Новое назначение - Бек Александр Альфредович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/51
- Следующая
Чувствуя полную внутреннюю собранность, Онисимов, подчас прерываемый вопросами прохаживающегося генералиссимуса, четко докладывал главные данные проекта. Вот он указкой очертил недавно открытое в излучине Ангары железорудное месторождение. Называя на память разведанные и предполагаемые запасы тамошних руд, нуждающихся в обогащении, он неожиданно уловил еле заметную усмешку на тонких втянутых губах старика Челышева. Что такое? Неужели он в чем-то ошибся?
Невольно Онисимов вновь взглянул на карту. Да, он показал не тот изгиб Ангары Потрясенный оплошкой, он хотел тут же ее исправить, но Сталин произнес:
– Сколько электроэнергии возьмут ваши обогатительные фабрики?
Онисимов, не затрудняясь, назвал интересующую Сталина величину.
– Эти показатели, товарищ Сталин, выведены на основе опыта наших лучших обогатительных и агломерационных установок.
– На основе опыта… – не то вопросительно, не то недовольно сказал Сталин. – Опять, значит, будете жечь уголь, чтобы выпекать агломерат?
– Однако других способов, – ответил Онисимов, – в распоряжении металлургов пока нет. Товарищ Челышев, надеюсь, подтвердит.
Челышев ограничился кивком.
– Таким образом, показатели, – продолжал Онисимов, – принятые нами…
Сталин, однако, не дослушал.
– Что же выходит? – перебил он. – Получим огромное количество энергии от Енисейской гидростанции, от Ангарского каскада. А кто ее будет забирать? Металлургия?
Он говорил, не повышая голоса, но в тоне сквозило раздражение. Упрекнул Онисимова в том, что тот предпочитает тратить дорогой уголь в то время, как следовало бы шире использовать в металлургических процессах электричество. По-прежнему недовольно протянул:
– На основе опыта…
Прошелся, отчеканил:
– Опыт – хорошая штука, но таких условий, которые металлурги получат в Восточной Сибири, такого избытка электричества еще нигде не существовало. А новые условия требуют и новой технологии, нового опыта. Не так ли?
Удовлетворенный своей речью, ее ясностью, логичностью, он последние слова произнес уже без раздражения. Потом подошел к столику, на котором рядом с папкой Онисимова стояла початая бутылка боржоми, налил четверть стакана, отхлебнул.
– Так вот, товарищи, – ваша задача: всюду, где возможно, повышать энергоемкость. Почему бы, например, нагревательные печи и колодцы не перевести на электричество?
Как и в других случаях, он опять выказал знание деталей производства. Онисимов лишь кратко ответил:
– Есть!
– Надо и в доменном деле искать способы применения электричества. Как ваше мнение, товарищ Челышев, можем ли мы в какой-то мере заменить кокс электричеством?
Челышев сказал:
– У нас, товарищ Сталин, существует поговорка: начальник доменного цеха – это хороший кокс.
– Эту вашу поговорку я слышал уже много лет назад… По-вашему, значит, нельзя использовать для доменной плавки электричество?
– В малых печах возможно.
– А в больших нельзя?
Капризные нотки явно слышались в этом вопросе. Сталин, привыкший, что все и вся склоняется пред ним, сейчас сердился, что технология не хочет ему повиноваться. Челышев, однако, под этой нависшей грозой сохранил спокойствие. И даже ироничность.
– Можно, – сказал он – Все можно, товарищ Сталин, если прикажут. Но будем сидеть без чугуна.
Берия приподнял белесые брови. Глаза сквозь круглые стекла смерили Челышева, перебежали на Сталина.
Однако гроза не разразилась. Сталин прошелся, опять обратился к Онисимову, велел показать энергетический баланс.
Конечно, поведение Сталина, его вопросы с несомненностью свидетельствовали, что применение электричества в металлургии вскоре станет или, пожалуй, уже стало новым увлечением, новым коньком Хозяина. Александр Леонтьевич засек это в уме. Однако в те минуты по-прежнему мучился оплошкой, которую совершил, очерчивая изгиб Ангары. И пока шел разговор о проектных основах будущей далекой металлургической базы, он все не выпускал из рук тонкой длинной указки. Но уже было неуместно возвращаться к географической карте.
