Слово о словах - Успенский Лев Васильевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/96
- Следующая
Теперь – так говорили изобретатели этой теории – нам не всегда легко угадать старое первобытное слово-передразнивалку в наших словах: за десятки тысяч лет с ними могли произойти большие перемены. В словах «авка» или «хрюшка» и то не каждый и не сразу заподозрит собачий лай или свиное хрюканье. И всё же язык, по-видимому, родился именно из подражания простым звукам природы, которое сделало человека говорящим.
Все это звучит очень правдоподобно.
В самом деле, возьмите название хотя бы той же кукушки. Как называют эту птицу разные народы Европы?
У русских она – куку?шка
В Чехии – ку?качка
У болгар – кукуви?ца
У немцев – ку?кук
У французов – куку?
У румын – кук
По-испански – ку?ко
В Италии – ку?куло
В Турции – гугу?к[10]
Объяснить такое поразительное совпадение имен в разных языках можно только тем, что разные племена подражали одному и тому же птичьему крику. Многие на этом и остановились.
Однако, если рассудить хорошенько, приходится признать, что переносить наблюдение, может быть и справедливое в отношении кукушки и ее имени, на другие слова было бы неосторожно. Кажущаяся бесспорность такой догадки рассыпается довольно быстро.
Чтобы разобраться в этом хитром вопросе, нам придется начать опять-таки очень издалека.
ЛЕСНЫЕ ЗВУКИ
Слово «кукушка» все производят от ее крика. Но вот уж слово «синица» как будто с писком этой птички не связано. Многим представляется, что оно, скорее, придано ей по цвету ее оперения. Может быть, «синица» значит «синяя птичка»?
А вы видали когда-нибудь живую синицу?
«Большая синица ростом с домашнего воробья. – написано в энциклопедическом словаре. – Верхняя сторона ее тела желтовато-зеленого цвета, переходящего местами в серый. Нижняя сторона – желтая. Шапочка на голове, бока шеи, горло и продольная широкая полоса, идущая по нижней стороне тела – черные. Щеки – белые. Клюв – черный».
Спрашивается: где же здесь синий цвет?
«Вот-вот, так оно и есть, – скажут вам тотчас сторонники „вау-вау“ теории. – Название синицы, конечно, не имеет никакого отношения к ее окраске. Это тоже звукоподражание. Слыхали вы, как эту птичку еще зовут в народе? Она носит несколько имен: „зенька, зинька, зинзивер“…»
Это верно. Знаменитый русский «птицевод» А. Богданов так прямо и писал когда-то: «Зинькой и зинзивером синицу прозвали по ее крику…»
Если так, тогда можно допустить, что «зинька» – настоящее имя синицы, а «синица» – его искажение. «Зинька, зиница, синица…» Пожалуй, «вау-вау» теория права: ведь мы опять договорились до звукоподражания.
Ну, а на самом деле на чьей же стороне правда?
Многие птицеловы, охотники, зоологи свидетельствуют: «большая синица (это одна из синичьих пород) весной действительно испускает звонкий крик: „зинь-зинь-таррарах!“»
Казалось бы, это все решает. Но беда в том, что другие столь же осведомленные знатоки слышат в щебете синицы несколько иные звуки: «Пинь-пинь-тарарах!»
Украинские любители птиц все, как один, от профессора до пионера-птицелюба, согласно утверждают, что писк синицы надо передавать так: «Цень-цень-тарарах!»
И, наконец, совершенно случайно, в стихотворении американского поэта прошлого столетия Эмерсона я наткнулся на чувствительные строчки, посвященные той же лесной певунье:
Вот теперь и судите сами, каким же из этих мало схожих звуков люди должны были подражать? Как было бы правильнее окрестите веселую обитательницу северного леса: «зинька», «пинька», «ценька» или «чикчинька»?
Чтобы решить этот сложный вопрос, пойдите в марте в лес или, еще лучше, приманите синиц к своему окну, вывесив кусочек сала на веревочке. Гости сейчас же явятся.
Прислушайтесь к их голосам – и вы немедленно убедитесь, что ничего похожего ни на «зинь-зинь», ни на «чик-чик» они не «произносят». Просто птички издают три каких-то очень неясных музыкальных тона: два – покороче и позвонче, третий – раскатистый и трескучий. Изобразить, передать их звуками нашей человеческой речи просто немыслимо.
