Слабость силы: Аналитика закрытых элитных игр и ее концептуальные основания - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 3

Неолибералы... Нео-неолибералы... Неоконсерваторы... Нео-неоконсерваторы... На самом деле, все эти «нео» ничего уже не выражают.

Комфорт как принцип. И страх как способ обеспечить эластичность этого принципа... «Жир» и «быть бы живу»...

Кто-то скажет: «А как иначе? Иначе и быть не может!» Очень важно зафиксировать, что это не так. И что в основе «двугорбости» («жир» или «быть бы живу») лежит представление о человеке как, так сказать, «машине страха и потребления». Такое представление адресует к пресловутым «кнуту и прянику».

Страх и жажда удовольствий – это действительно очень сильные человеческие мотивы. Но этими мотивами не исчерпывается спектр человеческих мотиваций. Более того, страх и удовольствия – это классические дочеловеческие мотивы. Человек не просто трансформирует набор возможных страхов и возможных удовольствий. Он перестает сводиться к набору любых возможных страхов и удовольствий. Подлинно человеческое – это и есть то, что находится по ту сторону любых страхов и любых удовольствий. Подчеркиваю – любых. Хоть грубых, хоть утонченных.

Итак, во-первых, человек не может быть машиной ТОЛЬКО страха и удовольствий. А во-вторых... во-вторых, он не является машиной. То есть устройством с заданными программами. Животное является такой машиной (конечно, машиной в расширительном смысле слова). Животное задано программами, именуемыми «рефлексы». Оно может эти программы комбинировать. Но оно не может, так сказать, «трансцендентировать» комплекс имеющихся у него программ. Такая трансцендентация возможна для животного только на уровне эволюции вида.

Итак, животное не способно к индивидуальной трансцендентации (выходу за рамки данных ему программ). А человек способен. Животное будет использовать реальность, например, греться у огня (ударила молния в дерево, огонь возник – животное греется). Но животное не будет порождать в реальности то, что природно не существует. Например, заниматься сохранением или искусственным производством огня. А человек будет. В целом это понятно. А детали уведут нас от существа дела.

Человек может преобразовать реальность. То есть актом своей деятельности вывести реальность за рамки существующего. То есть трансцендентировать реальность. Трансцендентация и есть выход за рамки, в буквальном смысле слова («транс» – выход за, «ценз» – граница, рамка). Преобразуя реальность, человек преобразует и самого себя. А преобразуя себя, дополнительно преобразует реальность.

Причем он ее не просто преобразует. Он преобразует ее в соответствии со своими идеалами. Он создает в мозгу конструкции возможного и желательного, не имеющие места в реальности. И он подчиняет себя воплощению этих (еще нематериальных на момент начала деятельности) конструкций.

Идеальный образ (иначе – мечта) не просто застывает в сознании. Он в сознании формируется и оттуда изливается в жизнь. То есть в имманентное. А имманентное, меняясь, влияет на идеальность, то есть на трансцендентное. В высшем смысле, человек и есть возможность этих связей и взаимных влияний.

Для того, чтобы низвести человека к машинам вообще и особенно к «машинам страха и удовольствия», нужно забыть о том что есть такая возможность. И что эта возможность тождественна собственно человеческому. То есть высшему человеческому.

Такое низведение (редукция) есть тем самым игнорирование всего высшего в человеке. Причем если для неолибералов это как бы естественно (они и рассматривают человека как потребляющую машину), то для неоконсерваторов, которые через слово апеллируют к Богу, это ох как неестественно! И поэтому неоконсерваторы оказываются гораздо более уязвимы, принимая этот неявный «консенсус данности» (рис.6).

Здесь необходима одна существенная оговорка. Дело не в том, что рассматриваемое мною общество вообще запрещает идеальное. Такого общества нет. К этому не способно даже самое худшее из существующих обществ. А я вовсе не считаю западное общество худшим из существующих.

