Людишки - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

– Да?

Кван указал на стол.

– Вы разбираетесь в правилах этой игры?

Разумеется, блондинка понимала, что он норовит подцепить ее, но такого выверта она никак не ожидала. Удивленно фыркнув, женщина сказала:

– Боюсь, что да.

– Боитесь? – эхом повторил Кван и вяло взмахнул бокалом. – Извините, мой английский…

– Ничуть не хуже моего, – сообщила ему блондинка. – Вы откуда?

– Из Гонконга.

– Я из Франкфурта, – сказала она и кивнула на стол. – Сейчас кости в руках у моего мужа, понятно? Вон он, бросает. Пытается выкинуть определенное число. Иногда он выигрывает, иногда проигрывает.

– А сами вы играете? – осведомился Кван.

– Нет. – Она передернула плечами. – Я умею, но мне не интересно. Курт отдыхает, играя, а я – следя за игрой.

– Ну что ж, по крайней мере это отдых, – заметил Кван.

Она снова взглянула на него, на сей раз с легким любопытством.

– А вы разве не на отдыхе? Или вы работаете на корабле?

– О нет, я не работаю на корабле, – соврал Кван и принялся излагать легенду, специально подготовленную ко вторнику: – Я учусь в мореходке, пишу диссертацию о судах такого типа, и компания любезно разрешила мне отправиться в плавание на борту этого корабля.

– Диссертация? О кораблях?

– Суда такого типа, строго говоря, нельзя назвать средствами транспорта, – пояснил Кван. – Никто не пользуется ими, чтобы добраться до определенного места назначения.

– Разумеется, – согласилась женщина. – Тут проводят отпуск.

– Значит, эти суда конкурируют не с самолетами, а с островами.

Женщина рассмеялась.

– Да, полагаю, что так.

– Вот я и пишу диссертацию о том, почему люди выбирают такой вид отдыха, – объяснил Кван, почти уверовав в свою сказочку.

Женщина указала на стол, за которым шла игра в кости.

– Что ж, вот вам и ответ. Все дело в игорных залах. Закон разрешает азартные игры в открытом море.

Кван улыбнулся.

– Когда пишешь диссертацию, следует быть чуть многословнее.

– Думаю, вам это удастся. Меня зовут Хельга.

– Кван.

– Как поживаете?

У нее была сухая, прохладная и крепкая рука. Окинув Квана взглядом знатока, женщина сказала:

– Разве теперь вы не предложите мне выпить?

– О, как бы мне хотелось… – в непритворном смущении залопотал Кван. – Извините, я…

– Нищий студент, верно?

– Именно так, – в присутствии красивых женщин Кван почему-то всегда превращался в ловкого и речистого враля. Показав блондинке стакан, он сказал: – Я могу позволить себе только один бокал каждый вечер.

– В таком случае, – предложила женщина, – позвольте мне угостить вас. Вы пьете шотландское?

Кван взглянул на свои опивки. Эх, была не была.

– Да, – ответил он.

И ошибся. Когда они устроились в маленькой кабинке в малолюдном, но еще оживленном баре и Кван попробовал принесенное официантом в красном пиджаке виски с содовой, вкус оказался совсем другой. Так что теперь он уже и не знал, чем был наполнен тот, первый стакан.

Да оно и не важно. Кван сидел за удобным столиком, средь веселого гомона, рядом с хорошенькой женщиной, которая не переставала улыбаться, даже поднося к губам бокал, и оценивающе разглядывала своего собутыльника. Он говорил по-английски, он приударял за ней и делал вид, будто наконец-то стал самим собой (в отличие от того раба, который ежедневно вкалывал на камбузе, расплачиваясь за удовольствия Квана нынешнего). Он даже выпил второй бокал шотландского, и у него зашумело в голове, поскольку Кван вообще-то был человеком непьющим. Но зато как он прекрасно оттянулся!

Женщина подалась к нему и понизила голос, но с таким расчетом, чтобы он непременно услышал ее.

– Игорный зал закрывается в два пополуночи, а Курт никогда не уходит оттуда до закрытия. Разумеется, я не могу ждать так долго. Не проводите ли меня до моей каюты?

– Провожу, – ответил Кван.

Она колола его сердитыми пальчиками и яростно трясла, пока он не проснулся.

