Два интервью - Свасьян Карен Араевич - Страница 4

Л.Г.У Вас есть какие-либо рецепты спасения или изменения этой ситуации?

K.C.Дело не в спасении. Философия подобна оркестру, а философы (не насвистывающие, а профессионально играющие) – музыканты. Когда их партия сыграна, они отходят на задний план. К тому же есть музыка, которую они не в состоянии осилить традиционными средствами.

Л.Г.А что бы Вы могли сказать о том «оркестранте», который нынче способен солировать в этом оркестре духовных возможностей и мог бы сменить отошедшую на задний план философию?

K.C.Философия всегда упирается в проблемы, которая она не может решить, а решить их она не может, потому что они теоретически вообще не решаются. Философия всегда избегала проблемы человека, не понятия человек, а конкретного человека. Мне говорят, что такая проблема единичного человека поставлена многими, Хайдеггером, Къеркегором и т.д., но у них единичный человек всё ещё остается понятием, кем угодно, но только не ими самими. И только у Штирнера человек – «вот этот вот человек», он сам.

Философы спасались от человека в себе, уводя его в абстрактное. Когда Дильтей или Шелер говорят о человеке, кого конкретно они имеют в виду? Следовало бы говорить о себе, но о себе можно говорить только тогда, когда сам несешь и воплощаешь в своей единичности ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ КАК ТАКОВОЕ. Смерть философии – это неумение философов лично воплощать и представлять человеческое. Они препоручают это Богу или логике, на вкус. У Штирнера проблема обнажена как пульс. То же у Ницше: его сверхчеловек – это человек, осуществивший в себе назначение человека. А следовательно, преодолевший в себе так называемого человека, который никакой не человек, а всё еще животное. Стадное животное. Проблема не в том, чтобы считать себя человеком юридически, социально и т. д., а в том, чтобы быть им в действительности. Люди тычут пальцем в себя, говоря себе «Я», но тело живет собственной жизнью, которое «Я» не в состоянии даже предчувствовать. «Я» ведь это сознание, соответственно: Я делаю что-то, значит: делаю это сознательно. Между тем, большинство действий, которые мы приписываем себе, суть языковая иллюзия. Я сплю. Чушь какая-то. Давайте представим себе: «Я» сознательно ввожу себя в сон и сплю. Это чванливое «Я» лопается как мыльный пузырь, когда – СПИТСЯ. Или: я перевариваю пищу. Нет, пищу перевариваю не «Я». Подумать только: сознательно переваривать пищу. Нет уж, лучше читать Хайдеггера. Наше «Я» – светлячок в гигантском космосе тела.

Ницше пытался осуществить Штирнера, и, подобно Штирнеру, провалился. Но он всё-таки осознал задачу, перед масштабом которой все прочие задачи отошли на задний план. Задачу стать «Я». Настоящим, а не номенклатурным. Виктора Гюго спросили однажды, кто лучший поэт в мире, и он сразу ответил: Я. Философ не говорит так, но у философа та же проблема. Когда Ницше нападает на мораль, на Бога, он нападает на человеческую трусость. Он видел во всех попытках переноса человеческих проблем в потустороннее элементарную трусость. Трус уводит проблемы в абстрактное, а сам строит свою хату с краю. Ницше осознал это как мало кто, но не выдержал тяжести проблемы. Он поставил на «весёлую науку», и попытался одолеть чёрта по-д’артаньяновски. Ницше танцует, бросив вызов тысячелетиям; всё это захватывающе красиво и фотогенично. Но что же это за ставка, последнее слово в которой принадлежит психиатру!

«Спасение» философии в одном: когда её не просто мыслишь, но и – живешь. Я это нашел у Рудольфа Штейнера, в его личности. И вот, как оглушенный, хожу с этим уже долгие годы, и не могу прийти в прежнего (хайдеггеровского, бердяевского, по сути никакого) себя, вплоть до отказа речи.

Д.Ф.Я с удовольствием подпишусь под этим пониманием современной предельной проблемы философии.

K.C.Начать надо с отказа от слов и дискурсов, не в том смысле, чтобы перестать говорить, а чтобы говорить вещи, а не слова. Кстати, Штейнер в 1895 году написал книгу о Ницше под названием «Ницше – борец против своего времени». Это удивительная и одна из первых книг о Ницше, когда бум Ницше еще не начался. Штейнер некоторое время работал в архиве Ницше в Веймаре, упорядочил его библиотеку, написал книгу и несколько статей о Ницше. А потом у него с сестрой Ницше вышел конфликт. Речь шла о всяческих фальсификациях, с разоблачениями которых он остро выступил в печати.

