Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/93
• Следующая

– Далекий Брат, — поверх плеча Ладжока Юх Джугай неотрывно смотрел в глаза Андрею, и взгляд его полыхал темным огнем, — нет больше преград перед Армией Свободы. Впереди Барал-Гур. Промедление смерти подобно.

Ни слова больше не вымолвил он, но Андрей понял.

И вздрогнул.

Преграды действительно не было. Сколь бы ни велика была мифическая мощь Хото-Арджанга, сила его заклятий не смогла устоять против веры и воли людей, и жертвенность человека превозмогла колдовство древних заклятий…

Борцы уже не исчезали за кромкой, они просто укладывались — без всякой суеты, деловито и обстоятельно выбирая места, кто вверх лицом, кто вниз. Время от времени то один, то другой из лежащих в верхнем слое чуть приподнимался и сдавленно выкрикивал:

– Дай-дан-дао-ду!

Андрей протер глаза, но страшный мираж не рассеивался: живой мост натужно покряхтывал и шевелился.

Веко Любимого и Родного судорожно дернулось.

– Не медли же!

Андрей на секунду представил, как воздушная подушка «Т-340» закрутит и превратит в бесформенное месиво этих кряхтящих, копошащихся, устраивающихся поудобнее людей, и едва сдержал тошноту. Стало жутко. Он попытался что-то сказать, но Вождь уже не слушал, он шел к людям — туда, к краю бывшего обрыва.

Перед тем как лечь там, рядом с борцами, среди них, равным среди равных, он обернулся в последний раз.

– Миньтаученг А Ладжок! Помни: главное, чтобы люди были довольны. И — слушай мой приказ: ты войдешь в Барал-Гур на броне. Исполняй!

Ладжок мученически скривился. Дважды глубоко-глубоко втянул мокрый воздух. Негнущимися пальцами достал из кобуры пистолет и, уперев ствол в поясницу остолбеневшему Андрею, прошипел:

– Поспеши, Далекий Брат! Борцы устали ждать…

Действительно, три оставшихся миньтау были готовы к атаке. Заливаясь холодным потом, Андрей почти упал на ставшее вдруг невыносимо жестким сиденье и, не открывая глаз, врубил двигатель.

Мотор ровно заурчал…

ОМГА сообщает:

…Магистр психиатрии и общей гомеопатии, достопочтенный доктор ди Монтекассино утверждает: «Только экстракт плодов ла способен вернуть вам остроту чувств и безотказность потенции!»

…Большая Дума Лиги Друзей Живого отмежевалась от экстремистского выпада одной из активисток ЛДЖ, госпожи Эльмиры Минуллиной, приковавшей себя цепями к воротам Центрального пищевого комбината в знак протеста против потребления продуктов животного происхождения. «Наше движение старается избегать крайностей», — заявляют функционеры Лиги.

…Конференция по проблемам использования боэция возобновила работу. На повестке дня — обсуждение пакета предложений по организации совместных разработок. Скандально известный доктор Рубин отказывается объяснить причины своего досрочного отбытия из Порт-Робеспьера.

…В связи с серией стихийных бедствий в горных районах Дархая правительство Демократической Конфедерации Галактики приняло решение разрешить въезд на свою территорию переселенцев из наиболее пострадавших районов. Эмигранты будут размещены на планетах, природные условия которых сделают возможной скорейшую акклиматизацию.

ДАРХАЙ. Барал-Гур

11-й день 9-го месяца 1147 года Оранжевой Эры

Люди бегут по разным причинам: кто-то от инфаркта, кто-то от неразделенной любви, еще кто-то на предмет похмелиться с утра пораньше, а иные только делают вид, что убегают. И зря в общем-то — ведь беги не беги, а от себя убежать не дано никому.

Оранжевая Эра завершалась, корчась в наплывах гари, взбаламученной танковыми траками, и прославленные мозаичные витражи Высшего Чертога были разбиты вдребезги; лишь радужные осколки смальты хрустели под рифлеными подошвами солдатских сапог…

Большие Друзья укладывали вещи не торопясь.

Времени хватало с лихвой. Посадка на корабли космофлота ДКГ была назначена на двадцать два ноль-ноль по твердому Галактическому времени. В сущности, они давно уже были всего лишь зрителями: после выхода из строя «Саламандр» танкисты собрались здесь и отдыхали, наблюдая за продолжением драчки со стороны.