– Мы вырубились!

Кван оторопело уставился на голую женщину, склонившуюся над ним в янтарном свете. Крепкие, тесно прижатые друг к дружке груди выглядели прекрасно, но угловатое лицо было искажено гримасой суетливого волнения и неприязни.

– Тебе пора, уже почти два часа!

Кван все вспомнил. Вспомнил, как впервые увидел это тело, стройное и сильное, с белыми полосками от купальника; вспомнил, как эти сила и красота безраздельно принадлежали ему, как они пленили и поглотили его. Кван так давно не занимался любовью, что первый взгляд на эту женщину оказался сродни дозе наркотика. Внутри вдруг стало пусто, как будто красота Хельги выжгла ему все кишки, иссушила его, опалила очистительным пламенем и повергла в дрожь. Осязать ее… обонять ее… врываться в нее…

Только не сейчас.

– Вставай же, не то все погубишь!

– Встаю, встаю… – Кван с трудом сел. В голове царила круговерть. Он принялся оглядывать озаренную янтарным светом тесную каюту, пытаясь отыскать свою одежду.

Женщина стояла над ним и мыла руки у раковины.

– Прости, Кван, – сказала она. – Ты не виноват, мы оба уснули. Но тебе надо поторапливаться.

– Да, да.

Придя в каюту, Кван и Хельга выпили еще по бокалу, а потом он, наверное, с часок поспал. Мозги отупели, руки онемели, в мыслях и движениях царил разброд, но Кван сумел одеться. Хельга чуть приоткрыла дверь, выглянула в коридор и сказала:

– Порядок.

На пороге они на миг прильнули друг к другу, и рука Квана скользнула вниз, вдоль дивного изгиба обнаженной спины. О это тело…

Хельга увидела в его глазах желание и откликнулась: ее зрачки заблестели, губы сделались мягкими. Но мгновение спустя она тряхнула головой и сказала:

– Увидимся завтра вечером.

– До встречи, – шепнул Кван, зная, что никогда больше не встретится с ней. Ему пришлось втянуть щеки и закусить их, чтобы сдержать слезы. Он никогда не чувствовал себя таким обманутым, расстроенным и несчастным. Ведь он был достоин всего этого: легкой жизни, милых женщин, награды за свой лоск, свои знания, свою приятную наружность и острый ум.

Хельга ласково выставила его вон и прикрыла дверь.

«О какие жертвы я принес на алтарь политики».

И все же он знал, знал, что это, как и многое другое, – лишь развлечение (во всяком случае сейчас). Он – политик в душе, и приверженность свободе в нем столь же сильна, сколь и жажда обладания телом Хельги, но зародилась эта приверженность гораздо раньше. А жертвы – не средство самоутверждения, они лишь неизбежный итог преданности делу. Ему еще встретятся хельги, великое множество хельг, они будут всегда. Но будет ли другая возможность приложить руку к делу освобождения из-под ярма престарелых душегубов?

Спотыкаясь, Кван брел по бесконечным коридорам (тут они были пошире и лучше освещены) и понимал, что он пьян, что заблудился, а возможно, и попал в нешуточный переплет. Если он не найдет дорогу обратно, если завтра в восемь утра не скрючится над своей мойкой, случится самое худшее, что только может случиться: он привлечет к себе внимание. У судовых офицеров появятся основания проверить его бумаги, присмотреться к нему самому, выяснить, кто он такой, и призадуматься, а не выдать ли его престарелым душегубам. Или списать его на берег в какой-нибудь чертовой дыре и пинком выкинуть с корабля в кучу дерьма, почти такого же гадкого, как уже отведанное.

«На воздух», – сказал себе Кван. Если отыскать палубу, свежий воздух прочистит ему мозги, а уж тогда он найдет и прогулочную палубу, и свой трап. И плевать, что этот трап ведет в преисподнюю. Важно найти его и спуститься. Вот что важно.

Вскоре он уткнулся носом в переборку и дверь, которая вела на палубу. Но, как оказалось, Кван ошибся: свежий воздух не отрезвил его, а наоборот, опьянил еще сильнее. Кван провальсировал к поручням и, вцепившись в них, постоял несколько минут. Мир вертелся колесом, скручивался в крендель, и Кван принялся гадать, облюет он этот мир или нет.

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая