Рыцарь-крестоносец - Уэлч Рональд - Страница 38

• Предыдущая
• 38/71
• Следующая

Филиппа растрогали слова старика.

– Вы были очень добры ко мне, светлейший, – ответил он. – Но эта земля никогда не станет моим домом.

– Ладно, ладно, я не буду заставлять тебя, – вздохнул Усамах. – Пока ты не переменишь веру по глубокому внутреннему убеждению, тебе никогда не стать преданным слугой Аллаха. Но если ты хочешь поехать в эту далекую страну, тебе нужны будут деньги. Я подумаю над этим.

Он снова начал диктовать, и Филипп быстро записывал его слова, нанося каламом[62] замысловатую вязь арабского письма. Когда старик, устав, задремал на своей кушетке, Филипп вышел в сад, чтобы посидеть в тени деревьев и послушать журчание фонтана.

Ему было о чем подумать. Первые несколько месяцев пребывания в плену прошли как во сне: он ни разу не задумывался о своей жизни. Смерть сира Фулька, Джосселина, а затем и его отца на долгое время погрузила Филиппа в состояние глубокого отчаяния. А пришедшие вслед за тем известия стали для него еще одним тяжелым ударом.

Королевство распалось, не выдержав напора языческой армии, окрыленной решительной победой на холмах Хиттина. Иерусалим пал после непродолжительной осады, поскольку в городе почти не осталось мужчин, способных защитить его. Пали и иные крупные города и крепости Латинского королевства, взятые штурмом турками, и Бланш-Гарде в том числе. Как позже узнал Филипп, замок был разрушен до основания.

Но крестоносцам все еще принадлежало несколько городов на побережье и отдельные, наиболее мощно укрепленные замки; в тяжелом бою рыцари-госпитальеры отвоевали свою огромную крепость Крэк де Шевалье в сердце Ливанских гор, к северу от Дамаска. Увы! У королевства христиан уже не было будущего.

В первые месяцы плена Филиппу, конечно, казалось, что и его жизнь кончена. Никто не собирался вносить за него выкуп, и он чувствовал себя глубоко несчастным. Зачем его не убили? Что бы он делал, если бы ему была предоставлена свобода? Он старался не думать о случившемся и уходить от возникавших в сознании вопросов. И, в конце концов, жизнь взяла свое. Постоянно находясь рядом со старым Усамахом, он свыкся и со стариком, и с несвободой. Ему даже было приятно общество светлейшего эмира, и скоро Филипп начал возвращаться к жизни. Так тянулись годы плена.

Но теперь все изменилось. В стране происходили значительные события.

Папа, напуганный взятием турками Святого города, объявил новый крестовый поход. Западные христианские страны и богатейшие государства Центральной Европы, потрясенные известием о крушении Иерусалимского королевства, поклялись принять участие в новом крестовом походе.

И теперь их объединенное воинство уже находилось в Святой земле. На осаду Акры прибыл Филипп Французский и с ним Ричард Плантагенет – король английский, завоевавший себе славу самого отважного и искусного воина во всем христианском мире. В его подчинении находилась мощная армия, и ему были доверены все ресурсы Запада. К этому времени осада мощной крепости-порта Акры должна была быть уже завершена и новые крестоносцы могли свободно двигаться на юг, в глубь материка, на штурм Святого города.

Филипп вздохнул и до боли заломил руки. Он не мог принять участие в этих событиях. Он сидел здесь, в Дамаске, и нянчился со стариком.

Эта мысль стала для него настоящей пыткой; такое положение было выше его сил.

Вскочив на ноги, он широко и стремительно зашагал по дорожкам сада, не обращая внимания на жаркие лучи солнца, бьющие ему прямо в лицо. Увы! Это все, что он мог сделать: изливать свою энергию и жажду действий, измеряя дорожки сада Усамаха.

Раздавшийся позади звон серебряного колокольчика, прервавший его размышления, вывел его из задумчивости.

Постаравшись укротить свои чувства, он вернулся в дом. Усамах улыбнулся юноше, словно предлагая тем самым продолжить прерванное занятие, но при этом занялся иным. Эмир не любил утруждать Филиппа различными просьбами, поскольку это служило постоянным напоминанием ему о его преклонном возрасте и старческом бессилии.

