Королеву играет свита - Успенская Светлана Александровна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/98
- Следующая
— Я вообще с тобой жить не буду, меня мама к себе заберет!
— Ну конечно, — с хладнокровной иронией отвечала бабушка, — заберут на пять минут, а потом вышлют обратно посылкой: нате вам обратно вашу капризулю.
Развод родителей прошел для нее незамеченным. Мать приехала из Москвы для .оформления документов. По дороге она заехала в Калиновку повидаться с дочерью, побыла там немного, ежась от пристальных осуждающих взглядов соседей, и вскоре засобиралась в дорогу.
— Вера Мироновна, у нас с Ваней нет пока квартиры, мечемся по съемным хатам, — смущаясь, сказала она бывшей свекрови, — да и дома бываем нечасто, вечно на съемках, мотаемся по всей стране… Можно пока оставить Катю у вас?
Ей, я вижу, у вас хорошо…
Свекровь осуждающе взглянула на невестку, но вслух ничего не сказала.
Она радовалась, что внучка останется с ней.
Нина не возражала, когда суд оставил девочку на воспитание отцу. Ей сейчас было не до Кати. У нее в жизни все было так неопределенно, так запутанно…
Она еще не знала, получится ли у ней с Ваней семейная жизнь. Их отношения были очень неровные, как будто ненастоящие. Словно не жизнь, а сплошные пробы на роль.
Они были вовсе не похожи на счастливых молодоженов. То жили несколько недель душа в душу, купаясь в счастье, а потом все летело в тартарары. Ваня срывался, запивал, исчезал из дома без предупреждения. Нина искала его по знакомым, по собутыльникам, звонила в морг и в милицию.
Она злилась, терзалась, ревновала и проклинала тот день, когда связалась с ним. Но ничего не могла с собой поделать. Стоило ему с виноватым видом поскрестись в дверь, как, чуя его возвращение, она со всех ног мчалась ему навстречу, моля Бога лишь об одном — о том, чтобы на этот раз он не оказался слишком пьяным.
Ее кинематографическая карьера резко пошла в гору. Благодаря громкому браку ее имя стало известно всей стране. Ей предлагали интересные роли, но Нина все чаще отказывалась от съемок. Вдруг она уедет сниматься, а Иван опять запьет или спьяну вздумает вернуться к своей бывшей жене? И что станется с ней тогда?
Быть брошенной она не привыкла. Эта роль ей определенно не нравилась.
Она держалась за него цепко, как клещ, не желая выпускать из рук завоеванную добычу. «Мы будем счастливы, обязательно будем счастливы!» — твердила она себе, точно воинский приказ, и не пожалела бы жизни для его выполнения. Только вот чьей жизни?
Вскоре Оля разродилась дочерью, и Нина вздохнула с облегчением. «Вот если бы сын, — пело все внутри нее, — тогда бы он вернулся к ней!» Дочь — это было что-то несерьезное, не всамделишное. Дочь — это не продолжение рода, это всего лишь боковая ненужная ветвь, которая со временем отделится от древа и сольется с чужим семейством, чтобы бесследно исчезнуть.
А вот она, Нина, родит ему сына. Родит во что бы то ни стало. И тогда он останется с ней. Навсегда!
— Бабушка, когда мама приедет за мной? — спрашивала Катя таким тоном, каким дети обычно спрашивают о тех вещах, о которых заранее известно, что они ни в коем случае не могут произойти.
Вера Мироновна предпочитала перевести разговор на другое. Ей было неприятно даже мимолетное напоминание о бывшей невестке.
А Катя мечтала о том, как летом они с мамой вновь отправятся к морю. В белом домике, утопающем в зелени, они будут жить вместе с Кутьковой и с тем веселым дядей, который, как ей недавно сообщили, теперь стал маминым мужем.
Зажмурившись что есть силы, она представляла себе, как им будет хорошо вместе.
Мама вновь наденет то красивое платье с красным пояском, Кате повяжут на голову огромный белый бант, и все встречные будут восхищаться их необыкновенной красотой.
Отец привозил ей игрушки и подарки, а она доводила его до белого каления своими вопросами:
— Па, ты когда отвезешь меня к маме? Летом, да? Отец раздраженно отмахивался от дочери:
— Твоей маме сейчас не до тебя, Катя. У нее съемки… И потом, у нее скоро должен родиться ребенок.
