После матча - Филатов Лев Иванович - Страница 9

Так повелось, что о футболе многие норовят отозваться резко и категорично. Хорошим тоном считается изобрести афоризм – универсальную отмычку. И сколько их гуляет по свету! А вот задумаешься хотя бы над одним, и оказывается, не так все просто с этим: «Футбол – прост!»

…Заправочная станция, и мы плавно тормозим. Хочется размяться, и я с предвкушением приятного открываю дверцу. И в который уже раз убеждаюсь, что для меня ощущение приятного в Мексике недостижимо. Что угодно другое – поразительное, удивительное, необычное здесь в любом количестве, на каждом шагу. А приятное не дается ни в чем. Ни в том, что видишь, потому что глаз не отдыхает, а напряженно трудится, вбирая невиданное прежде, ни в том, что ешь и пьешь,- все это тоже впервые и надо преодолевать настороженность, примериваться, ждать, чем эти пробы с секретно, как динамит, заложенным перцем обернутся, ни в запахах – резких, неведомых, стойких, заставляющих оглядываться и искать, откуда они, ни в цепкой плотной жаре, из которой хочешь и не можешь вырваться, ни в жанровых сценках, требующих приглядывания и расшифровки, чтобы понять, чем движимы люди. И тут становится ясно, что приятное – это то, к чему ты привык там, в своей жизни дома. Недостижимость – приятного наивернейшим образом дает понять, что ты тут мимоходом, влачишь временное существование и ничего не будешь иметь против, когда срок его истечет.

Станция – на солнцепеке, как в расплавленном масле. Выйдя из машины, не разминаться хочется, а побыстрее найти тень. Торчать под навесом возле бензинового аромата бессмысленно. Да и пора закурить, и я оглядываюсь, куда бы податься. Вижу чуть склоненное дерево, издали точь-в-точь наша ветла, какие стоят в деревнях возле прудов и речек, и я радостно шагаю к темному кружку тени. Ступаю в него. Кружок кружевной, как и листва, дырявый, пропускает солнце, земля под ним сбитая, жесткая, горячая. Обманула мексиканская ветла. Делать нечего, приспосабливаю разбитую картонную коробку и сажусь. Приятно только то, что сигаретку тяну из московской красно-белой пачки «Ява».

Посиживаю в дырявой тени, вижу издали, что Горанский ведет неспешный разговор с заправщиком в голубом комбинезоне, и понимаю, что ему желанна передышка, ехать еще долго. Я не беспокоюсь, знаю, что вожатый все рассчитал, еще утром он мне объявил, что говорил с женой по телефону и что она ждет нас с обедом, на который приглашены корреспондент «Известий» Игорь Голембиовский с женой Аней. Я познакомился с ними перед поездкой в Гвадалахару, московские интеллигентные люди, и вечер обещает быть приятным. Да, именно приятным, потому что компаний москвичей поведет разговор о Москве и слегка – о Мехико. Женам, может быть, и удастся пресечь наши попытки углубиться в футбольные дебри, но от журналистских дел нас не оттащишь.

Горанский в дороге уже дал понять, что вчерашний ночной разговор с тренером Валерием Лобановским он помнит и не прочь к нему вернуться. Мы после матча зашли в гостиничный номер Лобановского «на десять минут» и проговорили до рассвета. Горанский там непроницаемо молчал, уйдя по плечи в глубокое зеленое кресло, я даже думал, что он дремлет. Но ошибся. Когда на рассвете мы с ним поднялись и, попрощавшись с Лобановским, пошли, он бросил: «Ничего более интересного о футболе мне слышать не приходилось». Мне трудно судить, так это было или не так, но мы с Лобановским завелись не на шутку. Я не сумею восстановить вчерашний диалог. Переговорено было обо всем, в чем мы не один год не согласны друг с другом. Такие встречи, тоже почему-то ночные, бывали у нас прежде в Киеве, у него дома, и на базе, в самолете, следовавшем из Буэнос-Айреса в Москву. А теперь – в Гвадалахаре. Между нами не стоял включенный магнитофон, разговор «светский». Но он был и работой. Для меня во всяком случае. В конечном счете вся соль журналистики – в праве на такой разговор…

Первое, что является на ум, когда речь заходит о футбольной журналистике,- это отчеты о матчах. Их выпекают прямо на стадионе, с пылу с жару, строчки считанные, ни одной не добавят, что бы ни стряслось, в газетном листе оставлен белый прямоугольничек, в него и полагается все втиснуть. И дежурный по выпуску прервет твою диктовку на полуслове: «Хватит, есть сто десять!» Живет отчет один день, читатель добывает из него изюминки фактов, а если сам смотрел матч, придирчиво проверяет, что там наговорил репортер. Нервная неблагодарная работа.

