Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/127
• Следующая

Жизнь есть жизнь.

Здесь он – чужак, не знающий даже простейших дггеббузи, а она оказалась бы чужой в его мире, даже случись небывалое и покажи тесты, что стерва-генетика позволяет им остаться вместе навсегда…

Как ни обидно, но чудеса происходят лишь в сказках, да и не понять Гдламини, что такое генетика.

– Ты пришел с белой звездой, тхаонги, – она полушептала, безуспешно пытаясь не всхлипывать. – Ты послан помочь людям дгаа в пору Великого Гнева. Я не должна, не должна отпускать тебя. Но если я не сделаю этого, то после не смогу жить. Я боюсь, ты понимаешь? Я боюсь, тхаонги…

Она уже плакала, не пытаясь скрывать отчаяния и боли, маленькая, смуглая, смертельно растерянная девчонка.

– Я не думала, что все будет так… Мне просто надоело привычное; мне понравились твои глаза, синие, как озеро, тхаонги, и твоя кожа, золотистая, как луч восхода. А потом мне пришлись по нраву твои сильные руки. Но знай я все наперед, я не пустила бы в себя твой иолд. Потому что теперь, засыпая, я открываю ему путь в запретное…

Лицо ее сделалось вдруг детски-беззащитным.

Лишь раз в жизни говорит такое женщина дгаа, оставшись наедине с юношей. И тот, услышав, может смело мчаться в заросли гаальтаалей, рвать цветы на свадебный венок.

– И пусть! Уходи! – уже не вождь, а просто женщина бессвязно упрекала недогадливого избранника. – Дгаа справятся сами! И я… Пусть Дгобози! Пусть, слышишь?! Уходи!..

Дмитрий чувствовал, что голова идет кругом. А в таких случаях сперва следует решать вопросы попроще. В конце концов, даже имея два сердца, он был всего лишь мужчиной.

– Гдлами, а, Гдлами… – он потянулся к ней, осторожно обнял. Девушка рванулась было прочь, но тут же притихла, еле слышно шмыгая носом. – Роднуська, о чем ты?..

Глаза ее сделались большими и круглыми.

– Как ты не понимаешь? Я же мвами…

– Знаю, малыш. И что дальше?

– А еще я кфали… – она наконец-то хоть немного успокоилась и, похоже, готова была говорить о чем угодно, кроме того, что рвало душу. – Мвами решает повседневное. До меня не бывало женщин-мвами, но старики решили, что я справлюсь, – она повторяла уже известное, но он и не думал перебивать. – Кфали судит спорящих. Это нелегко, но старики помогают мне, и я справляюсь. – Гдлами улыбнулась сквозь непросохшие слезы, смущенно и гордо. – Но нет у женщины права поднять боевой топор. Это право нгуаби…

«Ах вот как, – подумал Дмитрий, пряча улыбку. – Ясно. Действительно, девочка, главком из тебя никакой…»

– Мой долг родить наследника и назвать имя нгуаби. Великая Мать не раз уже заговаривала об этом. Пока не пришел ты, будь на то моя воля, я бы избрала Н'харо…

У нее, надо признать, имелось необходимое всякому вождю чутье на людей. В мирное время свиреполицый гигант стоял бы перед нею навытяжку, как миленький…

– Но его род слишком низок. Из всех людей дгаа лишь Дгобози достоин меня. – Она помолчала, кривя губы. – Или иной, чей род выше моего. Но таких нет, тхаонги. А мьюфи Дгобози мне не по вкусу. Вот почему я не спешила…

В который уже раз Дмитрий обнаружил, что их вкусы совпадают, и это обрадовало его. Дгобози, вот еще…

– А нынче знамения вещают о войне. Злые идут в наши горы, и близится время кровавых дождей. Нельзя больше ждать, – глаза Гдламини гневно сверкнули, – собирай вещи и уходи! Я забуду тебя, и пусть будет Дгобози! Он храбр и удачлив!.. Он дважды бился с мохнорылыми и одолел!..

Очевидно, мохнорылых она полагала серьезной проблемой, но Дмитрий склонен был считать сие преувеличением.

Прижавшись лбом к тугой, мгновенно затвердевшей груди, он пощекотал губами крупный, слегка солоноватый сосок.

И удивленно спросил:

– А при чем тут Дгобози? Разве у него два сердца?..

