Дурак умер, да здравствует дурак! - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 19
- Предыдущая
- 19/86
- Следующая
— Когда я увижу вас снова?
При этом я испытывал множество разнообразных чувств, самым сильным из которых был трепетный страх.
— Никогда, если не запишешь номер моего телефона, — ответила Герти.
— О! — воскликнул я и принялся охлопывать себя в поисках карандаша и бумаги, но не нашел ни того, ни другого (я редко ношу с собой канцелярские принадлежности, потому что это помогает мне уклоняться от подписания всевозможных бумаг).
В конце концов водитель такси, который, вероятно, был родным или, по меньшей мере, двоюродным братом Герти, высунулся из окна и подал мне грязный огрызок карандаша и обертку из-под жевательной резинки, сказав при этом:
— Держи, Казанова.
Я положил фантик на крышу такси, разгладил и записал номер Герти, продиктованный мне, будто умственно отсталому ребенку:
— Университет-пять... сокращенно «ун», понятно? Университет-пять, девять, девять, семь, ноль. Записал?
Она не поверила мне на слово и потребовала, чтобы я прочитал ей номер вслух. Затем я спрятал фантик в бумажник, отступил на шаг от машины, и тут водитель окликнул меня:
— Эй, ты, Вилли Саттон!
Я нагнулся и с прищуром взглянул на него.
— Чего?
— Карандаш гони, — сказал он.
Я извлек из кармана огрызок карандаша, вернул владельцу, и такси, наконец-то, помчалось на север. При желании, которого не было, я мог бы разыграть в ролях разговор между водителем и пассажиркой. Уши у меня пылали.
Видно, сочувствовали мне.
А как определить другое, непонятное, ощущение? Ревность? Я ревновал Герти Дивайн (Мирские Телеса, давайте не будем забывать об этом) к водителю такси? Мне вдруг захотелось достать свой бумажник и прочитать удостоверение личности, чтобы вспомнить, кто я такой.
Вот почему я был так рассеян, когда брел домой, и вот почему не обращал никакого внимания на происходящее вокруг. Я думал о Герти, номер телефона которой столь неожиданно очутился в моем бумажнике, и гадал, пригодится ли мне этот номер в будущем.
До отъезда Герти на душе у меня было далеко не спокойно. Мне не нравились те приготовления, которыми она, судя по всему, занималась. Но у них была одна приятная черта: ответственность лежала не на мне. Все, что происходило, или могло произойти, делалось и готовилось не моими руками, и это приносило мне чувство облегчения, особенно если учесть, что я был затворником с плохо подвешенным языком.
Но теперь все вдруг изменилось. Теперь на меня, будто снег на голову, свалилась необходимость принимать самостоятельные решения. Я не сомневался в том, что Герти больше никогда не войдет в мою жизнь, не получив от меня особого приглашения. По сути дела, из-за нее я очутился по самую задницу в трясине. Неужели я захочу позвонить ей?
И, если да, то за каким чертом?
Все эти вопросы поглощали процентов девяносто пять моего внимания, и на окружающий мир почти ничего не оставалось. Пересекая Двадцать первую улицу, я, вроде, услышал пальбу, но пропустил ее мимо ушей. Свернув на Девятнадцатую, снова услышал выстрел, и почти одновременно где-то совсем рядом вдребезги разлетелось стекло, но и на сей раз я не выказал никакого любопытства по этому поводу.
Третий выстрел тоже не произвел особого впечатления, хотя должен был, коль скоро сразу же за ним последовало громкое «бррренннььь» мусорного ящика, стоявшего перед зданием, мимо которого я шествовал. Но и теперь я не обратил внимания, а посему оказался совершенно неподготовленным к встрече с уличным мальчишкой лет двенадцати, который подошел ко мне, дернул за рукав и сказал:
— Эй, мистер, в вас только что стреляли вон из той машины.
Я посмотрел на него, по-прежнему думая только о Герти.
— Что такое?
— Вон та машина, — мальчишка указал рукой на юг. — Они только что в вас стреляли.
— Да, конечно, очень смешно, — ответил я, решив, что меня разыгрывают.
— Думаете, я вру? Взгляните на этот мусорный бак.
Неужели он серьезно?
— Зачем? — спросил я.
— Затем, что в него попала пуля, — объяснил мальчишка. — Посмотрите, какая там дыра.
И тут я вспомнил пальбу, звон разбитого стекла, лязг мусорного бака.
Мальчишка был прав: в меня стреляли!
Пока я пялился на него, разинув рот и силясь переварить эту невероятную истину, мальчишка указал куда-то за мою спину и сообщил:
— Вон они опять.
— Что? Кто?
— Идите сюда! — настойчиво поманил меня мальчишка, снова хватая за рукав и подтаскивая ко входу в какое-то полуподвальное помещение. — Не теряйте голову, — посоветовал он мне. — Они не видели, как мы шмыгнули сюда.
Я попытался выглянуть на улицу, чтобы узнать, что там происходит, но это было нелегко, поскольку одновременно приходилось прятаться. К тому же, у тротуаров сплошной вереницей стояли машины. Тем не менее, я заметил ползущий мимо черный лимузин, зловещий, как затишье перед бурей. Я не видел, кто ведет машину и сколько в ней человек, но мне казалось, что вокруг лимузина витает ореол зла, от которого нет спасения.
Когда машина проехала и начала удаляться, мальчишка спросил:
— Хотите, сбегаю за легавым?
— Нет, нет, не надо, — ответил я. — Мне тут до дома рукой подать. Я вытащил бумажник, выудил из него купюру неведомого мне достоинства (я знал лишь, что это либо доллар, либо пятерка) и в некоторой растерянности вложил ее в руку мальчугана, добавив:
— Это — в знак признательности.
Он принял дар как должное и сказал:
— Ясное дело. Эти парни не хотят, чтобы вы давали показания?
— Не думаю, — ответил я. — Сам не знаю, чем они тут занимаются.
— Стреляют в вас, — резонно ответил мальчишка.
— А? Да. Что ж, до свидания.
— До встречи, — сказал он.
Я опрометью промчался полквартала до дома, взлетел по лестнице на третий этаж и стал перед дверью своей квартиры, как громом пораженный мыслью: «А что, если они внутри?»
Минуту-другую я в нерешительности потоптался перед дверью, изобретая способ проверить, нет ли в моем жилище душегубов, но в конце концов решил, что единственный возможный шаг — это шаг вперед, в квартиру, где я смогу увидеть все своими глазами. Смелости мне придала мысль о том, что, будь у них доступ в мой дом, эти люди, кто бы они ни были, едва ли стали бы палить по мне из машины на городской улице.
- Предыдущая
- 19/86
- Следующая
