Королева его сердца - Валентино Донна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/75
- Следующая
– Данте… – Более опытная женщина, наверное, нашла бы нежные, успокаивающие слова, чтобы смягчить эту жесткость. Глориана Карлайл мало что знала о мужчинах и совсем ничего именно об этом человеке. – Данте Тревани…
Сам звук его имени зажег огонек удовлетворения в глазах Данте. С бессвязным бормотанием он опустился над Глорианой, вжимая ее в матрас, такой огромный по сравнению с нею, такой широкий в плечах… Она поняла, что каждый дюйм ее существа с этого момента и навсегда принадлежал ему.
Его рука скользнула под ее блузку с такой уверенностью, что кнопки на ней не оказали сопротивления.
– Как это мило, – пробормотал он, когда полы блузки разошлись, открывая ее лифчик. Данте потер тонкий батист между пальцами, а потом потянул за шелковую ленту, пока не ослабла кромка глубокого декольте. У него вырвался тихий, торжествующий смешок, когда его рука скользнула за эту кромку. – Нет корсета!..
– Мне, конечно, следовало быть в нем… – Глориана всегда втайне чувствовала себя виноватой в том, что не носила корсет под дневными платьями, но ее лифчик вполне справлялся с его ролью. Решимость Глорианы сохранить на месте нижнее белье растворилась в удушье горячего наслаждения, когда рука Данте пылающей чашей охватила ее грудь. Она вспомнила его полное неприятие корсета: «Он отделяет мужчину от мягкой плоти женщины».
В этот раз она только порадовалась, что не надела корсет, который бы только мешал. Ничто не могло разъединить их в этот час – мужчину и женщину, созданных друг для друга.
Глориана обвила руками широкие плечи Данте и притянула его ближе к себе. Они целовались, и он губами и языком все еще чувствовал сладкий вкус сахара, сливавшийся с бесподобным вкусом ее губ. Ее тело утратило всякую связь с ее мозгом, и она удивлялась, словно наблюдая за собой со стороны, как у нее сама собой выгибается спина и двигаются бедра в полном согласии с обольстительными движениями Данте.
Он расстегнул ей юбку, и его рука тяжело легла на двойную шнуровку нижних юбок. Она чувствовала, как он нащупывал узлы, проникал пальцем в разрез юбки, чтобы прикоснуться к мягкой плоти ее живота. Но движения его были осторожны и сдержанны, словно спрашивали у нее молчаливого разрешения продолжать.
Внезапно ее охватило ощущение униженности тем, что он сохранял такое холодное самообладание, тогда как она жаждала его прикосновений так страстно, что и думать забыла о благопристойности. Как она могла с такой легкостью забыть все материнские предостережения, все лекции Мод о том, как просто иногда удается мужчине одержать победу над женщиной.
– Я… как видно, я для тебя слишком легкая добыча, – прошептала она.
– Добыча? – Рука Данте замерла.
– Я не должна была так быстро уступать тебе.
Он прижался щекой к ее лбу, и по его телу прошла сильнейшая дрожь.
– Добыча… Я никогда… я никогда не подходил ни к кому таким образом.
Он с трудом отодвинулся от Глорианы, не переставая пристально смотреть на нее такими ненасытно голодными глазами, с ощущением такой первозданной потребности в ней, что она затрепетала от притягательной силы этого взгляда.
– Данте?
– Прости меня, Глориана. – Он опустил голову на руки, словно его разом покинули силы в тяжкой борьбе между долгом и страстью. – Я молю Бога о том, чтобы душа Джона Ди в эту минуту покрылась в аду гнойными пузырями.
Одним стремительным и легким движением он поднялся на ноги и вышел из вагона, прежде чем женщина успела попросить его не уходить.
А она осталась лежать некоторое время на его постели, терзаясь в равной мере как от унижения, так и от сознания собственной вины. Она вела себя как распутница, развеяв по ветру осторожность, которую никогда не теряла. Она заслуживала любого наказания, грозившего раздавить ее сердце, подобно тому, как Данте раздавил между пальцами сахарный кубик. Слава Богу, единственными свидетелями ее позора были лошади.
