Анна-Вероника - Уэллс Герберт Джордж - Страница 7

• Предыдущая
• 7/70
• Следующая

— Гм… — пробормотала Анна-Вероника. — Но я хочу, чтобы ко мне относились серьезно. В моем возрасте девушка — вполне взрослый человек. Я хочу продолжать свои университетские занятия в соответствующих условиях, ведь я уже окончила среднюю школу. И притом неплохо. Пока я еще ни на одном экзамене не засыпалась. А Родди засыпался на двух…

— Послушай, Вероника, — перебил ее мистер Стэнли, — давай будем говорить в открытую. Ты не поступишь на эти богопротивные курсы Рассела. Ты будешь учиться только в Тредголдском колледже. Я все продумал, и тебе придется смириться. Тут есть целый ряд соображений. Пока ты живешь у меня, ты должна подчиняться моим взглядам. Ты заблуждаешься даже относительно места этого человека в ученом мире и характера его работы. В Лаундине есть люди, которые смеются над ним, просто смеются. И я сам видел работы его учеников — они поразили меня. Ну… они граничат с непристойностью. Ходят также всякие слухи насчет его ассистента Кейпса. Так или иначе. Это человек, который не довольствуется своей наукой, он пишет еще статьи для ежемесячных обозрений. Словом, решено: ты туда не поступишь.

Молодая девушка выслушала это заявление молча, она смотрела, опустив голову, на пламя газового камина, но на ее лице, обращенном к камину, появилось упрямое выражение, вдруг подчеркнувшее скрытое сходство между дочерью и отцом. Затем она снова обратилась к мистеру Стэнли, и губы ее задрожали:

— Значит, когда я окончу колледж, мне предстоит вернуться домой?

— По-моему, это вполне естественно.

— И бездельничать?

— Молодая девушка найдет себе дома немало дел.

— Пока кто-нибудь не сжалится и не женится на мне?

Он поднял брови, будто кротко укоряя ее; затем нетерпеливо топнул ногой и взялся за бумаги.

— Послушай, отец, — сказала она изменившимся голосом, — а если я не подчинюсь?

Он взглянул на нее, словно она высказала совершенно новую мысль.

— А если, например, я все-таки пойду на этот бал?

— Не пойдешь.

— Так… — У нее на миг перехватило дыхание. — А разве ты можешь помешать мне пойти?

— Но я же запретил тебе! — сказал он резко.

— Да, знаю. А если я все-таки пойду?

— Послушай, Вероника! Нет, нет. Так нельзя. Пойми же меня! Я тебе запрещаю. Я не хочу даже слышать, что ты мне не подчинишься, я не желаю этого. — Он говорил теперь очень громко. — Я запрещаю!

— Я готова отказаться от любого намерения, если ты мне докажешь, что оно дурное.

— Ты откажешься от всего, от чего, по-моему, тебе следует отказаться!

Наступила пауза, они пристально смотрели друг на друга, лица у них были красные и полные упрямства.

Девушка пыталась с помощью каких-то удивительных, скрытых и незаметных для него усилий сдержать подступавшие слезы. Но, когда она заговорила, ее губы дрогнули и слезы полились из глаз.

— Я решила пойти на этот бал, — пролепетала она. — Я решила пойти на этот бал. Я хотела спокойно все обсудить с тобой, но ты не желаешь ничего обсуждать. Ты не терпишь никаких возражений.

Когда он увидел ее слезы, его лицо выразило торжество и вместе с тем растерянность. Он встал, видимо, желая обнять ее, но Анна-Вероника быстро отступила, вынула носовой платок, торопливо провела им по лицу, судорожно глотнула и перестала плакать.

— Послушай, Вероника, — сказал он уже без всякой иронии, и в его голосе зазвучала просьба, — Вероника, это же просто неразумно. Мы же хотим тебе добра! Мы с тетей заботимся только о твоем благе!

— Но вы мне жить не даете! Дышать не даете!

