Фанфан-Тюльпан - Вебер Пьер Жиль - Страница 5
- Предыдущая
- 5/74
- Следующая
Изображая полное удивление, негодяй ответил слезливым и жалостным голосом:
— О, господин граф, в состоянии агонии господин маркиз несомненно совершил невольную ошибку: ибо, свидетель Бог, я впервые слышу о каком-то его незаконном сыне.
Движимый искренним порывом, Робер Д'Орильи вскричал:
— Где бы он ни был, я его найду! Хоть на краю света!
Затем, повернувшись к ложу навеки уснувшего отца, он громко сказал, не замечая двусмысленной улыбки на лице Тарднуа:
— Спи спокойно, отец, я выполню свою клятву!
Глава III
ВЕРБОВЩИК
На колокольне церкви Фикефлёр только что пробило четыре часа пополудни. Облезлый петух, взгромоздившись на свой шест, царил над совершенно безлюдным селением. Крестьяне были на полях, хозяйки в домах готовили ужин. Только у входа в село, над прачечной, звучали, в такт ударам вальков, голоса прачек, которых защищал от палящих солнечных лучей соломенный навес.
Вскоре одна из них, оставив работу, поднялась и направилась по ближайшей тропинке, затененной кустами боярышника, усыпанными белыми цветами. Это была Перетта, которая не видела Фанфана с тех пор, как произошла страшная сцена на гуляньи. Некоторое время девушка задумчиво и медленно шла, восстанавливая в памяти эту сцену, повергшую ее в такое горе; одного воспоминания о ней было довольно, чтобы полились слезы из ее больших синих глаз… Потом, глубоко вздохнув, она достала из-за корсажа небольшую книжку. Это был сборник театральных пьес. Пьеса называлась «Смешные жеманницы». И Перетта погрузилась в чтение одного из шедевров Мольера. Уже в раннем детстве маленькая девочка почувствовала в себе призвание актрисы, и теперь она пылко желала его осуществить.
Живя у доброй графини Клэрфонтен, ее крестница не раз присутствовала на выступлениях перед гостями комедиантов, приезжавших из Парижа по приглашению графини. Открыв рот и боясь шевельнуться, девочка наблюдала игру актеров. Ее желание подражать им было настолько сильно, что она пыталась перед зеркалом крестной матери воспроизводить выражение лица, мимику и жесты прекрасных женщин, которые накануне декламировали стихи Расина или исполняли сцены из Мольера. Однажды ее покровительница застала девочку на эстраде, где по праздничным дням играли скрипачи, за декламацией сцены из «Пирама и Тисбы». Старая графиня очень позабавилась, видя это, и стала следить за развитием своей питомицы. Удивленная столь ранним проявлением таланта, она поручила давать девочке уроки дикции и умения держаться на сцене своему секретарю, так как тот некогда принимал участие в выступлениях бродячих актеров.
Но родители Перетты были далеки от того, чтобы поощрять эти занятия. Они считали, что выступления актеров внушены дьяволом, вырывали у дочери из рук и прятали прекрасные томики пьес, которыми снабжала Перетту графиня. В конце концов, девушка оказалась вынужденной прятать любимые книги и наслаждаться ими тайно, когда выдавались свободные минуты и она могла укрыться от глаз родителей.
В тот момент она учила роль Като — вслух, довольно громко, и совсем не думая о прачках, которые, занятые своими делами и веселой болтовней, не обращали на нее внимания. Вдруг она услышала свое имя. Оно было произнесено юношеским голосом, который заставил ее радостно вздрогнуть.
— Перетта! Перетта!
Это был Фанфан, высунувший голову из кустов.
— Это ты! Какое счастье! — воскликнула Перетта с восхитительной улыбкой. Потом она простодушно пояснила:
— Видишь, я учу роль!
— Значит, — помрачнев, сказал Фанфан, — ты все еще думаешь выступать в театре?
— А почему бы нет?
