Приключения майора Звягина - Веллер Михаил Иосифович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/100
- Следующая
– Умница, – сказал Звягин. – Это полезно. Это необходимо. Пусть потрясется. Пусть его проберет. Может, дойдет тогда, что быть живым и здоровым лучше, чем мертвым и больным. А то, видите ли, хотеть ему нечего! Стоп, – в этой кофейной дают по утрам свежайшие пирожные. Ты любишь «картошки»?
– Звягин, ты все забегаловки в Ленинграде знаешь?
– Волей-неволей. Если «скорая» хочет быть сытой – надо использовать свободную минуту там, где она тебя застала.
…В диспансер Анучин не пошел – было страшно. В паническом ознобе безостановочно ходил по квартире, ободранной, замусоренной; повторял себе: «Нет! Не может быть! Нет!»
К двум часам ночи он сломался окончательно. Воля иссякла. Он подвел итог, оказалось – жизнь кончена, все, приехали… как быстро!! Как быстро!!
О, если б можно было начать жить сначала! Да не сначала – хоть бы еще немного! Хоть до пятидесяти, да что – до сорока! Еще бы хоть пять лет!..
О, если б ему пожить! Как глупо, как мгновенно все пронеслось! Как хорошо все было, и как нелепо, вдруг, все кончилось! И поздно, поздно, ничего уже больше не будет, ничего!..
Он зарыдал. Ночные страхи терзали его. Ужас смерти леденил сознание. О, он соглашался сейчас на что угодно: всю жизнь провести в одиночном заключении, на зимовке среди льдов, работать по двадцать часов в день, быть глухим, слепым, парализованным, – но жить, жить! Какое это счастье – жи-ить!
В призрачном рассвете прошедшая жизнь рисовалась ему фантастической и прекрасной сказкой. Сын, жена, друзья, работа, здоровье, деньги… как счастлив он был!
В последний раз заплакал он тихими горькими слезами по своей замечательной и окончившейся жизни, и стал собираться в диспансер.
Долго изучал себя в зеркале: глаза желтые, больные, лицо осунулось. На виске и над ухом блеснули седые волоски – еще вчера их не было… (Были, да отродясь он себя так скрупулезно не разглядывал.)
В регистратуре на первом этаже сестра выдала ему номерок с цифрой кабинета и фамилией врача и сняла телефонную трубку – Даниил Семенович, к вам больной. Да, по направлению. Да, оттуда…
Врач обращался с ним равнодушно, как с бревном. Осмотрел бегло, посопел мрачно, что-то записывая в карточке.
– В лабораторию. На анализы. На рентген. Завтра к половине третьего ко мне.
– Что у меня? – решился выговорить скованный покорным животным страхом Анучин.
– Печень – орган серьезный, – неопределенно и веско сказан врач. Годами он был не старше Анучина, наверное, а полголовы седой – тоже работа у человека. – А у вас еще фактор риска – алкоголизм, так? Оперативное вмешательство необходимо… сначала посмотрим анализы, снимок. Следующий!
Анучин высидел очереди, сделали ему снимок в двух позициях, взяли целый шприц крови из вены…
Более суток не находил он себе места. Выпить врач запретил категорически. О еде он забыл начисто. Мерил шагами ночные улицы, как заведенный, и шептал себе под нос всякое. И считал часы и минуты.
Врач не долго рассматривал его снимки и анализы и отодвинул со словами: «Все ясно». От этой ясности Анучин оледенел в параличе.
– В понедельник приходите – положим вас, – сказал врач. – Бояться не надо, хирурги у нас хорошие, будем надеяться на лучшее. Положение серьезное. – Казенно и равнодушно звучал его голос. Да он так всем, наверное, говорит, понял Анучин с жутью.
Врач снабдил его двумя склянками таблеток желтые – по штуке дважды в день, оранжевые – при боли в животе или в подреберье.
…Он пластом лежал на раскладушке, мучительно прислушиваясь к ноющему животу. Лекарство помогало ненадолго. Ночью его вырвало. «Вот оно. – Не много осталось…»
Воспоминания и мечты мешались с провалами сна. Ах, если бы произошло чудо, открылась вдруг дверь – и вошла Нина… В ногах бы ползал. Хоть увидеть бы, припасть к ней, хоть на минутку… И при звонке в дверь он вскинулся и побледнел: она! она! пришла!!
