Эти настоящие парни - Белаковский Олег Маркович - Страница 35
- Предыдущая
- 35/40
- Следующая
Февраль следующего, 1971 года не мог выглядеть на «кардиограмме» состояния нашей команды утешительно. Сказывался тяжелый календарь с частыми играми и разъездами. Напряженнейшие тренировки, «тарасовские» нагрузки – все это очень четко просматривалось и прослушивалось в кабинетах нашего диспансера.
Подтверждение я нахожу в следующей строчке своего дневника:
«После обследования были занятия по атлетизму. Занятия шли полтора часа с максимальной интенсивностью. «Старички» – Никитин, Коноваленко и другие – долго ворчали по поводу трудных тренировок в сборной. Но можно понять и Тарасова. Впереди Швейцария. Чемпионат мира. Там легче не будет…»
Но есть медицина. И есть все те же человеческие возможности. Где же искать компромисс?
Строчкой ниже:
«27 февраля в 9 часов 30 минут доложил А. В. Тарасову результаты обследования. Он выслушал все с большим вниманием и сразу же принял конкретные меры: освободил уставших спортсменов от занятий атлетизмом, заменив атлетизм легкой работой с вратарями и сократил интенсивность основной тренировки…»
Чем-то тренер поступился, в чем-то, возможно, рискнул, но все это во имя главного: во имя тех ресурсов, которые понадобятся ему через несколько дней в Стокгольме. Разумность такого шага очевидна. О, если бы к ней и последовательность этого экспансивного и далеко не легкого человека…
Вот еще одна запись, говорящая о том, что, помимо «пищи насущной», в миссию врача команды входит и пища духовная. Точнее, душевная.
«Утром, в день игры была проведена тренировка. Тренировались все, в том числе и Моисеев. После обеда состоялось общее собрание команды. Очень резко и суро во выступил Тарасов. Речь шла о дисциплине, об ответственности, о конкуренции, о порядке в команде…»
Сейчас, когда я перечитываю эту запись, уже имея за плечами немалый опыт работы в сборной, я склоняюсь к мысли, что Тарасов где-то «наигрывал» эту подчас излишнюю, на мой взгляд, суровость. Он стремился, как мне теперь кажется, своей резкостью вывести ребят из состояния душевного равновесия, душевного покоя, взвинтить их, чтобы через несколько часов заставить их «растопить лед».
И надо отдать ему должное, нередко добивался своего.
Но в минуты явного перебора врачу команды и в значительной мере Чернышеву приходилось нейтрализовать «тарасовские» взбучки, искать ключи к подчас наглухо захлопнувшимся сердцам.
Уже первая игра в Стокгольме (1971 год) вобрала в себя всю сумму и медицинских и чисто человеческих проблем, с которыми приходится сталкиваться в поездках почти ежедневно.
«…В матче со шведами тяжелую травму получает Мишаков. Первое впечатление, что у него перелом нижней трети левого предплечья. Вместо Мишакова на лед выходит Викулов, а мы с Мишаковым уезжаем в хорошо знакомый по прошлому году госпиталь святого Серафима.
Госпиталь святого Серафима – это что-то очень похожее на наш институт Склифосовского, только объем работы у них, конечно, меньше. В госпитале очень чисто, очень хорошая современная медицинская аппаратура. Рентгеновские снимки, например, делаются очень быстро, они сразу же получаются сухими и с них тут же делаются фотокопии. На рентгенограмме у моего пациента обнаруживается не перелом, а вывих полулунной кости.
Хирург долго роется в книге в поисках ответа на вопрос: как вправить кость. Это первый случай в его прак тике. Между тем врач-анестезиолог – англичанин – после длительной и тщательной подготовки делает Мишакову анестезию плечевого нерва, и мы с хирургом вправляем вывихнутую кость. Мучительная процедура, но Женя стоически переносит ее.
