Содержательное единство 1994-2000 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 144

В результате антиавантюристы оказались авантюристами поневоле. А авантюризм поневоле стал могилой для вымученного, с безумным трудом и вопреки своей органике вырванного из себя этими порядочными людьми ГКЧПистского начинания.

Именно это я и назвал ограниченностью, сращенностью с либерально-советской проектностью и либерально-советской ментальностью, чуждой духу жесткой альтернативистской новизны, который мы пытались навязать защитникам очищенного от двусмысленности КПВ-1.

Между тем трудно даже себе представить, как этот либерально-советский проект мог реализовать себя в реальной больной империи, не нарвавшись на все те подводные рифы, которые погубили горбачевизм. Дело в том, что КПСС, будучи стержнем советской империи, просто не могла уйти от духа глобальной альтернативы, выражающегося в формулировке: "Мы несем миру нечто совсем иное, чем американцы и им подобные".

Как только в этой формулировке исчезал волевой металл, действительная убежденность, КПСС рушилась, а вместе с ней рушилась и империя. Пресловутый советский народ не был единым целым, не был культурно-исторической самостью. Он был совокупностью трудно состыкуемых друг с другом исторических личностей, объединенных общим смысловым небом "великой альтернативности". Как только рушилась альтернативность, как только возникал тезис о вхождении в мировую цивилизацию в качестве таких же, как все другие, эти исторические личности, столь непохожие друг на друга, начинали падать со смыслового неба на грешную землю заурядного и очень неглубокого национализма.

Что мог поделать с этим советский реформистский либерализм? Апеллировать к опыту сытой объединяющейся Европы? Но ведь народы от Дальнего Востока до Бреста были столь разными, что каждому из них легче было входить в другие макрообразования на свой страх и риск. И почему им надо было входить именно в Европу и объединяться именно на ее манер друг с другом? Рядом были другие, азиатские, сущности, успешно набирающие вес и мировое влияние, и для кого-то эти сущности были гораздо более родственными. И гораздо более соблазнительными были все возможности, связанные с иными типами построения некоего нового "мы". Типами построения, чуть ли не антагонистическими европейскому.

"Общесоветский" модернизационизм имел шансы, только подавая себя не как цель, а как средство, заявляемое сверхдержавой ради своего подтягивания к мировым стандартам. То есть он должен был хотя бы притвориться, причем убедительно, неким альтернативизмом в модернизационной обертке в духе Петра Первого (взять у Европы ее технику и повернуться к ней задницей). Он неминуемо тем самым должен был нести в себе дух диктатуры, железного подавления всех попыток уклониться от массированной унифицирующей вестернизации, подаваемой как средство решения альтернативных задач.

Так еще можно было попытаться что-то сделать на пути КПВ-1. Возможно, нечто подобное замышлял столь закрытый советский политик, как Юрий Андропов. Но пытаться развертывать этот, во многом и без того слишком противоречивый, проект, уничтожив единое партийное начало вместо того, чтобы жестоко реформировать его (ссылки на Китай стали столь банальными, что их, право, не хочется даже воспроизводить!), пытаться делать это, отдавая суверенитет республикам вместо того, чтобы этот суверенитет изъять полностью и окончательно, пытаться делать это, развивая политический плюрализм, означало идти прямой дорогой к самоубийству.

Между тем страх оказаться отброшенными в очередной застой и очутиться под колесами этого застоя диктовал советским руководителям все эти отклонения от узкого коридора и без того проблематичных возможностей. И "помогали" в этом отклонении не только "злые силы" с Запада, стремящиеся, естественно, добить геополитического конкурента, но и носители иных форм проектности. "Помогали" кто чем мог и как мог. И для того, чтобы понять, кто, как и почему помогал, нужно рассмотреть другие концептуально-проектные самости.

КПВ-2. Альтернативность.

