Женитьба Стратонова, или Сентиментальное путешествие невесты к жениху - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/8
- Следующая
Я остановилась, оперлась на лопату, почувствовала, как спина наливается свинцовой ломотой, и хрипло ответила:
– Да, я согласна с вами, Флор Алексеевич… Но так трудно научиться прощать… Наверное, это самая трудная наука…
Он добродушно засмеялся:
– Наденька, надо не давать лениться душе, душа должна трудиться, и тогда вам легко будет освоить трудную науку прощать людей… Ладно, мы тут расфилософствовались маленько, а меня ждут… Я отъеду ненадолго, на полчасика, вы тут покопайтесь пока, а как приеду – будем обедать…
Сел за руль, включил левую мигалку и плавно отъехал.
А я продолжала делать совершенно необходимые для моего здоровья движения, подбираясь к заветной тысяче. Двадцать лопат – тачка. Тачку – в компост «Опавшие листья». Пробежала. И снова двадцать лопат.
Потом бросила лопату, присела на прохладные ступеньки крыльца и долго слушала биение в себе злых острых пульсов, успокаивала занемевшие руки, выгоняла из них противную дрожь. Хорошо бы сейчас закурить. Да не закуришь – год как бросила. Да и были бы сигареты, не посмела бы: явится вдруг Стратонов, головой доброжелательно и укоризненно покачает, только скажет что-нибудь вроде: «с краю – огонь, в середине – табак, на другом конце – дурак», и станет мне стыдно до слез, а он все-таки простит мне, потому что не устает трудиться душой.
Поднялась в дом, на кухне долго под краном мыла руки и пошла в отведенную мне комнатушку. Все здесь было, как и раньше. Да и что могло измениться?
Вот только рукав куртки лежал не поверх брючины, а под джинсами. Приятно, что Флор Алексеевич такой аккуратный человек. И молния на сумке была затянута до упора. Сама затянулась, что ли? Или Стратонов, после того как обыскал мои вещички, закрыл замок как полагается? Он ведь все делает досконально. А разгильдяев и тунеядцев ненавидит. И презирает. А брак – штука серьезная, документы надо проверить обязательно. Да и бояться мне нечего, документ мой единственный, паспорт, в порядке.
Дыхание совсем успокоилось, тренированное невзгодами сердце стучало ровно. Я вышла в дубовый холл и быстро поднялась по лестнице, подергала ручку двери – апартаменты Стратонова были надежно заперты. Я и не надеялась найти их распахнутыми, не то место. Но проверить надо было. Осмотрела замок: финская продукция, качество надежное.
Спустилась в свою комнатку, влезла на подоконник веранды, подергала верхнюю фрамугу – крепко сделано, здесь все изготовлено на совесть. Уцепилась за переплет, рывком подтянулась, правой рукой перехватилась за водосток, левой – за скат крыши, еще одно усилие, теперь колено – на поперечину рамы, подтягиваем другую ногу; пронзительно заныли намозоленные черенком лопаты ладони, но я уже навалилась животом на край крыши, последняя подтяжка вверх – и я на кровле веранды, перед раскрытыми окнами второго этажа.
Вот и кабинет моего цветка, дорогого моего жениха
Флора Алексеевича Стратонова. Здесь, по моему разумению, он и пластается главным образом, здесь он, сердечный, корячится до темноты в глазах. Тут он работает с радостью, ненавидя и презирая тунеядцев. В этом кресле, скорее всего, он не дает лениться своей душе, заставляя ее прощать людей – в принципе неплохие существа, хоть и причинившие ему немало горького…
Где-то здесь он хранит следы своей душевной работы, ее итоги и планы на будущее. Для меня, как для невесты, это самое главное. Если я не найду хранилища, то скорее всего откажет мне Стратонов, не захочет на мне жениться Флор Алексеевич и будет безусловно прав, поскольку я позорно мало перетаскала фекала от кучи у ворот к яме, где на следующий год будут удобрения, прекрасные, как французская песня.
Вообще-то говоря, если я найду хранилище – то пускай и не женится на мне. Черт с ним! В этом случае женское тщеславие, по крайней мере, будет удовлетворено: я его отниму у всех остальных невест.
Красивый большой кабинет, обставленный румынской полированной мебелью. На мой вкус слишком много ослепительного деревянного сияния. Светлый ковер с пунцовыми розами в углах. Карминная краснота войлочных цветов, почти как в плотных куртинах за окном в саду.
