Разная любовь, разная смерть - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 1

• 1/38
• Следующая

Я трудился над моей стеной, когда, обойдя дом сбоку, меня позвал Виклер:

— Эй, Тобин, чего вы там делаете? — Так он не имел права ко мне обращаться.

Отложив кирку, я выбрался из ямы, нечто вроде фундамента под мою стену, приблизился к нему, развернул с силой, захватил одной рукой за шею, а другой пониже спины и легким пинком вытолкнул на улицу.

— В моем доме есть дверь, — сказал я. — Если хочешь меня видеть, ступай и позвони.

— О Господи! — воскликнул он, поправляя одежду. — Ну и ну! Я отряхнул руки и отправился обратно к моей стене. Стена — предмет важный, значительный, предмет моей гордости, достойный затраты моего времени и внимания. Я понял, что смогу сосредоточиться на моей стене, как мне не удавалось сосредоточиться ни на чем другом, достигнуть чего-то с тех самых пор.., уже полгода.., уже очень давно.

Над стеной я работал третий день. В первый день, взяв бумагу, карандаш и линейку, я сделал чертеж: стена будет два фута шириной и десять — высотой, без ворот и калиток, глухая стена замкнет двор, так что попасть туда можно будет только через мой дом. Во второй день я вышел из дому, чтобы заказать материалы — бетонные блоки, кирпич и цемент, — а вернувшись, с помощью палок и бечевки произвел разметку вокруг двора. И вот сегодня я начал копать.

Если вы хотите воздвигнуть хорошую стену, прочную, чтобы долго простояла, тогда сначала надо хорошенько выкопать землю, потому что основание стены закладывается ниже точки замерзания. Решив, что при нашем климате хватит глубины в два фута, я взял самодельную доску-мерку размером один на три, с карандашной отметкой в два фута, и по мере продвижения следил за глубиной. Еще у меня был уровень, чтобы проверять горизонтальность. Время от времени я ставил доску-мерку на дно ямы и помещал на нее уровень. Из-за того, что приходилось бесконечно все выверять, и еще потому, что я был несколько не в форме, работа продвигалась медленно. Но ничего страшного. Мне было не к спеху.

Пока что я продвинулся на семь футов и вырыл яму в два фута шириной, два фута глубиной и семь футов длиной. Когда я, выпроводив Виклера, вернулся к моей яме, то увидел, что она похожа на неглубокую могилу, что мне совсем не понравилось. Соскочив в яму, я схватил кирку и снова принялся долбить землю, чтобы поскорее придать могиле вид канавы. О Виклере я и думать забыл. Я вообще забыл обо всем на свете. г Через несколько минут на крыльцо с черного хода вышла Кейт и крикнула:

— Митч! К тебе тут пришли!

— Сейчас, — откликнулся я. — Проводи в “берлогу”. Несколько секунд она постояла, наблюдая за мной, а затем вернулась в дом. Я понятия не имел, что она думает о моей стене. Ну и ладно. Женам не полагается знать о жизни их мужей.

. Я с удвоенной силой взялся за лопату и не выпускал ее из рук, пока не выкинул из ямы последнюю кучу рыхлой земли. Когда я остановился, то, что я рыл, уже меньше было похоже на могилу. Я стащил с рук холщовые перчатки, кинул их на землю рядом с лопатой и вошел в дом.

Кейт была на кухне, готовила мясной пудинг. Лицо у нее худощавое и очень подвижное, поэтому, когда она напрягалась, вокруг рта и глаз появлялись морщинки, которых обычно не было. Она на четыре года моложе меня, ей тридцать пять, но сказать по правде, выглядит она на них или нет, я не могу; когда вы шестнадцать лет женаты на женщине, то она не выглядит ни молодой, ни старой, а просто обыкновенной.

— Мне только что звонили из магазина, — сообщила она. — Просят поработать до девяти.

— Ты и так уже два раза на этой неделе работала по вечерам, — заметил я.

— Лишние деньги нам не помешают, Митч, — возразила Кейт. Может, она имела в виду нагроможденные за домом строительные материалы? Этого я не знал и знать не хотел.