Узкие группы интеллектуалов (мы в том числе), видящие, что КПВ-1 (не имея и без того крупных шансов на реализацию) трансформируется самым губительным для него, его носителей и страны образом, пытались, с одной стороны, вернуть либеральный советский проект в коридор реальных возможностей, а с другой, – напомнить обществу о его действительной самости – духе большой имперской альтернативы. Ни о какой реставрации при этом не могло быть и речи. Речь могла идти об опоре правящих групп на другие сегменты интеллигентского сословия и народных масс, в меньшей степени омещаненные, в большей степени пропитанные духом собственного прошлого, и либо лучше помнящие суть тех вещей, которые создали советский альтернативизм, либо совсем уж напряженно устремленные в будущее, мир информации и космических "штурмов". Включить данные малые сегменты в общую работу могла только энергия властного центра. Но эта энергия была глубоко чужда, повторю еще раз, и тем совсем уж радикальным политическим технологиям, с помощью которых можно было развернуть КПВ-2, и даже тем радикально-умеренным способам, с помощью которых можно было вернуть в разумное русло КПВ-1.

Однако наши усилия на этом пути прививок КПВ-2 и коррекций КПВ-1 были предприняты. И то, что эти усилия сразу же были выданы за реставрационность, реакцию, говорит о бешеной конкуренции, которая уже на этом этапе существовала между правящей партией (чью роль объективно защищал и КПВ-2, и предлагаемые способы восстановления либеральной проектности) и теми рвущимися к власти сущностями, которые давно составляли конкуренцию партии, давно подкапывались под партию и вовсе не хотели, чтобы в решающий момент усилия многих лет были сведены на нет какими-то жестко либеральными или, еще того хуже, альтернативистскими "заморочками".

И здесь мы вновь выходим на тему "агенты и политика", ибо стремившаяся обрушить партию сущность была не чем иным, как конгломератом, образованным различными группами элиты отечественных спецслужб. Именно этот конгломерат стремился прорваться к власти под флагом того КПВ-3, который я опишу ниже. Ожидая ударов от реставраторов или "злых мировых сил", люди КПВ-1 даже не подозревали, в какой мере сошлись в один катастрофический фокус ненависти к ним и их начинанию несколько мощных групп, связывающих себя с несколькими концептуально-проектными векторами.

Выходя за рамки временного интервала, который я сам себе задал, говоря о демократах первой волны, укажу на то, что сходные коллизии разыгрывались вокруг Столыпина, в связи с кончиной правящего дома Романовых и во многих других сюжетах российской истории. И всегда вертикальная стержнеобразующая структура, будь то КПСС или Имперская канцелярия, одинаково атаковалась некими трудно идентифицируемыми элитно-спецслужбистскими конгломератами, объединяющими модернизационистов, ультраправых и широкие массивы разнообразных агентур.

КПВ-3. Реставрационный проект в двух его разновидностях.

Разновидность первая (КПВ-3/1) – связывание рук Горбачеву и недопущение развертывания его проекта (часто ассоциируют с именем Лигачева). Эту разновидность можно назвать "реставрация через торможение".

Разновидность вторая (КПВ-3/2) – трансформация либерального горбачевского проекта, доведение его до абсурда и выморочности, и через его срыв возврат к реставрации на более прочных основаниях ("реставрация через срыв").

КПВ-4. Проект "модернизация через распад СССР" (иногда еще называемый "русский проект"). Его логика такова. Небуржуазный путь развития оказался тупиковым. Буржуазный модернизационный вариант невозможен в полиэтнической империи с мощными кланами на Юго-Западе и Юго-Востоке. Нужно разрушить страну, выделить в ней "остров" с преобладанием русского населения, создать мощные русские миграционные потоки с сопредельных частей разрушенного СССР, накалить за счет этого русскую тему, дискредитировать провалившую либеральные реформы горбачевскую и постгорбачевскую интеллигенцию и буржуазию, создать на волне растущего национализма мощную национальную буржуазию, укрепить Российскую Федерацию (бывшую РСФСР) как русскую часть будущей империи с русским ядром, приходящей на смену "красной интернационалистической империи".