Штейнера мало кто понимает, часто считают мистиком. Но он противоположность мистика. Его духовная наука – это естествознание, расширенное и углубленное в духовное. Поэтому, к Штейнеру гораздо легче прийти из физики, чем из филологии. Штейнеровская «теософия» – это не его мировоззрение, а только соответствующее оформление его опыта. Случилось так, что к опыту этому проявили интерес не философы и не физики, а именно теософы. В этом лежит большая трагика современности. Читать Хайдеггера и не читать Штейнера, всё равно, что читать Арцыбашева или Зиновьеву-Аннибал вместо Ницше. Особенно трудно читать Штейнера в России, которая по молодости и ветрености всё еще млеет перед философскими Хлестаковыми Европы и считает, что чем темнее и непонятнее, тем философичнее. Скажите по-русски тренд или бренд, и вы уже попали во всякие рейтинги и мониторинги (гадость какая-то).

Еще раз: проблема Штейнера – проблема его личного опыта: он есть, что он мыслит, и он мыслит, что он есть. Поэтому он и начинает не с оккультной традиции, а с естественных наук. Его духовная наука – это перерожденное естествознание, в котором опыт естественных наук доводится до опыта, отвечающего богословию. Но у богословия никакого опыта нет; богословы – это марксисты Библии. «Написано», «сказано» – вот и вся их мудрость. Не удивительно, что они и слышать не хотят о Штейнере.

Я написал книгу о Штейнере на немецком, которая вышла в трех разных альманахах, но уже этой осенью выйдет отдельной книгой. Она состоит из четырех частей: первая - вводная, а три другие посвящены соответственно темам философии, теософии, антропософии. Если хотите, я вышлю Вам её.

Д.Ф.Да, можно по электронной почте. А можно подробнее осветить связь Штирнера и Штейнера?

K.C.Эта та же связь, что и с Ницше, ведь Штирнер – это практически тот же Ницше минус музыка и стиль. Он с режущей ясностью и до конца говорит о том, о чем Ницше чаще всего говорит намеками и символами. Штирнер был гимназическим учителем, буквоедом, типичным немцем. Он работал подкопами, как крот, донельзя основательно. Шансов сойти с ума, как Ницше, у него не было (слишком мало музыки и патологии), но сорвался он всё же не менее основательно. Он писал о себе, как о Единственном, но выдержать свою единственность не смог. Тогда он честно отошел от философии и писательства, и всю оставшуюся жизнь провел как агент по продаже молока (пару раз ему пришлось даже сидеть под домашним арестом за долги). А умер он от укуса мухи.

Штейнер смог то, чего не смогли Штирнер и Ницше. Ведь Единственный – это ВАКАНСИЯ, смысл которой не в том, чтобы писать книжки, после которых о тебе пишут диссертации, а в том, чтобы – быть.

Д.Ф.И всё же очень ценно стоять на позициях, которые выше тебя, а не удовлетворяться теориями, оправдывающими твоё бессилие.

K.C.Штирнер считал, что нет ни одной позиции в мире, которая была бы выше «меня». «Я» – это самый суверенный, самый высокий принцип в мире. Какое же «Я»? Есть «Я» фактическое, частное, мое, твое, и есть «Я» как ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ МИРА. Это второе и называю я – вакансией. То есть, конкретное, фактическое, мое, твое «Я» СПОСОБНО занять эту должность. Или именно НЕ способно. Самая неприятная иллюзия, в которой пребывают философы: они думают, что о них-то и идет речь. Похоже, по части чванства философы оставили далеко позади себя даже так называемых художников. Так это на Западе, и так, возможно даже в большей степени, в России. Каждый философский птенчик-аспирант, нахватавшийся имен и понятий, думает, что он уже в обойме. Но философия (настоящая, а не иллюзорная) – не менее трудна, а по сути даже намного более трудна, чем (настоящее) искусство. В философии дело идет не о том, чтобы читать одни книги, чтобы потом умело или неумело списывать с них свои, а чтобы реализовать себя как человека (Сартр говорит: быть Богом, но, очевидно, только для того, чтобы легче было бы сразу же аннулировать проект за невозможностью его). Короче, если «Я» – это высшее мира, то вопрос в том, какое «Я»: эмпирическое или трансцендентальное. Фихте ставит на последнее. Штирнер на первое. Но не на первое попавшееся, а на такое, которое осознает себя как МИР. Чего Штирнер не понял, так это того, что форма жизни «Я» – это не настроение, а ПОЗНАНИЕ. Вакансию «Я» занимают силой познания. Господин мира – это познавший мир. В штейнеровской «Философии свободы» Штирнер удается. Удается и Ницше. Оба удаются через такую радикализацию их предпосылок, о которых они и не мечтали. Я коснулся этой темы в своей лекции, говоря о расширении эгоизма.