Анна-Вероника - Уэллс Герберт Джордж - Страница 24
- Предыдущая
- 24/70
- Следующая
— А что скажет мистер Мэннинг? — спросила тетка.
— Мне все равно, кто и что подумает, — ответила Анна-Вероника.
— Не понимаю, что на тебя нашло! — воскликнула тетка. — Не могу взять в толк, чего ты хочешь. Ты просто глупая девчонка!
Анна-Вероника промолчала. Где-то в глубине сознания еще смутно шевелилась и смущала мысль о том, что ведь она сама не знает, чего хочет. Но все же называть ее глупой девчонкой было несправедливо.
— Разве тебе не нравится мистер Мэннинг? — спросила тетка.
— Не понимаю, какое он имеет отношение к моему переезду в Лондон?
— Он? Да он благословляет землю, по которой ты ступаешь. Ты этого не заслуживаешь, но это так. По крайней мере так было еще позавчера. Вот тебе! — Тетка красноречивым жестом раскрыла ладонь и выпрямила пальцы, затянутые перчаткой. — А я считаю, что все это сумасшествие, одно сумасшествие! И все только из-за того, что отец не позволил тебе ослушаться его!
Под вечер труд по увещеванию взял на себя сам мистер Стэнли. По мнению отца Анны-Вероники, увещевать следовало достаточно резко и убедительно. Сидя под газовой люстрой у стола, покрытого бордовой скатертью, на которой лежали его шляпа и зонтик, разделявшие их, как жезл в парламенте, отец и дочь жестоко поссорились. Она решила держаться величественно и спокойно; но в нем с самого начала кипел гнев, и он тут же заявил, что бунт подавлен, — а уж одно это было нестерпимо для нее, — и она должна покорно вернуться домой. Его желание быть настойчивым и отомстить за страдания, испытанные накануне вечером, быстро перешло в грубость; таким грубым она видела его впервые.
— Я здорово переволновался из-за вас, сударыня, — сказал он, входя в комнату. — Надеюсь, вы теперь удовлетворены?
Она испугалась: его гнев всегда пугал ее — и хотя скрыла страх под видом величественного спокойствия, это притворство было противно ей самой. Она ответила, что не хотела доставить ему боль своими поступками, которые вынуждена была совершить, а он ответил, что хватит валять дурака. Она попыталась защищаться и заявила, что была поставлена им в невозможное положение. Тогда он закричал:
— Вздор! Вздор! Любой отец на моем месте поступил бы так же!
Затем добавил:
— Ну, ты пережила небольшое приключение, надеюсь, с тебя хватит. Поднимись наверх и собери вещи, пока я пойду за кэбом.
На это только и можно было ответить:
— Я домой не вернусь.
— Не вернешься?
Несмотря на намерение сохранить твердость, Анна-Вероника, ужаснувшись самой себе, расплакалась. Разговоры с отцом обычно кончались слезами, потому что он всегда вызывал ее на неожиданно решительные слова и действия. Она испугалась, как бы он не принял ее слезы за слабость, и поспешила сказать:
— Я домой не вернусь. Я лучше умру.
После этого заявления разговор на минуту прервался. Затем мистер Стэнли сложил руки на столе, в позе скорее подходящей для адвоката, чем для просителя, грозно глянул на дочь сквозь очки и произнес с нескрываемой злобой:
— В таком случае осмеливаюсь спросить, что ты собираешься делать? Как ты намереваешься жить?
— Как-нибудь проживу, — всхлипывая, ответила Анна-Вероника. — Можешь не беспокоиться! Я устроюсь!
— А я не могу не беспокоиться, — сказал мистер Стэнли. — Я беспокоюсь. Ты думаешь, мне все равно, если моя дочь будет бегать по Лондону, искать случайной работы и унижать себя?
— Я не возьму случайной работы, — ответила Анна-Вероника, вытирая слезы.
