Записки театральной крысы [старая орфография] - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 1

Недавно я рѣшилъ открыть въ столицѣ собственный театръ: нанялъ помѣщеніе, пригласилъ хорошихъ актеровъ и умныхъ режиссеровъ.

— Я думаю, можно и начинать, — сказалъ я старшему режиссеру. — Для открытія мнѣ бы хотѣлось поставить «Отелло» Шекспира.

Режиссеръ согласился со мною.

— Прекрасно. На ближайшемъ засѣданіи мы это и обговоримъ.

— Развѣ нужно засѣданіе?

— А какъ же! Это очень сложная и трудная вещь — постановка пьесы.

— Да, да, это вѣрно. Пока раздашь роли, начнешь репетиціи, напишешь декораціи…

Режиссеръ въ ужасѣ взглянулъ на меня и отшатнулся…

— Создатель! Да имѣете-ли вы какое-нибудь представленіе о театрѣ? Не полагаете-ли вы, что для того, чтобы построить домъ, достаточно навалить груду кирпичей?!

— Простите… я…

— Ничего, ничего! На засѣданіи вы увидите, какъ это дѣлается.

Было засѣданіе.

Когда всѣ собрались, главный режиссеръ всталъ, откашлялся и сказалъ:

— Милостивые Государи! Прежде всего, мы должны бросить бѣглый, ретроспективный взглядъ на Бэкона. Шекспиро-Бэконовскій вопросъ прошелъ два фазиса. До 1889 года бэконіада ограничивалась одними теоретическими домыслами въ своемъ походѣ противъ Шекспира. Но шекспирологи не обращали вниманія на новый фазисъ Бэкономіи. Въ этомъ смыслѣ высказалось, напр., нѣмецкое Шекспировское общество въ 20-мъ, «Jahrbuch'ѣ». Но уже въ 24-омъ «Jahrbuch'ѣ» извѣстный профессоръ Лео выступилъ съ очень рѣзкой статьей противъ американца Донелля, изобрѣтателя Бэконовскаго шифра. Странно, однако, что среди всѣхъ обличительныхъ статей противъ Донелля, въ «Shokespeare Jahrbücher» нѣтъ ни одной, въ которой было бы обращено вниманіе на языкъ, будто бы раскрытаго шифра…

— Дѣйствительно, странно! — подхватилъ я. — Изумительно прямо! Ну, кому же мы поручимъ роль Отелло?

Всѣ странно взглянули на меня, а режиссеръ сказалъ:

— Теперь бросимъ бѣглый взглядъ на мнѣніе по этому поводу графа Фитцумъ фонъ-Экштедтъ…

Режиссеръ говорилъ долго. Онъ бросалъ бѣглые взгляды налѣво, направо, назадъ и впередъ.

— Впрочемъ, — закончилъ онъ, — я не буду теперь объ этомъ распространяться. Мною приглашены профессора Чикинъ и Выкинъ, которые освѣтятъ вамъ этотъ вопросъ въ спеціальной лекціи. Я же подойду прямо къ постановкѣ «Отелло». Завтра я уѣзжаю въ Стратфордъ.

— Какъ, уѣзжаете?! — испугался я. — Вѣдь, вы же только что сказали, что… подойдете прямо къ постановкѣ пьесы.

— Ну, да! Вы, ей Богу, точно ребенокъ… Я для этого и ѣду въ Стратфордъ. Вы, вѣдь, знаете, что Шекспиръ былъ крещенъ въ церкви Holy Trinity?..

— Нѣужѣли! Вотъ не думалъ.

— Да, конечно! Я сдѣлаю нѣсколько снимковъ на мѣстѣ, затѣмъ обслѣдую точно улицу Генли (Henleu-Street); дѣло въ томъ, что мѣсто рожденія Шекспира колеблется на этой улицѣ — между двумя смежными домами, и я постараюсь выяснить…

— А вдругъ вамъ не удастся выяснить, — опасливо сказалъ кто-то.

— Это было бы большимъ ударомъ, но… ничего! Постараюсь сдѣлать, что можно. Сфотографирую фасады, разспрошу жителей… Поброжу по берегу Авона… Надо многое продумать!

— Кто же будетъ играть Отелло? — переспросилъ я.

Премьеръ Коралловъ всталъ и замѣтилъ, разглядывая свои руки:

— Я думаю — я?

Режиссеръ закрылъ глаза ладонью и сказалъ сосредоточенно:

— Позвольте, позвольте… Сейчасъ, сейчасъ. Дайте вдуматься, дайте осознать это…

И, отнявъ ладонь отъ глазъ, воскликнулъ:

— Да! Вы!

— Въ такомъ случаѣ, — согласился Коралловъ, — если я — сегодня же мнѣ придется выѣхать.

— Куда?! — встревожился я.

— Въ Абиссинію.

— Значить, вы отказываетесь отъ роли?

— Съ чего вы это взяли! Дѣло въ слѣдующемъ: вамъ, вѣроятно, извѣстно, что населеніе Сѣверной Африки отличается многообразной помѣсью расъ. Мы наблюдаемъ различныя комбинаціи расъ семитической (арабы), древне-египетской (копты), бѣлой (туареги, въ которыхъ видятъ потомковъ древнихъ гиксовъ), эфіопской (абиссинцы) и чисто негритянской. Я объѣду Каиръ, Александрію, Луксоръ…

— Позвольте, — сказалъ я. — А Дездемона? Кто играетъ Дездемону?