Глориане больше ничего не оставалось, как подняться и дрожащими пальцами застегнуть блузку и юбку. В какой-то момент их любовного безумия волосы ее спутались, и теперь в них торчали соломинки. Она тщательно их убрала, отряхнула юбки и сердитым движением утерла слезы, тут же пожалев об этом. Одна актриса, Милли Воскемп, учила ее, как следует красиво плакать на сцене, накапливая в глазах хрустальные слезы и проливая их так, чтобы при этом не покраснели и не распухли глаза. И никакого хлюпанья носом! Однако после того как она снова попыталась вытереть слезы, кожа у нее под глазами распухла и стала красной, как помидор. Мод, несомненно, это заметит и будет спрашивать, почему она плакала. Глориана молила Бога, чтобы Мод уже спала и чтобы ей удалось юркнуть в постель совсем незамеченной.
Впрочем, сейчас она бы не смогла ответить ни на один вопрос. Данте доказал правильность всех мудрых советов. Он отказался от нее тут же, как только она сказала, что является для него слишком легкой добычей. А за мгновение до этих слов, казалось, наслаждался. Правда, не так самозабвенно, как она. Данте произнес чье-то имя – она не могла его вспомнить, потому что была так поглощена этим мужчиной, что не вспомнила бы, вероятно, и собственного имени. Она упивалась своими ощущениями, без сопротивления отдав свою душу аду, а Данте откровенно кощунствовал…
Джон Ди. Таково было имя, произнесенное Данте. Колдун, которому, как сказал Данте, когда-то принадлежало ее зеркало.
Проклятое зеркало. Все сводилось к этому проклятому зеркалу. И все, что произошло, было не чем иным, как попыткой добиться желаемого, чтобы она отдала ему зеркало как можно скорее, задолго до окончания их договора.
Она собрала все силы, чтобы не поддаться пронзительной боли, когда к ней пришла эта страшная догадка, а потом распрямила спину, вспомнив о своей гордости. Как бы то ни было, слова ее о легкой добыче должны были убедить его в том, что она не поддалась на эту маленькую хитрость. И теперь она его раскусила. В следующий раз ему не удастся так быстро пробить брешь в ее круговой обороне. Впрочем, следующего раза и не будет. Она больше никогда не подпустит его к себе ближе чем на пять футов, во всяком случае, не при романтических обстоятельствах. Никогда.
И все же, когда она проходила по узкому мостику над сцепкой между вагоном-конюшней и ее личным вагоном, Глориана не могла не вспомнить о том, как твердо, как надежно вел он ее через это зыбкое пространство.
Она почувствовала облегчение, увидев, что Мод действительно уже была в постели. Она встретила Глори лишь невнятным «Спокойной ночи, дорогая]чИ повернулась на другой бок.
Глори сбросила как попало свою одежду и засунула на самое дно самого глубокого из своих сундуков. Может быть, со временем, когда она наткнется на эти вещи снова, она сможет их надеть, не вспоминая нежных и сильных пальцев Данте, игравших с каждой пуговицей, с каждой лентой.
Потом она улеглась на свое ложе и лежала без сна, глядя в никуда, а по ее щекам струились горячие слезы. Так продолжалось долго, до тех пор, пока звук шагов не дал ей понять, что Данте занял свой пост на крыше ее вагона.
Интерлюдия
15 января 1559 года. Вестминстерское аббатство
Точно в час, указанный расположением звезд, с резким скрежетом распахнулись двери собора, и Елизавета Тюдор в одиночестве двинулась к алтарю.
Кое-кто возражал против неприличной спешки с коронацией всего через два месяца после смерти ее сестры Мэри. Многие возмущались огромными суммами денег, взятых Елизаветой в долг для проведения этого торжества.
Звезды требовали, чтобы Елизавета надела на голову корону именно в этот день, а указами было предписано, чтобы церемония была как можно более пышной. Елизавета последовала совету Джона Ди согласно его давнему предсказанию.
Но среди великолепия Вестминстерского аббатства Елизавета не обратила на Ди ни малейшего внимания, не удостоила его, своего астролога, ни единым взглядом. Ни больше ни меньше. Сплошь расшитый вышивкой мундир, который она ему подарила, вызывал у него дьявольский зуд, доставлявший ему нестерпимые муки. Не чесаться же ему на протяжении всей церемонии коронации, да еще на глазах новоиспеченной королевы.
- Предыдущая
- 30/75
- Следующая
