Дальше живут драконы - Веденеев Василий Владимирович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/71
- Следующая
Но ведь он смолчал, ни разу не вякнул о Мишке – «никого не взял с собой», как говорят в зоне, Неужели Котенев этого не оценит? Где же выход?
В производственной зоне он долго присматривался к Вороне»*г Гришке Анашкину, прозванному так за разлапистую походку, напоминавшую походочку помойной птички-санитара. У Гришки уже начали отрастать волосы – через месячишко выйдет на свободу и вернется в Москву. Статья у него не слишком тяжелая – угон транспорта, дадут прописку. Краем уха Виталий слышал, что Ворона не столь уж безобиден и был связан с серьезными людьми, промышлявшими перепродажей краденых автомашин. Но, попавшись, Анашкин никого не выдал и в зоне пользовался определенным авторитетом. Конечно, Гришка груб, хамоват, но раньше него никто из зоны не выйдет. Рискнуть?
Анашкин знается с контролерами – те, втихую, снабжают его чаем, из которого, используя тщательно скрываемые от чужого глаза самодельные кипятильники, варят чифир. С воли иногда тоже «подпитывают», перебрасывая через забор зоны грелки с вином, – не просто так ведь это делают? А Гришка и здесь на первых ролях. Но кому еще довериться?..
Решиться на разговор Манаков смог только через неделю. В производственной зоне, где заключенные изготовляли ящики для упаковки каких-то деталей, он, улучив момент, подошел к Вороне:
– Есть разговор.
– Ко мне? – Григорий в недоумении повернул голову: какой еще разговор может быть к нему у этого «мужика»? Но тем не менее отошел в сторону. – Чего тебе?
– Хочу попросить об услуге: надо позвонить одному человеку в Москве и, если удастся, встретиться с ним.
– Зачем? – Анашкин заинтересовался, достал сигаре ты и даже угостил Виталия, чего раньше никогда не делал.
– Расскажи ему, как прекрасно живется в нашем санатории, – грустно усмехнулся Манаков. – Он должен мне помочь.
– Бона, – ощерился Гришка. – Ну, во-первых, ничего не делается «за спасибо». Осознал? А во-вторых, этот твой друг свободно может послать меня.
– Не пошлет. Скажешь ему, что я никого не взял с собой, хотя мог это сделать. И тебе этот человек заплатит.
– Сколько? – быстро спросил Анашкин.
– Много, – прикрыл глаза Манаков. Он блейфовал, не зная, как отреагирует на неожиданный телефонный звонок Котенев.
Ворона задумчиво курил и, казалось, совсем забыл о стоявшем рядом с ним Виталии. Наконец, Анашкин бросил в жестяную урну окурок:
– Так, ты говоришь, хорошо заплатит?
– Да! Главное, позвонить и сделать все так, как я прошу, – многозначительно понизил голос Виталий. На Гришку должно подействовать: ум у него недалекий, зато жаден без меры.
– Записывать телефон нельзя, – задумчиво протянул Анашкин. – Обшмонать могут. Найдут бумажку – и все пропало. Давай говори, попробую запомнить…
В очередь на обыск при выходе из производственной зоны, – контролеры искали запрещенные предметы, опасаясь, чтобы кто-нибудь из осужденных не пронес с собой заточенную отвертку или нечто подобное для использования в ночных «разборах», происходивших время от времени в бараках, – Манаков специально встал за Вороной. Уставив глаза в немытую шею Анашкина, думал, правильно ли поступил, доверившись ему. А что остается делать? Ждать? Чего? Пока окончательно превратишься в скота, или когда «мальчики» переведут тебя в разряд «обиженных», сломают или доведут до последней стадии отчаяния? Ждать, когда будет освобождаться более приличный человек, чем Ворона?
«Приличный, – горько усмехнулся своим мыслям Виталий. – Оглянись вокруг, идеалист! Где здесь приличные люди? Все, в том числе и ты, названы самым гуманным в мире судом преступниками, и каждому отмерено за содеянное полной мерой. Один украл, другой угнал чужой автомобиль, что равносильно хищению, но, по непонятным причинам, квалифицируется законом – вернее, людьми, написавшими этот закон, – как «завладение» транспортом без цели хищения. Сзади сопит хулиган, именуемый на жаргоне «бакланом», искупавшийся голым в фонтане на центральной площади города, за ним стоит пьяница-дебошир, надевший на голову соседу помойное ведро. Хочешь отыскать среди них приличного? Нет уж, если и ждать, то только ответа с воли, когда проклятый Анашкин доберется наконец-то до Москвы и позвонит Котеневу».