Уже завтра отчеты переселяются в архив. И разве что спустя годы в них погрузится трудолюбивый историограф, задавшийся головоломной целью установить, скажем, сколько голов было забито за пятьдесят лет с угловых ударов. Не берусь судить, станет ли его исследование точкой опоры, с помощью которой можно перевернуть футбольный мир, знаю только, что безумного страстотерпца обязательно подстерегут разочарования.

Не раз мне приходилось выслушивать сетования: «Не скажете, с чьей подачи был забит третий гол? Нет? Но вы же писали отчет! Понимаю, что прошло двадцать лет… Эх, досада». Хотя ты и не обязан помнить, кто сделал передачу двадцать лет назад, все же неловко, чувствуешь себя виноватым.

Однажды журналист Аркадий Романович Галинский, написавший на своем веку немало превосходных отчетов с киевского стадиона, в редакционном кругу выступил с заявлением, что в этом жанре способен преуспеть любой десятиклассник. Галинский, по характеру дуэлянт, пылко отстаивал свою озорную точку зрения. Не один рабочий день съел тогда этот диспут. Сотрудники, которые регулярно писали отчеты, возмущались и горячились. Мне удалось остаться в стороне от перепалки, принявшей облик боев местного значения, сотрясавших стены редакции. Но я знал, что вспыхнула она не попусту.

Мне помнились тоненькие школьные тетрадочки, в которых я, будучи тем самым десятиклассником, вел для собственного удовольствия заметки о виденных матчах, не подозревая, что это отчеты. Уже работая давно в редакции, я залез ненароком в эти тетрадочки и с удивлением обнаружил, что заметки школьника, если их самую малость подсушить, поубавив восклицательные знаки и междометия, могли бы появиться в газете, не вызвав смятения читателей. Помнил я и то, как в 1949 году, будучи очеркистом «Комсомолки», получил нечаянное задание («Выручи, все равно идешь на стадион, передай сорок строк без подписи») и выполнил его, стараясь сделать все точно так, как делали сотрудники спортивного отдела, испытанными фразами доложил, что произошло в матче «Спартак» – ВВС. Вырезка у меня хранится, какникак первое приобщение, но ни единого оборота или словечка, по которым я мог бы узнать, что это сочинено мною, там нет.

Надо думать, что отчету столько же лет, сколько и футболу. Но вот странность: до сих пор этот старый и совершенно обязательный жанр не сложился окончательно, и рядом с отличными образцами в газетах появляются невразумительные сочинения, из которых ничего нельзя понять. Этим и было вызвано дерзкое заявление Галинского.

Жалею, что не догадался в свое время изготовить памятку для авторов отчетов с перечислением всего, что должно быть упомянуто.

Прибавим к отчетам интервью, как правило, зависящие от сегодняшней ситуации. И так называемые заметки по горячему следу, репортажи, обозрения. Но не одним же «протоколом» исчерпывается наша журналистика?

Убежден, что основное ее предназначение – дискуссионность. Футбол по природе своей спорен, это его воздух, его кровь.

Каждый матч – ответ на вечный вопрос: «Кто сильнее сегодня?» «Сегодня» – тут обязательно. Если те же самые две команды на том же самом поле сыграют завтра, без риска ошибиться можно сказать, что ход игры не повторится.

«Сегодня» в турнирной практике превыше всего. Казалось бы, мы вдоль и поперек знаем клубы, участвующие в чемпионате, а итоги каждого игрового дня заставляют нас разводить руками. Матчи следуют один за другим по одинаковому для всех расписанию, но команды невидимо для нас, по-разному расходуют запасы сил и нервов, преуспевающие впадают в благодушие, а неудачники ожесточаются, вчерашнего новатора подстерегают и наказывают за повторение, а консерватор перекраивает ряды, и противники попадаются, не сумев разобраться, что произошло.