Мистер Стэнли потерял терпение. Он явно решил запугать ее:

— Это еще что за вздор? Бред какой-то! Но ты ведь живешь, дорогая моя, ты дышишь! У тебя есть дом. Есть знакомые, друзья, положение в обществе, братья и сестры, все преимущества. Но всему этому ты предпочитаешь сомнительные курсы или еще там не знаю что, где препарируют кроликов, или танцевать ночи напролет в диких костюмах с какими-то случайными знакомыми — художниками и бог знает с кем! Нет… Так жить нельзя! Ты просто с ума сошла! Не понимаешь, о чем ты просишь и чего ты хочешь. У тебя нет ни здравого смысла, ни логики. Очень жалею, что как будто обидел тебя, но все это я говорю, желая тебе добра. Ты не посмеешь туда идти и не пойдешь! Мое решение твердо. И это мое решение несокрушимо, как… как алмаз. Придет время, Вероника, помяни мое слово, придет время, когда ты будешь благословлять меня за мою сегодняшнюю твердость. Мне очень тяжело огорчать тебя, но того, чего ты желаешь, не будет.

Он хотел подойти к ней, но она отпрянула, и он остался один на коврике перед камином.

— Что ж, — сказала Анна-Вероника, — спокойной ночи, отец.

— Как, — удивился он, — ты меня не поцелуешь?

Она сделала вид, что не слышит.

Дверь беззвучно закрылась за ней. А он еще долго стоял перед камином, обдумывая происшедшее. Потом сел и начал задумчиво и не спеша набивать трубку…

— Нет, ничего другого я ей сказать не мог, — пробормотал он.

— Анна-Вероника, ты пойдешь на Фэдденский бал? — спросила Констэнс Уиджет.

Анна-Вероника сделала паузу, обдумывая ответ.

— Собираюсь, — сказала она.

— Шьешь себе платье?

— Пойду в том, какое есть.

Они находились в комнате сестер Уиджет; Хетти лежала. У нее было, по ее словам, растяжение лодыжки, а пестрая компания гостей старалась развлечь ее. Комната была просторная; в ней царил невероятный беспорядок; на стенах висели сделанные углем рисунки без рамок — подарки начинающих художников; распахнутый книжный шкаф, на котором стояли гипсовые слепки и половинка человеческого черепа, выставлял напоказ набор самых разнообразных книг: Шоу и Суинберн, «Том Джонс» и «Опыты» Фабиана, Поп и Дюма — все вперемежку. Констэнс Уиджет сидела, склонив голову, увенчанную пышными медными волосами, над скудно оплачиваемой работой: она наносила узор по трафарету на шершавую белую материю, разложив ее на кухонном столе, который для этой цели притащили наверх; а на ее кровати сидела стройная особа лет тридцати, в поношенном зеленом платье, причем Констэнс, указав на нее рукой, представила ее как мисс Минивер. Мисс Минивер взирала на мир большими чувствительными голубыми глазами, которые казались еще больше благодаря очкам; нос у нее был красный и защемлен на переносице, губы капризные и дерзкие. Она быстро переводила взгляд с одного на другого, и так же быстро двигались ее очки. Казалось, она готова лопнуть от желания что-то сказать и только ждет подходящего случая. На отвороте ее платья была пришита пуговица из слоновой кости с надписью: «Избирательное право для женщин». Анна-Вероника сидела в ногах у страдалицы, а Тедди Уиджет, юноша атлетического сложения, занимал единственное в комнате кресло — нечто декадентское и условное, вроде треножника, курил сигареты и старался скрыть от всех, что смотрит, не отрываясь, на брови Анны-Вероники. Тедди и был тем самым молодым человеком без шляпы, из-за которого она два дня назад пошла не по главной улице, а тропинкой через поле. Он был моложе обеих сестер, воспитывался вместе с ними и привык проводить время в женском обществе. Ваза с розами, только что принесенными Анной-Вероникой, украшала общий туалетный столик, а сама она была изящно одета, так как собиралась пойти под вечер с теткой в гости.

Анна-Вероника решила дать кое-какие пояснения.

— Мне запретили идти на этот бал, — сказала она.

— Здравствуйте! — отозвалась Хетти, повертывая голову, лежавшую на подушке, а Тедди произнес с глубоким возмущением:

— Боже мой!

— Да, — продолжала Анна-Вероника, — и это все осложняет.

— Тетечка? — спросила Констэнс, которая была в курсе всех дел Анны-Вероники.

— Нет! Отец. Это… это — серьезное препятствие.

— Почему же он запретил? — осведомилась Хетти.

— Вот в том-то и загвоздка. Я спросила его, почему, и он не привел никакой причины.

— Вы спросили отца о причине? — произнесла мисс Минивер с подчеркнутым изумлением.

• Предыдущая
• 7/70
• Следующая