Пройдя уже ставшую привычной процедуру обыска, когда по тебе настырно шарят чужие, сноровистые, как у профессионального карманника, руки, Виталий вышел из производственной зоны. Человек ко всему привыкает, даже, говорят к повышенному уровню радиации. Но стоит ли привыкать к насилию над собой; пусть даже с благословения закона? Нет, он привыкать не желает и сделает все, чтобы облегчить собственную участь.
В ночь перед освобождением, Анашкин не сомкнул глаз. Уже отдана приятелю новенькая роба, уже почти со всеми обо всем переговорено и не по одному разу, во всех подробностях обсуждено, что выпить на воле и чем закусить, какого фасона и цвета справить брюки и какую завести бабу, Даже придурок Манаков несколько раз напомнил номерок телефона, который Григорий и так крепко запомнил – авось пригодится, ведь жизнь штука круглая: сегодня ты пан и при деньгах, а завтра гуляешь босиком.
Все, завтра кончится этот кошмар, когда на улице минус тридцать, а в производственной зоне гуляют злые сквозняки, но санчасть не освобождает от работы, если у тебя нет температуры «тридцать восемь», и ни одного санинструктора в отряде. Перестанут делать замечания за плохое пение в хоре, да еще материть при этом. Брань, конечно, на вороту не виснет, а петь он с детства не умеет. Но кого это интересует? Отрядного, капитана Михалева? Черта с два!
Прощай принудительная утренняя гимнастика в любую погоду, хождение строем, никогда не открывающиеся одновременно двери, хмурые контролеры, зануда замполит, хитроватый «кум» – оперативник, недоступный начальник колонии, соседи по бараку, обрыдшие нары и въевшийся во все поры запах свежих стружек в производственной зоне. Так и чудится, что целыми днями не ящики там сколачиваешь, а ладишь коробочку для себя.
До утра Анашкин пил чифир с приятелями и говорил, говорил без умолку – не так, как для потехи заставляют по ночам говорить разных додиков, принуждая рассказывать во всех подробностях о связях с женщинами, – а хмелея от собственных речей и близости желанной свободы. Пусть все завидуют ему, как он недавно завидовал другим, справлявшим праздник последней ночи в зоне, если, конечно, это тайное пиршество можно назвать праздником. Он теперь выше всех, остающихся здесь; он отбыл свой срок и выйдет завтра за ворота.
Утром, чуть пошатываясь от усталости, Григорий пришел в сопровождении контролера в клуб. Предстояло переодевание в цивильную одежду. Получив свои вещи, присланные из следственного изолятора, Анашкин придирчиво осмотрел их: взяли его милиционеры осенью, а сейчас поздняя весна, тепло – и куртка не нужна. Он аккуратненько свернул ее – свое ведь добро, не дядино. Переодевшись, потоптался на месте и, пройдясь туда-сюда между рядами стульев, решил – сойдет. Брюки нормальные, только слегка помяты, воротник рубашки можно не застегивать.
Провели к начальнику колонии. Он подал Анашкину руку, предложил присесть и сухо осведомился о планах на будущее. Опустив голову и глядя в пол, чтобы не встречаться взглядом с начальником – средних лет седоватым майором, – Григорий буркнул, что намерен поехать домой, в Москву. Там у него есть тетка. Да, конечно, гражданин начальник может ни минуты не сомневаться – сразу по приезде Анашкин отправится в отделение милиции и подаст документы на прописку, а как только получит заветную красную книжицу, тотчас пойдет устраиваться на работу. И урок, полученный по собственной глупости, он тоже никогда не забудет. Как говорится? «на свободу с чистой совестью».
Сказав это, Гришка понял, что несколько переборщил – майор недовольно поджал губы.
– Не паясничайте, Анашкин, – вздохнул он, – вам, теперь действительно надо хорошенько подумать, как жить дальше.
Потом майор долго наставлял выходящего на свободу осужденного. Ворона теребил лежавшую на коленях куртку и молча слушал, в нужных местах привычно кивая в знак согласия.
- Предыдущая
- 7/71
- Следующая
