Скобелев, или Есть только миг… - Васильев Борис Львович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/90
• Следующая

– А в рукопашной как же? Там ведь не лапами, там саблями машут. А о тебе вон солдаты легенды складывают.

– Там – другое, там лица видны. Знаешь, я совершенно отчётливо помню свирепые, перекошенные какие-то рыла. Помню красные отблески пожаров на солдатских штыках и до сей поры слышу хриплые, сорванные крики офицеров, подававших команды. И, поверишь ли, какой-то голос будто шептал мне: «Ты не погибнешь. Ты все запомнишь, что увидишь, и нарисуешь потом в своих картинах».

– А что же тогда, по-твоему, воинская храбрость?

– Храбрость?.. – Верещагин снова пожал плечами, что было его любимым жестом в затруднительных обстоятельствах. – Что-то особо яростными храбрецами мне не показались. По-моему, тот, кто ярость и злобу свою сумел волею своей в себе подавить, кто и в бою ума не теряет, только тот воистину храбр. Мне, Миша, отец в детстве ещё про деда твоего рассказывал, как он в атаку полк за собою вёл в битве под Бородином. Ведь не тёмная же ярость его вела? Как считаешь?

– Не знаю, что тебе и сказать… – Скобелев неуверенно улыбнулся. – У нас на Руси издавна храбрость да отвага воинская превыше всего ценятся. Может, об этом он думал? Он же все уже доказал, и себе, и всем. Полк уж догнал его, дед ранен был, а все равно бежал. Не потому ли он, уж обессилев, уж еле на ногах держась, на врага бежал, что о своём же будущем думал? О сыновьях, обо мне.

– Мистика какая-то.

– Может, и мистика, а только отец у меня – генерал, я Академию Генерального штаба закончил, карьера впереди, если сам её не испорчу. А ведь – крестьянский внук, Вася. Мои сестры – тоже, естественно, внучки крестьянские – и того больше. Одна – графиня, вторая – княгиня, а третья аж за герцога Лейхтенбергского замуж выходит. Не об их ли счастье дед мой Иван Никитич думал, когда, кровью истекая, искалеченным на противника бежал и бежал?.. Вот о чем я иногда задумываюсь, а это очень опасно, потому что военный человек только над картами задумываться должен.

– Над картой или над картами, гусар? – улыбнулся Василий Васильевич.

– Как над теми, так и над другими! – рассмеялся Скобелев. – Наливай, Вася, добрый коньяк кровь полирует…

Отполировали кровь полукружечками, помолчали. Потом гость сказал задумчиво:

– В серьёзных делах мне ещё бывать не приходилось, но в тех налётах, которые на мою долю достались, мне празднично было. Будто бережёт меня кто-то, будто и пуля та ещё не отлита, и сабля та ещё не откована, которые душу из меня выпустят. Странно все это, Вася, не правда ли?

– Наверно, это и есть храбрость прирождённая, – сказал Верещагин, подумав. – Для тебя и бой – праздник, а для меня – тяжкая необходимость. О себе я не думал, не до того было. Крики, стоны, вопли кругом нечеловеческие, какой уж тут праздник, когда вокруг страдания да кровища.

– Но в то, что уцелеешь, ты верил и в этой кровище. Ведь верил же, верил!..

– Говорил я уже про голос. – Василий Васильевич помолчал и вздохнул. – Только за все кредиты, Михаил, рано или поздно расплачиваться приходится.

– И часто ты думаешь об этом?

– Если и шевельнётся такая мысль хоть на миг единый, тотчас же из себя её гоню, – очень серьёзно сказал Верещагин. – И ты, Скобелев, гони её беспощадно. Чему быть, то и должно быть, того не миновать. Вот за это и выпьем.

– За миг единый? – улыбнулся ротмистр.

– В таком миге вся жизнь, Мишка. Только он и ослепляет. Остальное – серенькое.

Оба встали и весьма торжественно чокнулись оловянными солдатскими кружками.

Вскоре месье Жирардэ решил воротиться в Москву. Не только для того, чтобы, как он выразился, засвидетельствовать Ольге Николаевне своё глубочайшее уважение, но и заверить её, что любимый сын не даёт ни малейших поводов для беспокойства. Михаил Дмитриевич очень любил и почитал своего учителя и воспитателя, но был рад его отъезду. Он не выносил «надзора за собой», как он выражался, даже со стороны весьма близких людей.