Что же запрещено?

В российской политике уже был использован сильный образ «мухи отдельно, котлеты отдельно». Заимствуя этот образ, могу сказать, что запрещено (причем в сугубо неявном виде) соединение «мух» и «котлет». При том, что «мухи» – это идеальное (трансцендентное), а «котлеты» – это, так сказать, обыденное (имманентное).

Иначе говоря, запрещено (вновь подчеркну – неявно) сращивание в обыкновенном человеке высшей и низшей мотиваций.

ТОЛЬКО СРАЩИВАНИЕ!

Высшая мотивация не запрещена. Она отделена от низшей. Ее роль низводится до некоего условного «утешения». На досуге или в особых экзистенциальных ситуациях (потеря близких, например) человек может удовлетворить высшую мотивацию, прежде всего, религиозным образом.

Но он не должен превращать эту мотивацию в мотор для реального личного (и уж тем более группового) поведения. Он может поплакать по любимой умершей мамочке и послушать пастора, который его утешит. И не даст чувству утраты выйти из берегов. Для этого утешения, снимающего опасную фрустрацию, есть отдельная территория и отдельное время. Тенденция состоит в том, чтобы эту территорию сокращать и это время сжимать.

Уходя с такой территории, человек должен оставить на ней свои трансцендентальные мотивации. Он не должен волочь их за собой в богооставленную реальность. Бог и не ждет этого! Он ждет успешности в реальности! И для достижения этой успешности допустимо очень многое.

Конечно, не беззаконие! И даже не имморализм! Но человек не должен измерять свою реальную деятельность стандартами идеального (в христианском случае – личностью Богочеловека). Он не должен мучиться тем, что нет соответствия между его деятельностью в реальности и этим идеальным мерилом. А главное – он должен быть успешным, то есть не отвлекаться на постороннее. В той реальности, где он должен быть успешным, ему нужно думать не о Христе, а, например, о биржевых котировках. И думать постоянно! Не будет думать постоянно – проиграет. Проиграет – не будет успешен. Не будет успешен – будет виноват перед Богом.

Во избежание этой вины человек должен лишить себя права наличное религиозное воспламенение за пределами территории утешения и времени утешения.

Это можно назвать «сотериологией успешности». В ее основе – рассечение трансцендентного и имманентного. Многие (и отнюдь не только марксисты) считают, что без этого вообще невозможен капитализм. И я с этим абсолютно согласен.

Фактически, это означает, что человек не имеет права на воспламенение вообще, если под воспламенением иметь в виду активное вовлечение идеальной мотивации в круг обыденного. В такой сотериологии человек имеет право не на воспламенение, а только на утешение.

Что значит – не имеет права? Его что – под суд отдадут? Конечно же, нет.

Во-первых, обыденное построено так, что всякое трансцендентальное воспламенение синонимично неуспешности (то есть греху). И потому косвенно наказуемо.

Во-вторых, человек – существо коллективное. Если он начнет воспламеняться, то ему придется иначе строить свои отношения с социумом. Какой-то социум просто отторгнет воспламенение. Но социум нужен! Что тогда? Тогда человек должен либо вписаться в узкие группы, поддерживающие это воспламенение (а такие группы в современном обществе носят, по сути, уже почти катакомбный характер), либо же он должен бросить вызов социуму. А социум этого не прощает. Как он сквитается – дело десятое. У рассматриваемого мною социума есть масса возможностей сквитаться. Их подробное описание, опять-таки, отвлекло бы нас от существа дела.

Еще жестче все обстоит с коллективным воспламенением. Вы можете представить себе западное общество в его нынешнем или любом другом, связанном с нынешним, состоянии идущим в крестовый поход? Я не могу. Я не отрицаю такой возможности в принципе. Я лишь говорю, что такая возможность может быть куплена только глубочайшим разрывом со всеми параметрами нынешнего западного бытия.