Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/93
• Следующая

Черная бумиановая перекладина слегка прогнулась, но выдержала.

Веревки натянулись. В полной тишине мерзко хрустнули шейные позвонки. Три тела, миг-другой подергавшись, обвисли, почти касаясь пальцами ног земли.

– Так наказаны уважаемый Мбамбанго, староста селения Грири, и уважаемый О-Ктити, староста селения Кимполо, подстрекавшие сородичей к бунту и убийству воинов Сияющей Нгандвани. Да будет легок ваш путь по Темной Тропе, почтенные старцы! Так наказан Мту Оклулу, полусотник войска Сияющей Нгандвани, превысивший свои полномочия при сборе десятины риса в селениях Грири и Кимполо, что привело к бунту и к гибели пятерых храбрых воинов нгандва, а также одиннадцати благородных людей дгаа, в том числе уважаемых старост, ныне висящих тут. Да будет легок твой путь по Темной Тропе, отважный индуна!

Глашатай прижал пятерню к солнечному сплетению, слегка поклонился в сторону повешенных и продолжил несколько громче:

– Вновь и опять напоминает вам, уважаемые дгаамвамби, изицве Ситту Тиинка, Правая Рука Подпирающего Высь: вы не рабы, но союзники Сияющей Нгандвани! Никто из воинов нгандва не вправе обижать вас, пугать ваших женщин, грабить ваши хижины и забирать риса больше, нежели приказал справедливый изицве. Буде же случится такое – несите обиды свои к Высокому Порогу; каждая жалоба будет рассмотрена, и виновные разделят судьбу отважного Мту Оклулу. Но, – голос вещателя посуровел, – именем Тха-Онгуа, сотворившего людей нгандва и людей дгаа, заклинаю: претерпев обиду, будьте сдержанны и, воздержавшись от быстрых решений, избегайте самоуправства, ибо самочинный суд равнозначен бунту, а всякого мятежника постигнет участь уважаемых Мбамбанго и О-Ктити!

Глашатай скользнул взглядом по лицам старейшин, восседающих на резных табуретах, установленных против виселицы.

– Великий изицве скорбит, но закон есть закон, и сила закона в его неуклонности. Останки почтенных мвамби будут отправлены для погребения в родные поселки. Вас же, уважаемые друзья и союзники, великий изицве приглашает на вечернее пиршество в знак мира и взаимопонимания между отважными людьми нгандва и благородными горцами дгаа!

Низкий поклон завершил речь.

Поднявшись с табуретов, старейшины направились к мьюнд'донгу, где, судя по нежному дымку, вьющемуся над крышей, все уже было готово для краткого отдыха. Они шли медленно и степенно, не переговариваясь и даже не переглядываясь. Понимая друг друга без слов, мвамби молчали о том, что Большой Чужак справедлив. И хоть мало радости гордым людям гор оказаться под властью пришельцев, но, не сумев сопротивляться, следует признать: беда могла оказаться горшей…

Смысл увиденного понятен.

Равнинный воитель не просто назвал побежденных друзьями, но и подтвердил слова делом. Его широколицые воины помогли отстроить ими же сожженное Дгахойемаро, а сами, как подобает, обустроились в шалашах за пределами поселка. Они почтительны с женщинами дгаа и уважительны со стариками, а детишкам нет-нет, да и перепадает от них ломтик-другой равнинного лакомства анго. Они не входят в хижины дгаа, не посягают на имущество, а десятинная дань, установленная Большим Чужаком, вполне терпима. Что же касается бедных Мбамбанго и О-Ктити, да улыбнется им Тха-Онгуа, то им, говоря откровенно, просто не повезло: в их селениях были убиты воины-пришельцы. Разве не бунтовали жители Мампуку, разве не выгнали отряд чужаков из Гамаплу? Бунтовали. И выгоняли. Но там не пролилась кровь равнинных, и старосты М'Аппиа и Самури отделались лишением бус власти. К тому же, наказав мвамби, Большой Чужак не стал карать их сородичей ни резней, ни пожаром. А ведь великий Дъямбъ'я г'ге Нхузи, герой, объединивший горных дгаа, убивал в непокорных поселках каждого пятого, и еще не все старики, помнящие это, ушли на Темную Тропу. Хотя, конечно, Дъямбъ'я г'ге Нхузи не был чужаком…

Никогда вольные люди дгаа не назовут другом незваного пришельца, никогда не забудут кровь и огонь вторжения. Но хорошо уже и то, что он справедлив и держит слово.

