Ты и твое имя - Успенский Лев Васильевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/62
- Следующая
Мало кто знает теперь, что в свое время, в двадцатых и в начале тридцатых годов нашего века, было сделано несколько отважных попыток создать для населения нашей страны нечто вроде «советских святцев». На протяжении нескольких годов разными издательствами было выпущено немало календарей, содержавших, так сказать, рекомендательные списки новых имен. Списки эти включали большое число предложений; среди них встречались совсем неплохие. И все же, если вы переберете своих знакомых или заглянете в любой список граждан, родившихся уже после Октябрьской революции, вы увидите: подавляющее большинство их носит самые обыкновенные, привычные, стародавние (то есть введенные еще церковью) имена. В чем же тут дело? Почему это так? Почему попытки наших номофилов повисли в воздухе? Ведь как будто бы нет никаких причин нашим людям так упорно держаться за старину. Почему бы в самом деле не принять рядом с хорошо известным и любое число новых, — красивых, и по звуку и по значению, имен?
Чтобы решить, почему этого не произошло до сих пор, посмотрим, как строились те «красные святцы», о которых я только что вспоминал.
Чего-чего только не предлагали на выбор для превращения в имена наивные люди — их составители! То им казалось, что для этого можно спокойно использовать любое слово, лишь бы оно называло какое-нибудь значительное и новое явление в жизни нашей страны. Советовали девочек называть: Электрификация, Химизация, мальчиков — Днепрогэс, Магнитострой, Донбасс или как-нибудь еще в таком же роде. При этом совершенно упускали из виду, что никто не согласится носить имя-змею, в семь или восемь слогов длиною, «не способное уместиться не только в элегии», но и в самой простой речи. Как выразился когда-то один находчивый маленький мальчик: «Я такого слова и сказать не могу: мне ртту тяжело говорить такие слова». А ему надо было выговорить простое имя Людмила!
Конечно, каждый хочет, чтобы его имя было удобным в произношении, коротким и благозвучным. Между тем слово «химизация» не обладает вторым из этих свойств, а «э-лек-три-фи-ка-ци-я» — ни первым, ни вторым. Наш язык имеет склонность по возможности сокращать все длинные слова, даже самые обыденные; мы охотнее говорим «метро», чем «метрополитен», заменили коротким «кино» длинное «кинематограф», никогда не упускаем сказать «фото» вместо «фотография». Язык — умный лентяй; он не любит лишней работы там, где можно обойтись малым усилием. Так неужели же кто-либо согласится прицепить себе навек имя, точно собранное из неуклюжих деталей какого-то словесного конструктора? «Как вас зовут?»—«Меня? Электрификация Магнитостроевна…» Хотели бы вы представляться так знакомым?
Конечно, нет! Каждый предпочтет любоваться своим именем, даже немного гордиться им.
Так, и не без гордости, писала о себе поэтесса А. Ахматова.
Что ж, можно понять эту гордость. А попробуйте так же полюбоваться именами вроде Децентрализация или Мингечаурстрой! Конечно, они не выдержали испытания; жизнь сердито отбросила их.
Были другие предложения. «Советские святцы» двадцатых годов полны, например, хорошо нам знакомых древних «княжих» имен: Ратмир, Рюрик, Аскольд, Рогнеда, — все они фигурируют тут, рядом со множеством зарубежных, добытых из мифологии и литературы других стран: Кунигунда, Фрея, Брунгильда, Зигфрид, Ролланд, Эсмеральда.
Казалось бы, против этого нечего возражать. Чем княжое имя Рюрик хуже, чем такое же княжеское Олег или Игорь; а ведь они живут среди нас. Почему бы нам, спокойно пользуясь именем Людмила, отвергать ее сверстницу Рогнеду? Но вот тут-то и обнаруживается, какая тонкая вещь человеческие имена, каким сложным условиям должно удовлетворять слово, чтобы им мог быть назван человек.