Поэтому его неприятно насторожило желание князя Насекина остаться в Ташкенте на неопределённое время. Скобелев заподозрил в этом желании тот же элемент надзора, прямо спросил Насекина об этом, но князь лишь смущённо улыбнулся:

– Господь с вами, Мишель, я не гожусь на подобные роли. А причина, почему я решил остаться, весьма прозаична и проста, хотя и представляется мне сегодня чрезвычайно благородной. Вот почему мне показалось, что именно здесь, на воюющей окраине, я наконец-то найду занятие по душе.

– Уж не решили ли вы, Серж, записаться в Туркестанскую армию волонтёром?

– И на это я не гожусь. Однако здесь столько больных, раненых да и просто неприкаянных людей, что я решился открыть в Ташкенте нечто вроде Дома призрения с лечебницей при нем. Кажется, это единственная сфера, где моё состояние, связи да и я сам можем принести посильную помощь.

Они беседовали в том же единственном ресторане, в котором недавно Скобелев познакомился с Верещагиным. Пришли сюда пообедать после проводов месье Жирардэ, выпили по рюмке за его счастливую дорогу, но потом бутылку Скобелев приканчивал в одиночестве.

– Что вы намереваетесь делать вечером, Мишель?

– Вечером я намереваюсь навестить некую весьма аппетитную брюнетку. В присутствии ментора я воздерживался от подобных визитов, но длительный пост – не для меня. Если желаете, можем пойти вместе: у неё найдётся очаровательная подружка.

Князь улыбнулся бледной улыбкой:

– Увы, мой друг. Я ценю дамское общество, но предпочитаю дам скромных и умных дамам, приятным во всех отношениях.

– Мы с вами – полная противоположность решительно во всем, – вздохнул Скобелев. – Если вы – образец, то я, представьте себе, устроен наоборот. Вполне возможно, что во всем виновато первое общение с особами женского пола, кто знает. Только так случилось, что лет двенадцати от роду, что ли, я до безумия влюбился в девочку моего возраста, дочь соседнего помещика. Мы мило играли с нею, пока я однажды не почувствовал, что буквально сгораю от желания наброситься на эту милую воспитанную скромную девочку, как зверь. Тогда я убежал от неё, но не спал всю ночь, боясь, что проснусь с тем же звериным желанием. И валялся в кровати, изнемогая от безумного внутреннего перенапряжения: вам, Серж, уверен, тоже знакомо это отроческое чувство пробуждения. И тут вдруг вошла горничная, довольно миловидная девица лет этак восемнадцати. Она что-то сказала, но совершенно не помню, что именно, потому что я вскочил и бросился на неё головой вперёд. Я рычал, плакал и бодал её пышную грудь собственным лбом, пока не прижал к стене. Не знаю, что было бы далее, если бы она испугалась или закричала. Но она не испугалась и не закричала, а все поняла. И приняла мой порыв с лаской и полным сочувствием, быстро и вполне достойно избавив меня от всех моих внутренних дьявольских мучений. И с той поры я чувствую себя невероятно скованным и неуклюжим в обществе умненьких скромных девиц и блаженствую в окружении непритязательных представительниц полусвета. И тут уж, видно, ничего не поделаешь: по всей вероятности, детский опыт закрепляется на всю жизнь.

– Из вашего признания следует, что мы оба в чем-то ущербные люди, – улыбнулся князь.

Уже на следующий день Скобелев неожиданно был вызван к генералу Кауфману. Константин Петрович был строг и настолько деловит, что даже не предложил сесть.

– Мне вовремя подсказали, что вы истомились в бездействии, ротмистр. Завтра возглавите поисковую группу и выедете к колодцам Орта-Кую. Вам надлежит проверить идущую там караванную дорогу в обе стороны, но не более, как на пять вёрст. В сражения не ввязываться, даже если противник покажется вам малочисленным.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

– Меня интересуют возможные перемещения хивинских и кокандских отрядов, как таковых. Численность – дело второстепенное, основное – направление движения подобных отрядов.

Приказ был довольно расплывчатым, и ротмистр отлично понял, что его проверяют в первом самостоятельном деле. Это несколько обижало самолюбивого Скобелева, но к предстоящему походу он подготовился с особым тщанием. Весь день просидел в топографическом отделе штаба, пока досконально не разобрался в немыслимом переплетении караванных троп. До такой степени, что был способен теперь, не задумываясь, набросать их по памяти.

• Предыдущая
• 7/90
• Следующая