И, уперев ручку в бедро, она, кокетничая, сказала:
— Я знаю хорошие манеры. Я им научилась у крестной. Послушай, в этой пьесе как раз идет речь о двух молодых особах, Като и Мадлон, которые упрекают своих ухажеров в том, что те не научились светскому поведению и обычаям. Огорченные кавалеры отправляются за своими лакеями и поручают им выдать себя за светских молодых людей. Мадлон очарована и позволяет одному из них поцеловать себя в щеку — вот так: и Перетта, изображая эту сцену, протянула под кустом щечку Фанфану, который забеспокоился и простодушно спросил:
— А что, в театре все актеры будут иметь право тебя целовать?
— Конечно, но это же ничего не значит, это ведь только игра…
Фанфан был подавлен. Такие излияния, даже притворные, уже заранее вызывали у него ужасную ревность. Но Перетта с очаровательной непосредственностью встала на цыпочки, поверх кустов обвила шею Фанфана руками, нежно его поцеловала и сказала:
— Будь спокоен, дурачок, я никогда никого не полюблю, кроме тебя!
Фанфан только хотел ответить ей поцелуем, как рядом с ними раздался крик:
— Великий Боже и Святая Мария! Что я вижу?!?
Это был господин Магю, который направлялся в прачечную с пакетом белья под мышкой, но увидел дочь в объятиях Фанфана.
Влюбленные отскочили друг от друга.
Фанфан скрылся в кустах, Перетта, быстро спрятав книжку за спину, опустила головку, ожидая грозы.
— Что у тебя в руке? — гневно спросила подоспевшая жена пономаря.
— Ничего, мама, — пролепетала еле слышно смущенная Перетта.
— Лгунья! — прогремел папаша Магю.
Схватив дочь за руку, он заставил ее повернуться к нему спиной. Томик упал в траву. Мамаша Магю схватила его и зарычала:
— Еще одна из этих поганых книжонок, которые кружат тебе голову и наверняка заведут тебя в ад! Не удивлюсь, если окажется, что ты — девица дурного поведения!
И, потрясая злополучными «Жеманницами», она кинулась к ручью, у которого стояла прачечная, и бросила томик в воду с криком:
— Ты — недостойная, распутная девчонка! Вот я, например, разве я умею читать, а?
Перетта разразилась рыданиями. Но тут Фанфан, высунув голову из-за кустов, закричал:
— Не плачь, Перетта! Ты все равно будешь моей женой!
В ярости мамаша Магю начала бранить соблазнителя дочери, да так громко, что все прачки сбежались на шум и стали отпускать всякие шуточки.
Но Фанфан уже был далеко и, выйдя на большую дорогу, стал разговаривать сам с собой:
— Я ее люблю… Она меня любит… Мы любим друг друга… Прекрасно! Но я хочу спросить бедного Фанфана: как, не имея ни су в кармане, ты сможешь сделать свою жену счастливой?
И он печально повернул к своему селу.
Но вскоре резкие звуки барабана донеслись до его слуха. Потом зазвучала песня, которую пели звонкие мужские голоса:
Вдруг за поворотом дороги Фанфан увидел необычайную процессию. Четыре флейтиста и четыре барабанщика шествовали впереди огромного верзилы, одетого в великолепную форму французской гвардии — синий мундир, как у королевских гвардейцев, с красными отворотами и золотым галуном на плечах и на спине, белый жилет и белые лосины; его щегольская треуголка, надетая на парик из конского волоса, была украшена белой, вышитой золотом кокардой. Бьющая по икрам сабля, нафабренные усы, камышовая трость с медным набалдашником придавали ему величественный вид. За ним трое солдат несли длинные жерди, на которые были нанизаны жареные кролики, гуси, утки…
Толпа мальчишек, поднимая облако пыли, шла за процессией, напевая вслед за солдатами:
А он уже в Голландии,
Его там принимают…
С моею белокурой
Так сладко рядом спать…
Фанфан, возбужденный, повернул и пошел за процессией. Вскоре кортеж вступил в Фикефлёр. Сержант-вербовщик лихо размахивал тростью, попутно посылая рукой в белой перчатке воздушные поцелуи женщинам, которые выскочили на пороги домов и взирали на него с восхищением. Перед корчмой «Белая Лошадь» короткая команда «Стой!» остановила процессию музыкантов и носильщиков со съестными припасами.
— «Отдыхай!» — скомандовал сержант и, повернувшись к застывшим в неподвижности зевакам, произнес трубным голосом:
- Предыдущая
- 5/74
- Следующая