В этом нет ровно ничего удивительного. Голосам животных нелегко подражать; чтобы их «записывать», ученые-орнитологи (птицеводы) предложили множество сложных систем, но среди них ни одной удовлетворительной.
Поэтому каждый человек, и тем более каждый народ, передает эти крики на свой собственный лад.
Возьмите для примера обыкновенную утку. Думается, мы, русские, правильно считаем, что эта птица крякает, произнося совершенно ясно: «кря-кря».
Но, по мнению французов, утиное кряканье надо передавать иначе: «куэн-куэн».
Румыны изображают крик утки опять-таки по-своему: «мак-мак-мак». А датчане полагают, что их утки ясно выговаривают: «раб-раб-раб».
К сожалению, я еще не успел узнать, как крякают утки других народов; вероятно, пришлось бы столкнуться со множеством самых разнообразных мнений.
Еще любопытнее получается с петухом. Уж это ли не знаменитый солист среди птиц? Кажется, кто может не понять, что он ясно и громко возглашает свое несомненное, членораздельное «ку-ка-ре-ку»?
А вот подите же! Французам в его крике слышится несколько иное сочетание звуков: «кокорико»; а петухи британских островов, по уверениям их хозяев-англичан, распевают нечто на наш слух совсем уж неправдоподобное: «кок-э-дудль-ду»[12].
Откуда же такое странное несогласие?
Очень понятно откуда: послушайте несколько часов подряд петушиное пение, и вы, точно так же как и с синицами, убедитесь, что птица эта просто не подчиняется ни русским, ни французским, ни каким-либо другим человеческим словарям. Она ровно ничего не «выговаривает». Она тянет что-то чисто петушиное, совершенно свое, нечто вроде «а-а-а?-а-а?», «о-о-о?-о-о?» или «э-э-э?-э-э?», в зависимости от возраста, сил и породы. А нам, людям, вольно вкладывать в этот простой, нечленораздельный крик свои, чисто человеческие звуки, которых там и в помине нет…
Это неудивительно. Точно так же, желая изобразить голосом звуки музыкальной пьески, вы ведь тоже начинаете напевать какое-нибудь «тру-ля-ля, тру-ля-ля», или «тим-пам-пам», хотя, конечно, ни рояль, ни скрипка, ни труба ничего похожего «произносить» не способны.
ОТ ЗИНЗИВЕРА ДО СНЕГИРЯ
Выводы, к которым я вас привел, настолько неожиданны, так противоречат обычным нашим представлениям о названиях животных и птиц, что стоит, пожалуй, проверить их еще на одном любопытном примере. Впрочем, речь и тут пойдет о той же самой синице.
В «Лесной газете» – книге известного писателя Виталия Бианки – есть рассказ, озаглавленный: «Зинзивер в избе».
«В лесную избушку… через открытую дверь смело влетел зинзивер – синица; желтый, с белыми щеками и черной полосой на груди…»
Несколько ниже талантливый писатель-натуралист объясняет и происхождение этого странного птичьего имени:
«Пел зинзивер, синица… Птица нехитрая: „Зин-зи-вер! Зин-зи-вер!“»
Ну вот: птица кричит «зинзивер» и называется тоже «зинзивер». Казалось бы, лучшего доказательства того, что люди, изобретая новые слова, прибегают к звукоподражанию, и не требуется. Но это именно «казалось бы».
10
Не следует думать, однако, что это правило не знает исключений. По-японски кукушка именуется «хототогису», по-китайски – «дуцзюань». В корейском слове «ппоккуксэ», означающем эту же птицу, можно расслышать слог «кук», столь необходимый у нас. Но зато у наших братьев по языку – украинцев, да и у русских на юге, вместо слова «кукушка» живет совсем на него не похожее слово «зозуля». В древнерусском языке кукушка именовалась «зегзицей». Фамилия писателя Загоскина происходит от одного из областных наименований этой птицы: «зогза?».
11
Эта же запись напева синиц встречается в романе Д. Олдриджа «Охотник». А отличный немецкий языковед-этимолог М. Фасмер сообщает, что его соотечественники тот же птичий возглас изображают как «ци-ци-гэг».
12
По-английски это звучит как «петька глуп», нечто вроде нашего «попка-дурак».
- Предыдущая
- 19/96
- Следующая