С чувством вины пришла неведомая мне до недавнего времени угрюмость. Прежде я всегда, не задумываясь, выкладывал все, что было у меня на душе, а сейчас все чаще и чаще отворачивался стиснув зубы и опустив глаза, ощущая, как к горлу подступает какая-то едкая горечь. В течение многих лет я видел на физиономиях арестованных мною подонков, когда им предъявляли обвинение, то же самое выражение, которое теперь не сходило с моего собственного лица.

— Я перед уходом поставлю пудинг в духовку, — сказала Кейт. — Записку положу на стол.

— Ладно, — буркнул я и направился через холл к лестнице, ведущей на второй этаж.

"Берлогой” я называл самую маленькую из трех верхних спален. Мы с Кейт занимали большую, наш сын Билл — вторую, поменьше, а свободная предназначалась под мой домашний кабинет. Еще один задуманный мною проект, который я сам же начал осуществлять десять лет назад, когда мы купили дом. Пол в кабинете я устлал толстым ковром, потолок покрыл звукоизоляционным материалом, а стены сучковатыми сосновыми панелями, но тем дело и кончилось. Несобранные встроенные книжные шкафы до сих пор грудой стояли в виде фанерных листов в одном из углов, из потолка в том месте, куда я так и не приспособил подвесную лампу, торчали обмотанные изолентой провода. Однако в те дни я был, разумеется, очень занят, весь в делах и доволен жизнью, так что до второстепенных занятий руки не всегда доходили.

Единственной мебелью в кабинете были видавшие виды письменный стол и стул, которые я семь лет назад притащил из полицейского участка. Сейчас на стуле, держа во рту тонкую сигару в пластмассовом мундштуке, развалился Виклер, человек невысокого роста, тощий и узколицый, одетый как денди на скачках.

— Встань! — бросил я ему.

Он хотел было возразить, поскольку я уже не служил в полиции, но у него хватило благоразумия понять, что с человеком в моем положении лучше не связываться. Чуть поколебавшись, он поднялся и чуть отодвинулся влево, пропуская меня к стулу.

Я уперся локтями в стол, чувствуя, что нервишки-то у меня пошаливают. Уставившись на побелевшие костяшки пальцев, я спросил:

— Зачем он тебя послал?

— У него для вас есть работа!

— Поосторожнее! — предупредил я. — Думай, что говоришь. Он напустил на себя обиженный вид.

— Что вы из себя воображаете? — пропищал он. — Вы же больше не работаете в полиции!

— Ты ведешь себя неосторожно, — угрожающе повторил я. — — К черту осторожность! Вас вышвырнули, как блудливого кота.

Я встал и ударил его по лицу тыльной стороной ладони, не очень сильно. Он отлетел к стене и, прислонившись спиной, испуганно заморгал. Я снова заговорил:

— За все время службы я ни разу не связывался с таким дерьмом, как ты. И никогда не брал взяток, ни единого цента. Никто не посмеет обвинить меня в нечестности. Может быть, кое-кого и вышвырнули со службы, но не за делишки с вашей братией. Иди и скажи Рембеку, что я остался таким, каким и был. Я никогда не брался за сомнительную работу и теперь не возьмусь.

Он покачал головой, держась рукой за щеку, по которой пришелся удар.

— Вы меня не правильно поняли, Тобин.

— Мистер Тобин. Он кивнул.

— Мистер Тобин, — исправился он. — Вы не то подумали. Эрни Рембек ни о чем сомнительном вас не попросит. Он хочет поручить вам полицейскую работу. Ведь вы раньше были полицейским, хорошим полицейским, а Эрни как раз сейчас нужен профессионал для такой работы.

— Мне она не нужна, — отрезал я. — Я пустил тебя в дом с одной-единственной целью — чтобы кое-что передать Эрни Рембеку. Запомни хорошенько и скажи ему, что меня не интересуют никакие его аферы, сделки или предложения. Первый раз всем прощается, даже Рембеку. Пока я тебя просто предупредил. Но больше он пускай никого не присылает.

— Мистер Тобин, — продолжал настаивать он, — клянусь вам, что тут все чисто. Ничего противозаконного от вас не требуется, ни капельки. Эрни нужно, чтобы кто-то выполнил чисто полицейскую работу. Расследовал преступление.

• 1/38
• Следующая