Может быть, он даже вскоре уйдет, как обещал…

Большой Чужак смотрел вслед гостям из окна своей хижины, чуть отодвинув тростниковый занавес. И улыбался. Великий изицве Ситту Тиинка умел слушать безмолвие. Он понимал мысли старейшин дгаа так, словно сам был одним из них.

Седовласые горцы правы: разумеется, он уйдет.

Эти ущелья не нужны ему, во всяком случае – пока.

Опустившись на огромную, прекрасно выделанную шкуру пятнистого мвиньи, Ситту Тиинка, Засуха-на-Сердце, Правая Рука Подпирающего Высь, откинулся на подушку, заложил руки за голову и потянулся всем телом. Ласковый мех, нежный. Да, звери здесь хороши, не то что на равнине. Большие, свирепые, в роскошных шубах. Таких красавцев следует приручать понемножку, не озлобляя. Баловать. И кормить. В особых случаях – даже провинившимися полусотниками.

Которых вообще-то следует беречь.

Впрочем, бедняга Мту Оклулу – как раз особый случай. Его отличил и возвысил прежний Начальник Границы. Так что он, хоть и провинился меньше прочих, вполне своевременно вытянул смертный жребий, избавив от казни шестерых индун, отмеченных и возвышенных Ситту Тиинкой.

Видимо, такова была воля Тха-Онгуа.

– Великий? – послышалось из-за входного полога.

– Говори, – позволил изицве, не меняя позы.

– Прибыл Ккугу Юмо.

– Пусть войдет.

Доверенный сотник вполз в хижину на четвереньках, как велит устав, и замер, склонив голову почти до земли.

– Сядь.

Ккугу Юмо медленно и почтительно выпрямил спину.

– Если великому изицве…

– Ты грязен, – оборвал сотника Засуха-на-Сердце. – Почему?

Потрескавшиеся губы Ккугу Юмо дрогнули.

В нарушение всех приличий он предстал перед Правой Рукой Подпирающего Высь, не омывшись как следует после долгого и трудного пути; велел лишь, соскочив с оола, окатить себя водой. Слишком важны новости, доставленные им из столицы, и, сообщив их без малейшего промедления, он готов подвергнуться каре за неучтивость.

Сотник молчал, ибо отвечать было нечего. Но великий изицве и не нуждался в ответе. Не глядя пошарив за спиной, он швырнул индуне лоскут тонкой светло-синей ткани:

– Утри лицо. Ты воин Сияющей Нгандвани, а не ночной вырру.

Тонкие брови Ккугу Юмо приподнялись. Вытирать дорожную грязь и пыль головной повязкой изицве? Он не мог решиться на такое, и Ситту Тиинке пришлось нахмуриться:

– Утрись!

Бережно приложив к лицу благородную ткань, сотник исполнил приказ.

– Теперь говори.

Глаза Ккугу Юмо застыли, как лед, и попрозрачнели, как ветер. Текст, составленный мудрым Кпифру, главным речеговорителем Подпирающего Высь, был затвержен наизусть, и посланцу позволили уйти не раньше, чем, трижды выслушав, убедились: хитро увязанные бусины слов не будут ни утеряны, ни перепутаны в дороге.

– Устрашителю границы, усмирителю ущелий, восседающему справа от великого владыки, Повелителя Нгандвани, этот самый Повелитель, тот, кто ныне, впредь и вечно будет властвовать на Тверди, в чем не может быть сомнений, потому что так велели лучезарный Тха-Онгуа и Большой Отец Могучих, обитающий над Высью, шлет свое благоволенье…

Какое-то время изицве бесстрастно внимал.

Сдержанный и скупой на речи, он не любил прелюбословия. Сотник, конечно, ни в чем не виноват, но, окажись тут сам речеговоритель Кпифру, Засуха-на-Сердце, безусловно, приказал бы его высечь: болтун, украсивший себя крестом Могучих и сменивший честное имя Ктту на нелепую кличку Реджинальд, подавал дурной пример молодежи. Здесь, в горах, Ситту Тиинка не посмотрел бы и на то, что поганец Кпифру – любимчик Могучих.

• Предыдущая
• 16/93
• Следующая