Белое танго - Вересов Дмитрий - Страница 119
- Предыдущая
- 119/149
- Следующая
После салата тетя Поппи сняла крышку со сверкающей металлической кастрюли, расположившейся в самом центре стола, и положила Тане огромную порцию крупно наструганного мяса, переложенного слоями баклажанов, помидоров и лука.
— Мусака, — пояснил Дарлинг, протягивая свою тарелку. — Молодая баранина.
Очень вкусно.
Таня попробовала, целиком согласилась с мужем и подняла бокал за гостеприимную хозяйку этого теплого дома. Дарлинг перевел ее слова тете Поппи, та расчувствованно всхлипнула и произнесла длинную тарабарскую фразу.
Естественно, Таня ничего не поняла, но на всякий случай произнесла одно из немногих известных ей греческих слов:
— Евхаристо!
Тетя Поппи вскочила, проковыляла к Тане и заключила ее в жаркие объятия.
— Ты правильно ответила, — сказал Дарлинг Тане, когда тетя Поппи уселась на место. — Тетя очень похвалила тебя и сказала, что ты — лучшее украшение этого дома.
Пока Таня доедала мусаку, Дарлинг снял трубку телефона, стоявшего на мраморной крышке пузатого серванта, и что-то сказал в нее. Не прошло и двух минут, как дверь неслышно растворилась и вошла маленькая обезьянистая китаяночка в красной ливрее с золотым галуном. Широко улыбаясь, она поставила на стол поднос, сдернула с него полотняную салфетку и тихо удалилась. На подносе оказались две хрустальные вазочки с разноцветным мороженым, политым взбитыми сливками с толчеными орешками, фигурная плошка с каким-то сладким печивом и серебряный кофейник с чашечками.
— А почему только две? — спросила Таня, принимая от Дарлинга одну из вазочек.
От вкусной, обильной еды после трудного дня она блаженно отяжелела, по всему телу разливалась теплая истома.
— Тетя Поппи мороженого не ест. Она будет пить «Гиннес» и заедать шоколадом. Это ее десерт, — с некоторой натугой проговорил Дарлинг.
Его классическое лицо раскраснелось, движения замедлились.
Тетя Поппи согласно кивнула.
— Это вечерний кофе, без кофеина. Он не помешает спать, — продолжал Дарлинг, разливая кофе в чашечки и немножко на скатерть.
— Спасибо, да-арлинг, — протянула Таня. Какие они все-таки милые! А она, дуреха, боялась, боялась…
Таня сладко, длинно зевнула.
Она уплывала.
На ласковых волнах мягкой широкой пост красном полусвете ночника, под мерное покачивание стен… Улыбались добрые мохноногие гномы, запуская пухлые ручки в свои мешки и осыпая ее пригоршнями сверкающих камней зеленого, красного и черного граната; кувыркались уморительные пушистые медвежата, липкие курносые поросята с хрустом надламывали круглый плод гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои пятачки и жрали, хрюкая и повизгивая. Это в открытых глазах, а в закрытых… в закрытых бегали голые, пьяные вдрезину девицы по хороводу, выуживали статного кавалергарда из строя, увлекая в центр, и под буйный хохот происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки становились немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки и закоулочки, а по чистому небу летел открытый белый лимузин, увитый гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху…
Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте… Good trip… Lucy in the sky with diamonds…
Накачали все-таки, суки… Перекатиться на живот, свалиться на пол, доползти до сортира — и два пальца в рот, чтобы… чтобы…
Чтобы что? А пошло оно все!..
Проблеваться, а потом душ — ледяной, долгий-долгий. И кофе.
А на фига?..
А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой на тарелочке с голубой каемочкой кабанью башку, зажаренную с артишоками, которые не растут на жопе, очень жаль… А пар так аппетитно кружится и клубится, а из башки усищи аполлины торчат, и сам он выползает, искрится и змеится, топорщит губки алые, а губки говорят:
«Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый старлинг, твои глаза как звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг — и с ходу тебе вставлинг от всей большой души…»
Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу… Щаз-з-з-з…
Их двое на волнах…
— Дарлинг, это ты?
— Как хочешь… Хочешь?
— А-а-ах!
— Ложись сверху… Вправь меня в себя… Теперь поднимайся — медленно, медленно…
— Bay!
Биение в несказанной агонии блаженства… Слова? К черту слова!
— А-а-ааааааааааааа!!!
…И никакой связи с дурьим зависаловом. Совершенно раздельные субстанции.
Хи-хикс!
…В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна:
— Дарлинг?
И горячий шепот где-то рядом:
— А?
— Дарлинг, почему у тебя голова светится?
— Это полнолуние… Спи.
— Еще?
— Устал… Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин…
— Да-а…
— …Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела. Их отвергал мужчина, живущий в тебе…
— Да… Еще…
— Я приду. В нужное время. Спи.
— Я люблю тебя…
…Лунная жидкость льется в незашторенное окошко. Одна на волнах. А был ли Дарлинг-то? Может, Дарлинга-то и не было?..
Темно.
В окне сияло теплое солнышко. Таня потянулась и, не отворяя глаз, взяла с пуфика часы, поднесла лицу и только потом разлепила веки. Глаза пришлось протереть, но и этого оказалось мало. Таня прикрыла один глаз, а вторым сосредоточилась на циферблате. Половина первого — и без балды, ведь она еще в самолете перевела стрелки на Гринвич. Атас! Это сколько же она проспала? Часиков двенадцать как минимум. Как притащилась сюда от тети Поппи, бухнулась в койку — и все. Удивительно, что раздеться сумела…
Таня попробовала встать, но с первой попытки не получилось. Закружилась голова, ватные ноги не пожелали слушаться. Однако же никакой дурноты она не ощущала — скорее, приглушенное подобие вчерашнего качественного расслабона, отголосок. Ох, как не хотелось вставать! Да и не надо — никто же никуда не гонит.
Таня полежала еще несколько минут, потом нужда подняла. А там проснулась окончательно, и все пошло своим чередом.
Она стояла перед раскрытым шкафом, перебирая наряды и размышляя, что же надеть сегодня, и тут услышала стук в дверь. Она запахнула халат, отступила в комнату и крикнула:
— Заходите!
- Предыдущая
- 119/149
- Следующая