Делаем контрольный снимок. Он показывает, что кость стала на место. Берем такси и отправляемся во «Фламинго». Таксист, молодой парень, узнав, что мы русские, из тех, что приехали играть, улыбается и от души поздравляет нас. Он слушал репортаж по радио и сообщает, что русские выиграли встречу…»
Здесь я откладываю записную книжку и думаю о природе человеческой души. Мы одержали победу в очень ответственном и трудном матче. Ребята выложились, что называется, до конца. И радость их была понятна и объяснима. Но Тарасов тогда не поднялся в отель, чтобы вместе со всеми разделить радость победы. Все это время он стоял на улице у входа в гостиницу и ждал нас с Мишаковым. Бросился к Жене, стал обнимать и целовать его. И это тот самый Тарасов, который мог за пять минут до этого или через пять минут после этого накричать на того же Мишакова. Я знал, что все время, пока мы с Мишаковым были в госпитале, Тарасов разрывался между тем, что происходило на льду «Юханнесхофа», и тем, что происходило в тот же момент у «святого Серафима». Он волновался, он беспокоился за Женю так, как, может быть, не волновался бы за своего собственного сына. Сейчас он искренне радовался, что все закончилось относительно благополучно, радовался с тем мощным выбросом чувств, с каким мог «снять стружку», устроить разнос, с той энергией и тем темпераментом, с какими вообще относился к жизни. И потому, что видел в этих ребятах олицетворение своих надежд, своей фанатической преданности хоккею, и потому, что был таким и другим быть не мог…
Еще одна запись из «шведского» блокнота:
«Игорю Ромишевскому нездоровится, и на игру он не поставлен. Где-то в душе я рад. Но работа у него нашлась. И прелюбопытнейшая. Он остается тренировать шведских мальчишек.
Две команды «чиграшей» – как назвал их Аркадии Иванович Чернышев – приехали утром на каток, где тренировалась наша команда. Одеты в яркую форму с полной хоккейной экипировкой.
Ребятишки смирно сидели на трибунах и очень внимательно следили за тренировкой. Когда тренировка закончилась, они с великим удовольствием сфотографировались с Тарасовым, Фирсовым, Старшиновым, Мальцевым и Ромишезским.
Мы уехали готовиться к игре, а Игорь остался с ними…
Я думаю сейчас о великой общности, имя которой детство.
В шведских мальчишках я безошибочно узнавал ребят, гоняющих шайбу где-нибудь во дворах Красной Пресни или Дегунина. Я узнавал в них себя самого, полвека назад гонявшего вместе с Севкой Бобровым мяч на льду нашей сестрорецкой «бочаги». Тот же азарт, те же возбужденные лица, та же безотчетная стихия движения и тот же крик: «Гол!», в котором все: самоутверждение, радость победы, вся радость жизни…
Уже более 15 лет в нашей стране мальчишки зимой разыгрывают приз Всесоюзного клуба «Золотая шайба», созданного по инициативе ЦК ВЛКСМ и газеты «Пионерская правда».
Три миллиона мальчишек организованы в этот клуб и познают в нем секреты игры «настоящих мужчин».
Этот детский клуб уже вышел на международную арену, и встречи юных хоккеистов – чехов, шведов, финнов – с нашими ребятами стали привычными.
Прекрасно, что спорт объединяет детей всего мира. Как стихи и песни. Кисти и краски. Кино и театр. Как игры, не только пробуждающие фантазию, но и делающие их физически и нравственно здоровыми. Кстати, о единении детей мира под знаменем спорта. Кто, например, задумывался над тем, что мы в своих спортивных школах и интернатах, в школах олимпийского резерва растим «маленьких дипломатов», «полпредов мира», которым в будущем предстоит стоять за рубежом под знаменами нашей страны? Об этом, как мне кажется, нельзя не думать руководителям и педагогам спортшкол. Нельзя не думать об этой ответственнейшей миссии будущих Михайловых, Харламовых, Старшиновых…
Но это в будущем. А пока в детских играх, и в спортивных играх в частности, дух коллективизма в его многогранном сочетании с духом здорового соперничества вырабатывает у мальчишек не только смелость, ловкость, сноровку, силу, целеустремленность, о чем слышишь постоянно, но, что, на мой взгляд, значительно важнее, морально-психологическую устойчивость, способность правильной этической и психологической ориентации в жизни вообще. Между прочим, надо заметить, что хоккей, футбол, баскетбол или теннис отнюдь не лишены игры воображения, подчинив все только игре ног и рук. И здесь воображение всецело и ежеминутно подчинено движению, оно более действенно и оттого, быть может, не столь ярко проявляется в своем чистом виде.
- Предыдущая
- 35/40
- Следующая