Но пришла лишь соседка – проведать, спросить о здоровье, и на лице ее Анучин прочел свой приговор. Соболезновала она, мысленно хоронила его. И все равно полегчало горемыке от человеческого голоса, участия.
Она кормила его ужином, ее муж беседу вел, – Анучин что-то через силу отвечал, слабо понимая; вяло жевал. У них гость сидел, уверенный такой, резковатый, виски седые, одет отлично. Из начальников, преуспевает, равнодушно подумал Анучин, этот небось на здоровье не жалуется. Но находиться среди здоровых, полных жизни и сил людей было отрадно, он немного успокоился, ожил: есть еще где-то на свете нормальная жизнь, рядом с ними казалось, что и у него все не так кошмарно… На миру и смерть красна, да, верно, подумал он.
Постепенно стал доходить смысл вопросов, которые задавал ему гость, Леонид Борисович.
– Найдется у вас несколько свободных дней?
– Найдется… – попытался показать усмешку Анучин.
– На даче кое-что подремонтировать надо. Деньгами не обижу. Жить удобнее там же: постель, питание. Но деньги, естественно, по окончании работы – чтоб не… отвлекаться.
Анучин уцепился с радостью. А куда ему торопиться – в операционную и на кладбище? Он взвесила лечь в больницу можно и на неделю позже, един толк, уж лучше оттянуть – пожить недельку в человеческих условиях, отвлечься делом, и матери-старухе послать сотню-полторы напоследок… да.
– Завтра и отправимся, – подвел итог Леонид Борисович. – Я за вами заеду. На яхте ходили когда-нибудь?
– На яхте?.. – не понял Анучин. – Нет.
– Оденьтесь потеплее.
Анучин не сказал, что утеплиться ему нечем, кроме старой нейлоновой куртки: что не сперли, то загнал… (Не знал, не знал он, кто перед ним сидит, – тот, кто всего-то три недели назад тащил его пьяного домой, а сейчас сминает и лепит его судьбу, как гончар мнет ком глины, создавая сосуд. Не знал, что живот ноет от самовнушения, что тошнота – от волнения и похмелья, что лекарство его – декамевит, невиннейшие поливитамины для беременных; ничего он не знал. А если б знал? Пил бы дальше?)
От Крестовского острова в суете яхт-клуба отошли вечером – пока возились, пока то-се. Медленно удалялись эллинги со шверботами, лавирующие у берега виндсерфинги, мачта с трещащим флагом.
Красные закатные облака ползли по красному небу. Задувало с Балтики, прохватывало.
– Волну разведет, – сказал Звягин, щурясь, развалившись в корме и пошевеливая румпелем.
– Веселее идти будет. – Друг его, молодой, лохматый, похохатывал, скаля зубы. – Ровнее на руле! – Хмель, застарелый и глубинный, вылетел из Анучина на ветру.
Вышли в залив, оставив позади справа далекие краны порта, береговые сооружения в вечерней дымке.
Медное солнце валилось за черный срез тучи. Волна шлепала в скулу, рассыпаясь брызгами. Чайки пикировали и подхватывались у самой воды с пронзительными криками.
Анучин качался, как на качелях, сидя на решетчатом настиле днища, и глазел по сторонам. Начинало мутить. Крохотная яхта казалась ненадежной, от планширя до шипящей от скорости воды за бортом было ладони две. Налетел шквальный порыв, всцарапал серую воду рябью.
– Лево держи! – крикнул лохматый, травя шкот, – гик со свистом перелетел на левый борт, яхта резко накренилась, черпая бортом.
– Утонуть решил, Гриша? – гаркнул Звягин.
– Шутите! – заорал Гриша. – Волну разводит!
Пронзительный и чистый холод проникал в Анучина насквозь. В густеющих сумерках яхта плясала на волнах. Ледяная осенняя вода окатывала валом, парус стрелял пушечными хлопками.
– Черпай, чего сидишь! – приказал Звягин, указывая на черпак. – А то пойдем к Нептуну в гости.
Анучин принялся бешено черпать со дна воду и выливать за борт, держась за что попало свободной рукой.
– Жить надоело?! – выругался Гриша, перекладывая гик. – Не зевай! Пригибайся, череп снесет!
Анучин представил, как толстенным реем ему с размаху сносит голову, и содрогнулся.
– Доставай спасательные жилеты! – скомандовал Звягин.
– Да нету жилетов! – отчаянно пропел Гриша. – На пирсе остались, не думал я!..
- Предыдущая
- 29/100
- Следующая