А после, сидя рядом с Челышевым в машине, вынесшейся из Кремля, он сам себя казнил.
– Ужасная ошибка. Непонятно, как я обмишурился.
– Бросьте. Ерунда.
Да, старик обладал легким характером, промашка Онисимова представлялась ему и впрямь ерундой. Но Александр Леонтьевич не мог себе ее простить, был совсем убит. Как он допустил такую кляксу? Он, не переносящий ни малейшей небрежности ни в чем! И где же, перед кем!
– Бросьте, – с той же добродушной грубоватостью повторил Челышев – Никто же не знает, что вы ткнули не туда.
– Но знаю я! Этого достаточно.
И еще немало дней терзался, страдал.
Сейчас, рассеянно глядя в окно своего нового, так и не обжитого кабинета, на улицы Москвы, уже присыпанные первым ноябрьским снегом, следя за медленным полетом снежинок, Он Онисимов спрашивает себя: скоро ли, наконец, настанет время, когда его мысли будут сосредоточены только на деле, ему ныне порученном? Он заставляет себя придвинуться к непривычно малому письменному столу, заваленному трудами о некой, ничуть его не влекущей северной стране. Да, надо побороть эту несобранность, ему несвойственную.
В самом деле, намереваешься, например, подстричься, и вдруг на ум приходит фраза, оброненная когда-то Теосяном, или устремленный на карту Восточной Сибири непроницаемый взгляд Сталина.
Приходится постоянно быть настороже, не давать воли видениям, которые ежеминутно готовы нахлынуть. И заниматься делом! И если уж пора стричься, то с этим больше не тянуть!
Разумеется, Онисимов мог бы позвонить в парикмахерскую Совета Министров и вызвать на дом мастера, уже ему привычного. Так и поступали иные сотоварищи Александра Леонтьевича, принадлежавшие наравне с ним к высшему служилому кругу. Однако Онисимов никогда к подобным вызовам не прибегал, ему претила эта барственность.
И вообще, почему не пойти в парикмахерскую? Именно в Совет Министров! Именно в ту! Где же, черт возьми, его достоинство ничем не запятнанного члена партии?
Полчаса спустя по вылощенному автомобильной резиной асфальту, на котором не залеживался снежок – его тотчас убирали, – машина Онисимов подкатила к каменной серой громаде в Охотном ряду. Онисимов в темной мягкой шляпе, в зимнем пальто с неброским, недорогим черным барашковым воротником быстро взошел по знакомым ступеням. Его сухощавое, бледное лицо казалось невозмутимым. Кто-то, спускаясь навстречу, поклонился Александру Леонтьевичу. Тот улыбнулся, приветливо кивнул. Его вид как бы гласил: да, был работником промышленности, отвечал перед партией и правительством за металл, за топливо, а ныне получил новое важнейшее государственное поручение. И точка! И ничего более!
Порою, опять отвечая с улыбкой на поклоны, он прошел светлым широким коридором в парикмахерскую. Разделся, сел в кресло к своему мастеру, достал сигарету, чиркнул спичкой, огонек заходил, заплясал в его худощавых пальцах – непросто дался Онисимов этот марш сюда. Неожиданно в памяти возникло: «избегайте ошибок». Э, их разве избежишь?
Степенный мастер, в отличие от многих собратьев по профессии не щедрый на слова, – эту его особенность ценил Александр Леонтьевич, – накинул простыню на плечи Онисимов тронул рукой его каштановые, или точней, желудевого, тона волосы, пригляделся, затем ножницами стал подравнивать затылок. В какую-то минуту, когда парикмахер легчайшими касаниями бритвы срезал отдельные волосинки вдоль отчетливой, строго прямой линии пробора на левой стороне головы, Онисимов проговорил:
– Все не седею?
– Да, седина почти вас не берет. Но отлив, Александр Леонтьевич, уже не тот.
– Какой отлив?
– Вы извините, масла уже нет.
– Какого масла?
– Ну, блеск не маслянистый. Сухой. И волос хрупкий, не тот.
Словно проверяя себя, парикмахер вновь тронул пальцами прическу Онисимова, помедлил и спросил:
– Вы часом не прихворнули, Александр Леонтьевич?
Впоследствии Онисимову не однажды припоминался этот вопрос.
- Предыдущая
- 11/51
- Следующая
