Аты -баты, шли солдаты... - Васильев Борис Львович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/22
- Следующая
Подкатив к скамейке, на которой сидел старик, девочка поставила на нее ногу и принялась завязывать шнурок, но у нее это никак не получалось.
— Давай помогу, — улыбнулся старик и стал неумело завязывать шнурок дрожащими пальцами.
— А у вас пальцы дрожат, — сказала она.
— Дрожат, — согласился старик. — Но я справлюсь. Ты кем хочешь стать — Пахомовой или Родниной?
— Я — в одиночном, — девочка очень серьезно вздохнула. — У нас в этом виде с медалями плохо. Спасибо, дедушка. — И, деловито кивнув на прощанье, укатила прочь.
Старик засмеялся, покрутил головой и, немного понаблюдав за девочкой, поднялся. Взял авоську и пошел к дому, осторожно ступая чинеными яловыми сапогами.
Капитан и старший лейтенант Алексеев шли по улице военного городка. Здесь все знали друг друга, и капитану приходилось то и дело отвечать на приветствия встречных и обгоняющих.
— Ты извини, специально не знакомлю, — сказал он Алексееву.
— Понятное дело. Шапочное знакомство не для нашей службы. Тут либо все надо знать, либо — ничего.
— Тут и так все всё знают, — капитан невесело усмехнулся. — Вот, к примеру, есть у меня старик. Отец моей жены, а мне, стало быть, тесть, да? Как пришел приказ об академии, все время о нем думаю, но с Любой, с женой своей, еще не говорил. По правде сказать, тяну. Не решаюсь. Понимаешь, тащить его с собой в Москву совершенно невозможно. Там первое время наверняка в общежитии мыкаться, а его туда вообще могут и не пустить. Но даже если удастся снять квартиру…
— А здесь его разве нельзя оставить? — удивился старший лейтенант. — Ты тут — по первому номеру, в академию от части едешь. Пенсию твой тесть получает?
— Получает, дело не в деньгах. Беспомощный он какой-то, неприспособленный. Вечно всем помогать норовит, а ничего не выходит. И руки дрожат, и видит плохо. И потом, пить ему совершенно нельзя. Категорически.
— А он что, закладывает?
— Нет, что ты. Но сейчас за ним Люба присматривает, а если один останется, все может быть. Уговорят, разжалобят, затянут. А для старика две-три рюмки — это конец.
— А кроме вас у него никого нет?
— У меня — никого, а у Любы — брат. В Сызрани. Жена у него — стерва. Боюсь, обижать старика начнет. Но я принял решение все-таки отправить его в Сызрань. Нет у меня иного выхода. Так что ты, старшой, не удивляйся, когда о нас тут услышишь. Для того все и рассказал.
— Догадываюсь.
— Может, зайдешь к нам? — спросил капитан. — Отвальный вечер, с офицерами познакомлю. Да и старика сам увидишь.
— Извини, нет, — твердо сказал старший лейтенант. — Не люблю в чужом пиру похмелья, капитан.
Старик стоял в подъезде и, перехватывая авоську из руки в руку, пытался открыть почтовый ящик. Давалось это ему нелегко, но он наконец-таки попал ключом в замок, откинул крышку и вытащил из ящика газеты. При этом на ступеньку лестницы упала открытка. Покряхтев, старик поднял ее и, вскинув на лоб очки, принялся читать, медленно шевеля губами:
— Дорогой друг! Наши отцы погибли в одном бою. Если хочешь почтить их память, приезжай шестого марта, в годовщину боя, на станцию Подбедня…
И пока старик читал открытку, возник стук доброй сотни пар сапог об утоптанную землю казарменного плаца и послышался рыкающий голос старшины:
— Рраз-два-трри! Рраз-два-трри! Рраз!.. Левое плечо вперед… маррш! Ррота, ножку!..
Рота курсантов военного училища военного времени вытягивалась на плац. Восемьдесят шесть пар новеньких кирзачей старательно выколачивали пыль из притоптанной земли. Роту вел кряжистый старшина-сверхсрочник, подавая команды с обычным для училищных старшин удваиванием рычащих звуков:
— Ррота… стой! Напрра-во! Подрравняйсь! Смиррна! Стоять вольно!
Рота стояла посреди пыльного плаца, повернувшись фронтом к накрытому красной скатертью столу, на котором стопками были сложены офицерские погоны зеленого фронтового цвета.
Кабинет начальника училища выходил окнами на плац. Возле открытого окна стоял сам начальник, старый полковник с седыми игольчатыми бровями, и рядом с ним — крутошекий улыбающийся майор, в рюмочку перетянутый портупеей, с медалями на щегольски отутюженной гимнастерке.
— Орлы, товарищ полковник! — Майора прямо-таки распирало от радости. — Орелики! До чего же мне, товарищ полковник, повезло: без волокиты, без ожиданий получаю у вас целый курс лейтенантов. Восемьдесят шесть душ. Аж на три души больше, чем фронт заказывал!
Начальник училища подвигал бровями и хмуро покосился на развеселившегося майора.
— Ваши ребята в младших лейтенантах не засидятся, — распинался тот. — Кроме того, через месяц каждому гарантирую орден.
— А жизнь? — скучно спросил полковник.
— Война, товарищ полковник, — развел руками майор. — Либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
Полковник вздохнул:
— Относительно голов вы правильно высказались, майор. Исключительно правильно.
Майор хотел было обидеться, но передумал и снова несокрушимо заулыбался:
— Эх, жаль, оркестра у вас нет, товарищ полковник. Такой день! Ведь вот зачитаете вы сейчас приказ, и весь этот строй из курсантского превратится в офицерский. Какое мгновение! Надо бы оркестр. Личные поздравления каждому. Персональные рукопожатия. Чтобы запомнилось на всю жизнь.
— Жизнь, — повторил полковник и снова вздохнул:
— Вы, майор, под словом «жизнь» понимаете завтрашний день плюс что-то бесконечно длинное. Не так ли?
— Так точно, — улыбнулся майор — А вы, товарищ полковник?
— Гм, гм… — хмуро прокашлялся начальник училища. — Я этих мальчишек, майор, каждые четыре месяца выпускаю. Каждые четыре, трижды в год. Посему за словом «жизнь» вижу только их путь до фронта плюс еще несколько дней до первого боя. А там — как повезет. — Он одернул китель и двинулся к дверям. — Идемте на плац, майор. Пора.
— Товарищ полковник, — вдруг невероятно проникновенно сказал майор — Уважьте личную блажь!
Полковник остановился, чуть поднял брови:
— Блажь?
— Так точно. Разрешите зачитать поименный список личного состава, — попросил майор. — Ведь моими хлопцы станут. Хочу к фамилиям привыкнуть.
- Предыдущая
- 2/22
- Следующая