Запрокинув лицо, она несколько мгновений ошалело, с безумной, безрассудной, исступленно-счастливой верой пристально смотрела на него.

А после обрушилось ничто.

Ни мыслей, ни слов, ни слез, ни всхлипов. Лишь синее озеро и небо высоко-высоко над головами, а еще – песок, белый, мелкий и мягкий…

Было тяжкое, слитное дыхание, и стук в груди, и тонюсенький, комарино дребезжащий звон в висках.

И только. И все. И ничего больше.

Разве что в невозможном и немыслимом далеке, в иных мирах завистливо и жалобно, как перед погибелью, галдели громогласные пестрые птицы…

У своих глаз он видел ее глаза. Они были больше, чем у всех людей, глядящих на звезды, сколько ни есть их в мире, звезд и людей…

Все было знакомо, и все вдруг оказалось впервые. Он, видавший многое, трясся, словно мальчишка, и Гдлами сама, рыча гневно и нежно, рванула его к себе, заставляя решиться на самый последний шаг, после которого уже не будет возврата.

Он содрогнулся и глухо застонал, ощутив вкус того, что с этого мгновения уже не было для него запретным….

И короткий, болезненно-торжествующий вскрик вырвался в Высь, намертво и навеки перечеркивая странные времена, когда они оба, он и она, были не вместе.

А потом, когда все кончилось, Дмитрий просто лежал, не думая ни о чем. Для этого будет время. А пока с него хватало счастья, огромного и незнакомого. Вот – он, а вон – звезды, выступающие в темнеющей синеве, и разве этого мало, если рядом, посапывая, пригрелась дремлющая Гдлами?

Лишь звезды видели, что вождь дгаа улыбается. Теперь-то Гдламини знала наверняка, отчего взъярилась на нее Гневная Тальяско, и девушка тихо молилась, прося прощения за то, что растревожила покой Великой, хотя могла бы сообразить и сама.

Ведь все, оказывается, так просто!

Если женщине плохо оттого, что ее мужчина недогадлив, достаточно всего лишь поговорить…

ВАЛЬКИРИЯ. Шанхайчик. 29 января 2383 года

В замкнутом помещении выстрел оказался неожиданно громким, и полутемная комнатка наполнилась синеватым, остро пахнущим пороховым дымом, неторопливо потянувшимся к маленькому, в две мужские ладони, оконцу…

Искандер Баркаш продул ствол пистолета, сунул массивную железяку за пояс, потрепал по загривку напуганного грохотом, прижавшегося к земляному полу щенка. На застреленного не посмотрел. Вместо этого прошелся взглядом по остальным, ненадолго задержавшись на тех лицах, которые показались ему не особо довольными. Нет, не было таких. Все сидели и сосредоточенно попыхивали вонючими самокрутками. Словно ничего не произошло. В сущности, так оно и было. В Шанхайчике такие вещи случались часто и никого особо не удивляли.

– Хорошо. С этим разобрались, – сказал Баркаш, бережно оглаживая жесткую полуторанедельную щетину, за время инспекционной поездки по выселкам уже начинающую становиться бородой. – Что там у нас еще на повестке дня? – Он наконец удосужился покоситься на распростертое тело и пожал плечами. – А ты, Проф, садись и строгай маляву для бугра…

– Разумеется, господин инспектор, – поспешно, даже с некоторой излишней суетливостью отозвался Профессор. – Как обычно, инсульт? Или будут особые указания?..

Баркаш пожал плечами.

– Какие тебе еще указания? Пиши, как обычно, не мне тебя учить. Кто тут у нас Профессор, – соизволил пошутить он, подмигивая слободским, – ты или я?

Сидящие за столом, уставленным жестянками с остатками привезенных Баркашом консервов и банками пойла, угодливо захихикали.

– Понимаем, ваш-ство, понимаем, не извольте беспокоиться, – закивал Проф, уже успевший вытянуть из-за пазухи пучок гусиных перьев, скляницу с чернилами и крохотный засаленный блокнот, хранимый по причине безбожных цен на бумагу близ самого сердца. – Сей вот момент все и сделаем, как укажете-с, единым мигом…

Неразборчиво бубня себе под нос, он распахнул блокнот на чистой странице, умокнул перо в чернильницу и принялся быстро писать, время от времени вскидывая к закопченным потолочным балкам испещренное красными прожилками лицо, словно прося кого-то невидимого о подсказке.

• Предыдущая
• 40/127
• Следующая