— Ребенок? — задумывалась Катя. — А кто, мальчик или девочка? Я хочу мальчика. Зачем нам девочки, у нас уже есть я… Ой, папа, отвези меня к маме, я хочу посмотреть как это, когда должен родиться ребенок…
Минуло лето, а от мамы не было никаких вестей. Осенью Кате предстояло отправиться в школу. Зная это, она считала себя ужасно взрослой. Конечно, она будет учиться лучше всех. Она уже теперь складывает буквы лучше всех приготовишек в садике. Может быть, ее даже примут в октябрята. На белый фартук приколют значок с кудрявым золотоволосым мальчиком, и тогда все вокруг увидят, какая она уже взрослая… И мама тоже увидит. Увидит ли?
И вот настал день, когда папа повел ее записываться в класс.
Учительница, полная женщина в английском синем костюме, голову которой оттягивал огромный шиньон из не подходящих по цвету волос, с любопытством взглянула на девочку, услышав знаменитую фамилию. В ее лице что-то неуловимо изменилось. Она заинтригованно понизила голос:
— А… Что-то я слышала об этом. Кажется, в «Советском экране» писали.
— Лицо ее озарилось нехорошим любопытством. — Значит, ваша жена сейчас в Москве с этим, как его, Тарабриным… А правда, что ее по суду лишили родительских прав? Скажите, она действительно устраивала пьяные дебоши вместе с…
Отец Кати побелел от бешенства.
— Это никого не касается, — перебил он ее. — Семейные дрязги здесь ни при чем.
Учительница оскорбленно сузила глаза.
— Речь, товарищ Сорокин, идет об условиях в семье, где девочка живет.
Наша советская школа, товарищ Сорокин, придает очень большое значение семейному воспитанию, воспитанию подрастающего поколения советских людей, которые… которое… — В запальчивости она забыла слова.
Глаза учительницы с хищным любопытством ощупывали лицо ребенка.
Педагогиня уже представляла себе, как будет рассказывать завучу о новой ученице и с праведным гневом обсуждать моральное разложение в артистической среде.
Катю не удивили эти цепкие взгляды. Она давно воспринимала как должное нездоровый интерес к своей семье. Ей было прекрасно известно, что стоит ненароком упомянуть фамилию матери, как множество любопытных глаз начинали буравить ее, а в голосе людей, доселе не обращавших внимания на ее скромную персону, проявлялось жадное внимание.
В детском садике воспитательницы частенько расспрашивали ее о новой семье матери, с трудом сдерживаясь от слишком интимных вопросов:
— Ну и какой он, Тарабрин?
— Какой? — солидно переспрашивала Катя, умелой паузой подогревая внимание к своей особе. — Такой веселый дяденька… Самогонку очень любит. А как напьется, все песни поет:
А мы с товарищем отправились на Беломорканал! Эх! В кармане, как вернулися, как будто кот наклал! Эх!
Оставил я товарища, отправился в Сибирь. Эх! Теперь меня в Сибири той имеют вдоль и вширь. Эх!
Товарищ мой отправился на речку Колыму. Эх! На речке той впендюрили огромный фиг ему. Эх!
Катя старательно топала ногами, кружилась на месте. Воспитательницы замирали, изумленно приоткрыв рот. Через эту черноглазую смышленую девочку они как будто приобщались к недосягаемому экранному миру и тому, что ему сопутствовало, — красивым нарядам, веселой ресторанной жизни, поездкам за границу…
— Мы жили в Алуште с дядей Тарабриным, — между тем продолжала Катя. — Однажды мама оставила меня с ним на время. Я сначала его немного боялась, потому что он очень громко храпел на кровати, и мне нельзя было шуметь. А потом…
— Что было потом, Катенька? — Воспитательницы замирали, склоняясь к рассказчице.
— Потом он проснулся, стал одеваться, а у него из кармана посыпались деньги. Много денег! Я никогда не видела так много. Они валялись прямо как листья в лесу. А потом он стал танцевать на них. Они прилипали к его подошвам, а он только смеялся и потешно шаркал ногами.
Воспитательницы изумлялись.
— Ну и денег у этих артистов! Куры не клюют! — Они восторженно сглатывали слюну и мечтательно щурили глаза. — Вот бы хоть на минуточку увидеть его… Хоть одним глазком!
- Предыдущая
- 24/98
- Следующая