Хрусталь и безделушки заперты в витрине горки. Ничего не валяется, все на своих местах. На письменном столе – пишущая машинка «Эрика», большая стопка чистых конвертов и забранная в картонную шкуру скоросшивателя подшивка «Рекламас пиеликумса».
То сокровенное, что я искала, должно быть тщательно убрано с глаз. Но – близко. Обязательно близко, чтобы в любой момент можно было взглянуть, освежить в памяти. Где?
В этой до блеска вылизанной, выблещенной комнате было определенное своеобычие. Ни одной вещи, ни единого украшения, никакой книжонки не лежало открыто: заперты секретер, сервант, горка, книжный шкаф. Медицинская пустота и чистота всех мебельных горизонталей.
Кроме стеллажа, перпендикулярно приставленного к письменному столу. На нем ровной шеренгой выстроились папки скоросшивателей с надписью «Страховой архив». Аккуратные неотличимые папки – только на корешках были последовательно наклеены цифры – «1976», «1976а», «1977», «1978», «1978а»…
В такой же коричневатый картонный мундир облачена подшивка «Пиеликумса». Ну, конечно! Могу голову дать наотрез: в папках с ежегодной датой действительно страховой архив, а в помеченных литерой «а» – мое сокровенное.
Наше с Флором Алексеевичем, с цветочком моим, – наше сокровенное.
Благополучно, не сломав шею, спустилась из окна кабинета в свою терраску, вышла на крыльцо и обессиленно уселась на теплые доски. Нет, невозможно выходить замуж с такими плохими нервами. Слишком сильно напрягаюсь я, слишком переживаю и нервничаю из-за всяких глупостей. Ведь вся затеянная мною история – в масштабе происходящих в мире злодейств – действительно глупый пустяк. Правда, в мировом масштабе жизнь каждого отдельного человека тоже малозначительный пустяк. Только все равно очень жить хочется – каждому отдельному. И если можно – то по-людски…
Компост «Опавшие листья» звучал во мне печальной старой песней и острой ломотой в пояснице, плечах, горели и ныли ладони. Я сидела на крыльце и проклинала в себе отсутствие навыков сельхозработы и свою добросовестность. Честное слово, я переживала из-за того, что сейчас приедет Флор Алексеевич на своем чистеньком «Жигульке», уже без ягод и цветов, и очень рассердится на меня, что я не приготовила достаточно хороших удобрений для будущих урожаев сочных ягод и нежных гладиолусов. Стройные кудрявые букеты гладиолусов уже вовсю раскупают на рижском рынке, чтобы вечером отправиться с ними на именины, дни рождений, на свадьбы…
Какой огромный букет гладиолусов приготовил мне Стратонов к нашей встрече – целый сад! Ведь это все – мне. Интересно, что станет с этими цветами? Позаботится о них кто-нибудь? Ведь этот сад цвел остаточной жизнью, он уже почти умер, как еле живы распускающиеся и благоухающие в вазе срезанные цветы.
Было очень тихо. Бархатисто гудел шмель, ветер принес испуганный сиплый вскрик электрички на станции, листва заговорщицки шепталась, тихонько сговаривалась все рассказать приехавшему Стратонову – о моем безделье, об отсутствии сельскохозяйственных навыков и о том, что я здесь искала не семейного покоя и домашнего уюта, а сокровенный стратоновский архив.
Между перилами крыльца паук свил ажурную круглую паутину, и я, привалившись спиной к двери, следила за воротами через нитяную паучью вязь, потому что я боялась пропустить момент приезда Стратонова: паутина была очень похожа на сетку пулеметного прицела.
Медленно катилось время. Я сходила на кухню, вскипятила чайник, но заварки не нашла. Все полочки были заперты. И шкафчики. И холодильник «ЗИЛ» издевательски забуркотел, когда я бесплодно подергала его запертую ручку. Со стены довольно ухмылялись на выгоревшей фотографии старичок и старушка: может быть, это мои будущие свекор со свекрухой? Симпатичная чета, похожая навару старых меховых грызунов – он на выхухоля, а она – на шиншиллу. Вообще-то, я никогда не видела живых выхухолей и шиншилл, но мне казалось, что они именно такие, рыжевато-седастые, ватно-жирные, будто добродушные, хоть и мелко-хищные.
- Предыдущая
- 7/8
- Следующая