Назвать мальчика Ратмиром можно, а Русланом— нет. В чем дело: оба имени почерпнуты ведь из одного запаса? Да, но слово Руслан уже давно успело стать для нас «собачьим» именем: так часто зовут псов. Дайте его сыну — и в школе начнут дразнить мальчишку. Полканом, если не Барбосом, это уж как пить дать. Не подходит и Рогдай; прислушайтесь, — разве вы не слышите в нем внятного сочетания двух слов: «рог» и «дай»? С Рогнедой тоже не все спокойно: кроме «рога», в этом слове таится и «гнедая масть», если не что-нибудь еще менее приятное. Не потому ли из многих древнерусских женских имен заново привилось у нас только одно — Светлана? Вот уж тут ни к чему не придерешься: светлое, милое, красивое имя!
Посмотрите на дело и с другой стороны: Светлану легко превратить в Светку, Светочку, Свету, Светик. А попытайтесь сделать что-нибудь подобное с Рогнедой… Рогуля? Гнедочка! Гнедка?
Другой изъян у имен западного происхождения: они просто чужды нашему слуху; они выглядят в большинстве своем вычурными, претенциозными, как какая-нибудь шляпа необыкновенного фасона, которой не носит почти никто. Одно дело — под картинкой, изображающей рыцарский турнир, найти подпись;
Тут всё на месте.
Но прочитать в газете: «Инвалид труда Кунигунда Горшкова выступила с рационализаторским предложением», — и странно, и немного смешно. «Брунгильда Павлова получила двойку…» «Эсмеральда Ванина купила калоши…» Не кажется ли вам, что человек с таким именем чем-то напоминает даму в пышном кринолине, входящую в трамвайный вагон, или напудренного маркиза с косичкой, ожидающего мяча в воротах команды «Динамо»? Не идут нам такие имена, и это совершенно естественно! (Да вот вам живой пример: «Светлана разыскала Изольду на комбинате, бледную и немощную после морской болезни… Изольда еле взобралась на лошадь и сидела на ней неуклюже, мешковато» («Огонек», 1957, № 11, стр. 20). Стоило называть девочку звучным именем легендарной златокудрой красавицы, чтобы потом ее так срамили).
Предлагали превращать в человеческое имя названия всевозможных цветов и растений. И снова можно сказать: заранее против этого возражать трудно: имя Роза существует у нас и не кажется нелепым; но вот Фиалка или Настурция почему-то смущают. А почему? Что мешает мне назвать дочку Резедой или Анемоной, а сына… Ну, хотя бы Рододендроном?
Поразмыслим над этим. Даже имя Роза не слишком часто употребляется нами: слишком еще живо ощущается, что значит оно «прекрасный цветок», «красавица». Такие имена пугают: они точно налагают на своих носителей тяжелую обязанность — тянуться за собственным именем, быть «не хуже его». Помните одну из пушкинских второстепенных героинь, дурнушку-графиню, лицо которой напоминало репку с воткнутой в нее луковкой-носом? Хорошо бы выглядела она, если бы родители вздумали назвать ее Розой, Орхидеей или Лилией!
Вы можете сделать мне резонное возражение: по свету гуляет очень много щуплых и слабосильных Львов, всем неприятных по характеру или внешности Людмил, Вер, которым нельзя ни в чем довериться, и Святославов, не отличающихся ни святостью, ни славой. Однако это никого не смущает…
Вы правы, но обратите внимание на одно существенное обстоятельство. Имя Людмила стало именем столь давно, что мы уже перестали слышать его как слово. Мы преспокойно говорим: «Эту Людмилу все терпеть не могут», — и даже не подозреваем, что слово Людмила значит «милая людям», что наша фраза означает: «эта милая людям особа всем не мила». Мы восклицаем: «Черт бы побрал вашего Федора!» — хотя это можно перевести: «Черт бы побрал ваш божий дар!» Мы уже привыкли к этим именам; из них давно выветрилось их прямое значение, а в именах, заимствованных, нам и не добраться до него. Именно поэтому, и только поэтому, нам так легко обращаться с ними как с именами.
- Предыдущая
- 20/62
- Следующая