Но отдых приходилось прерывать: на Дархае не было больше места полосатым форменкам. В этом суетном диковатом мирке Большие Друзья не оставляли ничего, кроме разлетевшихся в прах иллюзий. Все остальное было плотно упаковано в рюкзаки или сожжено, как приказал коммодор Мураками. По глянцевому паркету офицерской гостиницы ветер полоскал хлопья жирной сажи — все, что осталось от томиков лирических стихов, дневников, писем и фотографий. Свои бумаги Большие Друзья побрезговали сжигать на общем костре во дворе Чертога Блаженств.

Жалюзи на окнах номеров были плотно опущены.

Незачем и не на что было смотреть в умирающем городе.

Пробудись ныне Хото-Арджанг в лазурном покое из нефрита, венчающем Корону Снегов, он, быть может, посочувствовал бы в неизбывном величии милосердия своего возне пигмеев, мечущихся по узеньким улочкам священной столицы. Тысячи вчера еще благообразных и горделивых, облеченных полномочиями и осиянных величием родословных сановников, жрецов, генералов, знахарей, знатоков церемоний и мастеров каллиграфии бестолково суетились, выволакивая из домов туго набитые чемоданы, и тут же бросали их, словно только сейчас сообразив, что рухлядь, копившаяся годами, потеряла всякую цену. Подлинной ценностью оставалась разве что жизнь, да и она нынче стоила, в сущности, совсем недорого, много дешевле утлой койки в грузовом отсеке космолета.

Единственными настоящими мужчинами в Чертоге оказались, как, возможно, и следовало ожидать, евнухи Предвратья Блаженств. Именно они были первыми, кто вспомнил, что в городе есть еще более слабые существа…

Разнося грязь пришлепывающими подошвами мягких войлочных туфель, по номерам метался безбородый, оплывший, как старая набивная кукла, Блюститель Лона. Непривычно изображая униженную улыбку, он жалобно просил господ офицеров уделить несколько минут для наисерьезнейшего разговора.

Кастрата гнали. Он возвращался.

– Всемилостивейший господин Большой Друг, — захлебываясь, шелестел Блюститель. — Это ведь совсем дети, вы же знаете, что с ними будет теперь… В ваших глазах я вижу сияние истинного благородства! И в ваших! И в ваших тоже! Вы не можете, вы не должны отказывать, господа офицеры, я прошу не о себе, мне терять нечего, сами видите, но ради всего, что для вас свято, спасите этих девочек… Клянусь лоном Кесао-Лату, вы не пожалеете, я ручаюсь, я сам их обучал!.. Ведь вы же имеете право взять хотя бы по одной, на выбор, к себе в каюты…

Когда перед ним захлопывали дверь, он горестно всплескивал пухлыми выхоленными руками, всхлипывал и тихонько скребся в следующую:

– Господа офицеры…

Серебристые змеи Священного Сада изнемогали.

С незапамятно давних времен повелось: те из оранжевых, чей жизненный путь оказался ошибочным, а вера иссякла, приходили к вольерам и, сотворив молитву перед провалами темных ниш, протягивали сверкающим, шипящим лентам руку для последнего поцелуя.

Сегодня на молитвы времени не оставалось, приходилось спешить, непростительно коверкая ритуал; и мог ли представить себе хотя бы один из тех надменных и гордых, кто шаг за шагом приближался к резным оконцам Укуса, мог ли даже помыслить в прошлой, нынешним утром закончившейся жизни, что когда-нибудь ему придется стоять — в очереди! — за смертью?!

Крушение Эры лишило сил и смысла привилегии. И те, чей черед пришел, оттирали от бортиков вольер пытающихся нагло прорваться вперед, даже если те имели честь принадлежать к одному из Семнадцати Семейств.

Змеи выполняли долг до конца.

Самые молодые из рептилий, возрастом не достигшие и двухсот лет, чье брюшко еще не успело утратить зеленоватого оттенка юности, уже извивались в предсмертных судорогах на пушистом песке; старики ветераны, проползавшие едва ли не по пять веков, пока еще не отказывались источать благодетельный яд, но на многое их уже не хватало.

• Предыдущая
• 23/93
• Следующая