И с этой минуты они начали пререкаться с нарастающим озлоблением. Мистер Стэнли со всей своей властностью приказал Анне-Веронике ехать домой, на что она, разумеется, ответила отказом; тогда он предупредил ее, предупредил весьма торжественно не оказывать ему открытого неповиновения и снова повторил свое приказание. Потом добавил, что если она не повинуется ему, то «никогда не переступит его порога», и вообще держался крайне оскорбительно. Эта угроза привела Анну-Веронику в ужас, и, продолжая всхлипывать, она страстно заявила, что никогда больше не вернется домой, и тогда в исступлении они заговорили одновременно, перебивая друг друга. Он спросил ее, отдает ли она себе отчет в своих словах, и разъяснил ей, что она не получит ни одного пенса до тех пор, пока не вернется домой, — ни единого пенса… Анна-Вероника ответила, что ей и не нужны его пенсы.
Тогда мистер Стэнли вдруг переменил тон.
— Бедная девочка! — сказал он. — Неужели ты не понимаешь всего безрассудства твоих поступков? Подумай! Подумай, от какой любви и привязанности ты отказываешься! Подумай о тете, заменившей тебе мать. Подумай, что сказала бы твоя мать, будь она жива?
Мистер Стэнли, глубоко взволнованный, умолк.
— Если бы моя мама была жива, — всхлипнула Анна-Вероника, — она бы поняла меня.
Разговор становился все бесполезнее и мучительнее. Девушка почувствовала себя неопытной, не умеющей держаться с достоинством, отвратительной и, в отчаянии, все более ожесточенно и враждебно спорила с отцом, придумывая язвительные ответы, будто он ей не отец, а брат. Это было ужасно, но что можно было сделать? Она стремилась жить по-своему, а он с оскорбительным презрением стремился помешать ей в этом. Все, что теперь говорилось, Анна-Вероника воспринимала или только так, или как обходный маневр.
Позднее, размышляя обо всем случившемся, она была поражена тем, как быстро все разлетелось вдребезги в то время, когда она уже в душе согласилась вернуться домой, но только на определенных условиях. Ожидая его прихода, Анна-Вероника представляла себе, как ей казалось, со всей полнотой и ясностью свои настоящие и будущие отношения с отцом. Она надеялась на свое объяснение с ним. Вместо этого разразились буря, крики, рыдания, пошли угрозы вперемежку с неуместными просьбами. Беда была не только в том, что ее отец наговорил много нелепого и вздорного, но что она, непонятно почему, заразившись его тоном, отвечала ему тем же. Он утверждал, что основным предметом спора был ее уход из дому — все вертелось только вокруг этого — и что другого выхода, кроме ее покорности, быть не может. А она отчаянно боролась, и сопротивление казалось ей уже вопросом чести. Кроме того, он позволил себе несколько раз самым чудовищным и недопустимым образом намекнуть на то, что во всем замешан какой-то мужчина… Мужчина!
А в заключение всей этой сцены — фигура отца в дверях, дававшего ей последнюю возможность одуматься: он держал шляпу в одной руке, зонтик — в другой, потрясая им, чтобы придать еще большую силу своим словам, и говорил:
— Значит, ты понимаешь? Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответила Анна-Вероника. Лицо ее было мокро от слез и горело от волнения, но ей, к ее собственному удивлению, удалось выстоять в этой схватке как равной. — Понимаю. — Она подавила всхлипывания. — Ни пенса, ни одного пенса, и я никогда не переступлю твоего порога!
На следующий день тетка вновь приехала и стала ее уговаривать. Но как только она произнесла: — Это же неслыханная вещь, чтобы девушка ушла из дому, как это сделала Анна-Вероника! — появился отец, которого ввела приветливая хозяйка.
Отец принял новое решение. Положив на стол шляпу и зонтик, он подбоченился и решительно посмотрел на Анну-Веронику.
— Пора, — сказал он спокойно, — прекратить эти глупости.
Анна-Вероника хотела ответить ему, но он продолжал с неумолимым спокойствием:
— Я здесь не для того, чтобы ссориться с тобой. Хватит этого вздора. Ты поедешь домой.
— По-моему, я объяснила…
— Ты, кажется, не расслышала меня, — сказал он. — Я же велел тебе ехать домой.
— По-моему, я объяснила…
— Поехали домой!
Анна-Вероника пожала плечами.
— Что ж, хорошо, — сказал отец. — Полагаю, что вопрос исчерпан. — И он повернулся к сестре: — Не будем же мы умолять ее. Пусть сама наберется ума, если так господу богу угодно.
— Но, дорогой Питер! — сказала тетка.
- Предыдущая
- 24/70
- Следующая
