невзирая на удушливую жару, затянутые в кожу, соответственно случаю, все — с массивными цепями на мощных шеях, почти все — с золотыми же браслетами.
Иным из них не западло было бы и основать собственную хазу: на первый же свист отозвалось бы немало братвы. Однако же доныне такого не бывало ни разу, и этим тоже по праву гордился пахан. И хотя облом последних дней изрядно поколебал веру братвы в паханский фарт, но пока что авторитеты, все до одного, привычно опускали глаза под пудовой тяжестью взгляда того, кто возглавлял стол.
А перед ними, спиной к двери, стоял посланец — парень в начале пути, не более пятнадцати весен от роду, но до краев наполненный силой. Меховая, из шкуры дикого дворового кота безрукавка чуть прикрывала широкие плечи, и еще были на нем узкие брюки, некогда именовавшиеся джинсами. Они были ветхи, но посланец, видимо, гордился ими и не раз уже обновлял, ставя на прорехи домотканые заплаты.
И был он единственным, не опустившим глаза под изучающим прищуром пахана.
– Говори! — дозволил пахан.
Посланец расправил плечи и стал словно бы выше ростом.
– Так говорит Старшая Сестра! — начал он, и с каждым словом голос его делался все звонче. — Люди правды пришли не по ваши жизни. Люди правды хотят выкупа. Тогда они уйдут.
Братва коротко переглянулась.
И сам пахан чуть приподнял бровь, изумленный.
Выкуп?! Неслыханное дело! Не было такого, чтобы фраера наезжали на бригадных, потому они и фраера. Ужели мир перевернулся? Но если так, то, значит, ничего не потеряно и зря погибли кореша на разборке. Выкуп есть выкуп, и фраера ответят потом…
– Чего не хватает людям квэхва? — доброжелательно улыбнулся пахан. — Есть у нас прикид — можем поделиться. Найдутся и лишние лохи, способные пахать…
И вновь братва перекинулась многозначительными взглядами вполприщура.
Умен пахан! Самое ценное, что держит хаза, назвал он, не затягивая базара, но и самое бесполезное для фраеров. Кому неведомо, что прикид козырных не носят они, лохов же не держат и не желают держать?
Посланец покачал головой.
– Чего же хотят люди квэхва?..
И посланец назвал цену. А назвав, приготовился умереть, ибо никогда и никому, произнесшему подобное, ни одна кодла не позволила бы остаться в живых.
Даже под угрозой собственной гибели.
И он бы умер на месте, глупый юнец, если бы пахан, тяжко грохнув перстнями о полировку, не заставил скрыться в ножны уже выскочившие на волю перья.
– Иди. Жди. Ответ будет. — На устах пахана уже не было улыбки.
И когда сявки вывели оборзевшего фраерка, в зале воцарилось нелегкое молчание. Не сговариваясь, братва скрестила взгляды на мраморном изваянии, осеняющем кресло пахана. На фигуре клевой телки, округло стройной, нежной и шелковистой, словно бы и не каменной вовсе, чью красоту никак не портило даже отсутствие невесть кем и когда отбитых рук.
На Хранительнице хазы.
Ибо такова и была цена.
Братва молчала.
Молчали козырные, потеющие — все пятеро, как один, — в одинаковых куртках из скрипучей черной кожи, умостив квадратные подбородки на тяжелые кулаки.
Молчали подкозырки — дюжина бугаев в куртках из ломкого коричневого заменителя, невыносимого в носке, но положенного законом на сходняке.
И конечно же, молчали сявки, не имеющие права голоса, но обладающие привилегией слушать старших и набираться ума, что само по себе возвышало над обычной шпаной.
Сходняк ждал первого Слова.
И оно не замедлило всколыхнуть вязкую тишь.
И было это Слово:
– Беспредел!
По праву прожитых весен сказал это козырный, занимающий кресло по левую руку пахана. Иссиня-сед и мутен глазами был он, помнящий еще те давние годы, когда хазы лишь начинали править закон и на тоскующую впусте землю первые блатные сгоняли первых лохов, не по делу забывших о первейшем долге человека — долге на труд и о высшем праве его — праве иметь над собой господина.
– Беспредел! — повторил старик и заплакал.
И братва оцепенело смотрела, как горько, по-детски рыдает вещий старец, оплакивая себя, дожившего на исходе честно и славно прожитых лет до такого позора.
Чудовищный выкуп затребовали фраера. Забрать Хранительницу — вырвать у хазы душу. Такое бывало раньше, давно, когда не отгремели еще кровавые войны за передел зоны и братва еще не установила закон. Но те времена минули, и цена жизни кодлы мудро облеклась в кипы прикида и головы лохов. Отданное ради мира всегда можно взять, накопив силы для крутой разборки. Но — Хранительница?! Что в ней фраерам, живущим не по благородному закону хаз?..
И первым словом, повисшим на устах каждого, было: «Нет!»
Так требовал закон. И еще он указывал отделить кощунственный язык, осмелившийся высказать такое, вместе с головой, голову же, окутав шелком, отослать тому, кто прислал гонца.
Но каждый из сидящих здесь помнил о судьбе ближайших соседей, сидевших в хазе у моста. Там сейчас одни лишь руины, и обнаглевшие лохи играют на пепелищах отрезанными головами тех, перед кем вчера еще пресмыкались…
Причина лютости фраеров, доныне загадочная, стала явной. Конечно же, мостовым тоже предложили такой выкуп; но они не сдали своего мраморного мужика с пращой, нет, они гордо отказались и поступили с посланцем по закону; и их выморили жаждой, а потом перестреляли, как петушков, до последнего шпанюка…
- Предыдущая
- 62/93
- Следующая