Филипп опустился на диван и смотрел, как эмир отпирает маленький сундучок восточной работы с украшенной резьбой железной крышкой. Тяжело дыша – даже это очень утомляло его, – старик сел рядом с Филиппом на диван и обессилено откинулся на спинку. Посмотрев на кожаный мешочек, извлеченный им из сундука, он улыбнулся Филиппу. Его тонкие морщинистые пальцы ловко развязали веревочку, стягивающую края мешочка, и с торжественным возгласом он перевернул его, высыпая содержимое.

На полированную поверхность стола градом посыпался черный жемчуг. Крупные жемчужины сверкали и переливались на солнце – поблескивающие капли чернильного дождя.

– Они твои, – коротко сказал Усамах.

Филипп вскочил и изумленно уставился на жемчуг. Ему было известно кое-что о драгоценных камнях, и он знал им цену. Но эти жемчужины представляли собой целое состояние и могли сделать его подлинно богатым человеком, намного богаче, чем он мог стать, унаследовав сокровища Бланш-Гарде.

– Я никогда не смогу отблагодарить вас, светлейший, – пробормотал он, обретая дар речи.

– А мне и не нужна благодарность, Филипп. Я так никогда и не смог по-настоящему отплатить тебе за то, что ты спас жизнь моего сына, да благословит Аллах его душу. – Усамах, взглянув на встревоженное и напряженное лицо Филиппа, рассмеялся. Ничто не могло ускользнуть от взгляда его проницательных глаз.

– Я видел, как ты расхаживал по саду, – заметил он. – И мне на ум пришли львы в клетках, которых я видел однажды. Может быть, это поможет тебе открыть клетку. – И он тронул одну из рассыпавшихся по столу жемчужин сухим дрожащим пальцем.

Филипп кивнул. И ничего не сказал в ответ. Четыре долгих года, проведенных в плену, научили его сдержанности. Он собрал жемчужины и помог Усамаху подняться в свою спальню, где эмир имел обыкновение отдыхать в самое жаркое время дня.

На следующее утро Филипп выехал из дома в сопровождении полдюжины слуг эмира. Они направлялись за пределы городской стены на ловлю соколов в специальном домике, выстроенном для этой цели: эмир, хотя миновало уже много лет с тех пор, как он последний раз выезжал на охоту, все еще любил ловить и тренировать этих птиц. У Бейрутских ворот они остановились, чтобы пропустить в город караван. Улицы Дамаска ничем особенно не отличались от улиц Иерусалима, подумал Филипп, заметив на углу нищих.

Нищие были такими же оборванными и настойчивыми, как те, которых когда-то давно отхлестал плеткой Льювеллин.

Один из них с протянутой рукой бросился к Филиппу.

– Шейан-лиллах! – заорал он. – Подайте что-нибудь, ради бога!

«Вот так же кричал и тот», – подумал Филипп, роясь в кармане в поисках монеты. Нищий схватил монетку, плюнул на нее, отер слюну рукавом и удовлетворенно взглянул, как она сверкает на солнце.

– Вы сир Филипп д'Юбиньи из Бланш-Гарде? – вдруг тихо спросил он.

Лошадь Филиппа встала на дыбы – так резко он натянул поводья. Он никак не ожидал здесь, а тем более среди дамасских нищих, встретить человека, говорящего на «langue d'oeil», языке норманнов и франков, да еще с благородным акцентом.

– Не показывайте, что вы слушаете! – шепнул ему нищий. – Встретимся сегодня ночью или когда вам будет угодно в таверне у ворот. Спросите нищего Али.

И он побежал прочь, неловко размахивая рукой с зажатой в ней монеткой.

Филипп глубоко вздохнул, борясь с желанием обернуться и еще раз взглянуть на нищего, а потом пришпорил коня и продолжал свой путь.

Они проехали через окружающие Дамаск обработанные землепашцами поля, через зеленые сады и луга и выехали на открытую местность, протянувшуюся до горизонта равнину, охваченную вдали цепью гор.

Западня для ловли соколов была устроена в маленькой хижине белого камня, около шести футов высотой. Ее крыша из дерна, свисавшая до земли, маскировала камень, и создавалось впечатление вполне обычного травяного холмика.

Двое слуг, низко нагнувшись, вошли внутрь, и скоро их головы показались в маленьком окошке, в углу, где на жердочках сидели привязанные голуби.

• Предыдущая
• 38/71
• Следующая