— Я, — отвѣтила Пеликанова. — Это ничего, что я не знаю итальянскаго языка?

— А зачѣмъ вамъ? Пьеса уже переведена съ англійскаго.

— Много вы понимаете. Какъ же я буду играть, не побывавъ во дворцѣ дожей, не проникнувшись запахомъ Canale grande и величавой красотой божественнаго палаццо на Пьяццетѣ.

— Ничего, — сказалъ ей декораторъ. — Мы поѣдемъ вмѣстѣ. Съѣздимъ сначала на Кипръ, потомъ въ Венецію, потомъ…

— И прекрасно, — вскричалъ бутафоръ. — Втроемъ веселѣе. Выѣдемъ черезъ недѣльку…

— А вамъ зачѣмъ? — обернулся я къ нему.

— Это очень даже странно — вашъ вопросъ; вы, кажется, забыли эпизодъ съ платкомъ Дездемоны?..

— Ну?

— …Съ настоящимъ венеціанскимъ кружевнымъ платкомъ!

— Ну?!

— Въ Венеціи есть спеціальныя мастерскія кружевъ: въ Мурано, Бурано, Турано, Дурано…

— Изучать будете? — прищурился я.

— Да-съ, изучать. Не думаете ли вы, что мы можемъ дѣлать все на-авось, какъ-нибудь. Охъ, ужъ эти русскіе, — авось, небось, и какъ-нибудь… Вы, можетъ быть, скажете, что мнѣ не нужно поѣхать и въ Лондонъ для снятія копіи со знаменитаго «кинжала Отелло», хранящегося въ Западномъ отдѣлѣ Британскаго музея?

— Или мнѣ для роли Кассіо не нужно изучать караульную службу на мѣстѣ, среди кипрскихъ регулярныхъ военныхъ частей? — подхватилъ второй любовникъ.

Я всталъ и, сдѣлавъ знакъ, что желаю говорить, торжественно началъ:

— Я привѣтствую ту любовь къ нашему прекрасному дѣлу, ту любовь, которой горите вы. Для того, чтобы пьеса была обставлена и сдѣлана, какъ слѣдуетъ — все это насущно важно и чрезвычайно необходимо. Я пойду еще дальше: по пьесѣ сказано, что въ ней участвуютъ: «послы, музыканты, матросы и и прочіе». Я думаю не мѣшало бы актеровъ, играющихъ пословъ, отправить въ итальянское посольство — пусть изучаютъ! Музыканты пусть возьмутъ нѣсколько уроковъ у профессора консерваторіи, а матросамъ устроимъ особый бассейнъ съ моделью корабля, для того, чтобы они, плавая, могли проникнуться своими ролями!.. Остаются «и прочіе», — устроимъ и имъ курсы. Если за сценой будутъ выстрѣлы — возьмемъ нѣсколько уроковъ орудійной стрѣльбы у артиллеристовъ, или еще лучше, отправимъ помощника режиссера на заводы Крезо!! Въ первомъ актѣ Брабанціо кричитъ «огня». Не мѣшало бы запросить по этому поводу мнѣніе спичечныхъ фабрикъ Лапшина и «Вулканъ»! Мы все это сдѣлаемъ. И я даю вамъ слово, что и я самъ, я, антрепренеръ, приму участіе въ общемъ творчествѣ.

— А что же вы… будете дѣлать? — усмѣхнулся режиссеръ, пожимая талантливымъ проникновеннымъ плечомъ.

— Я? Да вѣдь на то, чтобы поставить, какъ слѣдуетъ эту штуку, нужны большія деньги?

Режиссеръ снисходительно улыбнулся.

— Да… не маленькія!

— Ну, то-то же. Такъ, что же дѣлаю я?! Съ завтрашняго же дня поступлю простымъ рабочимъ въ экспедицію заготовленія государственныхъ бумагъ, и начну съ самаго начала изучать бытъ служащихъ, рабочихъ, и способъ изготовленія кредитныхъ бумажекъ. Все это нужно прочувствовать, во все вникнуть. Постановка, такъ постановка! И вотъ, господа, когда я изучу это дѣло, какъ слѣдуетъ, когда я разберусь въ этомъ, тогда и можно приступить къ дальнѣйшей постановкѣ «Отелло»!! Года черезъ два-три и займемся! Вотъ что-съ.

Расходились опечаленные.

Драматургь сидѣлъ въ уборной актера и, покуривая сигару, слѣдилъ за тѣмъ, какь актеръ наклеиваетъ себѣ горбинку на носъ.

Между дѣломъ актеръ говорилъ:

— Увѣряю васъ — душу актера мало кто постигъ. Его изображали пьяницей, мошенникомъ, соблазнителемъ чужихъ женъ, прихлебателемъ, интриганомъ, и надутымъ ничтожествомъ. Все это, по моему, неважно. А душу, настоящее внутреннее содержаніе актера, господа бытописатели проглядѣли. Въ актерѣ есть одна только черта характерная — и я удивляюсь, какъ это ея не замѣчали — вѣдь она такъ и бьетъ въ глаза, такъ и лѣзетъ наружу.