Отрицание отрицания - Васильев Борис Львович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/90
• Следующая

«Вот и зимовье мое последнее, — думалось ей. — Тихо, уютно, никто ни о чем не спрашивает. И дело у меня благое, общине помогаю, как могу и умею…».

Так бы оно возможно и случилось, только Россия сама утеряла все свои зимовья. Вздыбилась, остервенела и — понесла. Куда? Зачем?.. Да ни за чем. Просто попала в бесконечное колесо отрицания, остановиться уже не могла, и следующим отрицанием оказалась религия.

Когда есть отрицание, Бога нет.

Приехали перед обеденной трапезой семеро конных с тремя подводами под командой пожилого солдата с отрезанной по локоть левой рукой. Он приказал всем во дворе собраться и выступил с речью.

— Бога больше нет, граждане женщины. Учеными доказано, что это поповская выдумка, чтоб сосать соки из трудового народа. И вышло такое распоряжение, чтоб все церкви и монастыри порушить, нетрудовой элемент сослать в Соловки на принудительные работы для пользы дела, а обманутых ими распустить по домам, дав на первый прокорм неценную церковную утварь или, проще говоря, тварь. Все ясно-понятно?

Промолчали женщины. Как в черном, так и в домотканом.

— Тогда волоките все убранство, — махнул единственной целой рукой самый главный. — Слесарям аккуратно ободрать оклады, а иконы — в общую кучу. В общий очищающий нас огонь.

Вот тогда закричали женщины. Солдаты потеснили их, руководство в церковь прошло, а через раскрытые настежь двери вскоре полетели иконы в окладах и без, книги, книги, бумаги какие-то. Черная мать-игуменья следом выбежала. И — руки к небесам:

— Проклинаю!… Именем Господа нашего…

Связали ее, рот заткнули, чтобы криком никого не смущала.

— Монашек построить!.. — крикнул кто-то, заместитель или помощник. — Если орать начнут, связать и рядом с матушкой!..

Примолкли все, тихо плакали. Мужики-богоборцы тут же с икон снимали оклады, а сняв, отбрасывали в общую кучу, чтобы потом спалить вместе с книгами. Тут и однорукий вышел.

— Такая у меня мысль, товарищи, чтоб темным прислужницам черных этих монахинь какое-никакое материальное поддержание выделить. Я тут список этих темных дур нашел, вот им и отдадим монашенскую живность. Прямо по списку на пропитание.

Третьей по списку шла Агафья Кузнецова. И выдали ей козу.

— От имени Советской власти, — сказал однорукий. — Чтоб помнила нашу большевистскую справедливость. Бери, Гунька, козу, чего на меня удивленно уставилась?..

И погнала генеральская дочь черную козу с белым передничком на груди и белыми носочками на ножках. Упрямую, круторогую, но почему-то привязавшуюся к ней. А Татьяна боялась идти к своим, в Вересковку, боялась увидеть их глаза, заглянуть в них и увидеть приговор навсегда. Но невольно шла в ту сторону, потому что все остальные стороны света были еще страшнее. Шла неторопливо, тихо разговаривая с козой, подкармливая ее вкусными стебельками, и за это коза дважды в день позволяла себя доить. Так и кормились вдвоем, и спали, плотно прижавшись друг к дружке, и — потом, потом, когда пришло время — Таня вспоминала этот путь с козочкой, как самые светлые, безмятежные и счастливые дни своей путано непутевой жизни…

Так и дошли до села Хлопово, и поселились в ничейном сарае неподалеку, на пустоши, где и трава не росла. Но козе хватало сена, Тане — молока, а деньги на хлеб и прочий приварок сначала зарабатывала любой работой в селе, а потом…

Совсем неподалеку именье Майковых было, через шоссе. Подъезд удобный, так его первым — железная дорога рядом — конфисковали и превратили в Дом Отдыха и Веселья для трудящихся. Веселья там хватало: отдыхающие от трудов праведных ночи напролет горланили песни, припевки, частушки да речевки. И строем ходили в столовую. «Ра-ра! Ра-ра-ра! Раз-два! Ра-ра-ра!..».

А в селе Хлопове издавна хрен засорял огороды. Хлоповцы в пищу его не употребляли, а Татьяна, на козьем пустыре которой тоже хрена хватало, стала готовить из него остренькую приправу. Приправа эта отдыхающим пришлась по вкусу и — покупали. Какой-никакой, а — приварок, Таня на него не только хлеб, но иногда и селедку в сельпо покупала.

И была счастлива. Все-таки Господь правильно рассудил, что человек не должен знать, когда и как кончится его счастье. Это и гуманно, и мудро, и спасает даже кое-кого, как говорит небывало терпеливый, угодивший аккурат в середину между диалектикой и Богом русский народ. И живет там, съежившись не потому, что места ему мало, а потому, что — между. Когда уж совсем невмоготу приходится, ворчать да копошиться начинает, и тогда возникает то, что когда-то гимназистка Танечка Вересковская назвала Русотрясением.

Может быть из-за этой дерзости Танечку, то бишь, Агафью Силантьевну Кузнецову не спасла эта милость Господня? Нет. Просто пришел очередной круг Отрицания. А с диалектикой не мог бороться не только товарищ Сталин, но и сам Господь Бог.

Прапорщик Владимир Николаев имел немалый боевой опыт, два боевых ранения, тяжелую контузию. Он многое знал, сдав во время госпитального лечения экстерном за весь недоученный курс, получил диплом инженера, но пока шла война, не мог себе позволить уйти в тихую мирную жизнь.

И только одного он не знал. Он не знал и никак не мог понять, что такое земляк и почему этому земляку надо оказывать протекцию в ущерб боевой обстановке. На фронте он об этом явлении и слыхом не слыхивал, в собственной части — тоже, поскольку как там, так и в его роте ценились не таинственные узы землячества, а отвага, уменье воевать и оказывать помощь боевым друзьям, рискуя собственной жизнью.

Начальник штаба был унтером с двумя крестами и двумя классами церковно-приходской школы. Его заместитель и земляк кое-как осилил это учебное заведение, но не имел никакого боевого опыта, всю войну отважно потея в похоронной команде. А командир батальона больше всего любил баньку, где поддавал парку даже не квасом, а самогонкой, и веник вымачивал в той же самогонке. Никто, кроме него, не выдерживал такого хмельного удара, да и он вываливался из бани в состоянии потустороннем, что очень радовало краснорожего командира полка товарища Пятидеревцева, имевшего партийный стаж с шестнадцатого года, а потому и не имевшего назначенного комиссара. Он был един в двух руководящих лицах, а следовательно, и неуязвим.

• Предыдущая
• 54/90
• Следующая