Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид - Страница 9

• Предыдущая
• 9/138
• Следующая

– Вон колокольни над лесом видны! – сказала наконец Ингунн.

Улав обернулся и глянул через плечо; оцепеневший затылок разламывало, сил не было терпеть. По другую сторону фьорда, широко врезавшегося в сушу, он увидел на поросшем лесом мысу светлые каменные колокольни церкви Христа Спасителя. Но он так устал, что ему больше всего на свете хотелось бросить свою затею – добраться до города.

Он обогнул мыс, где монастырь братьев-проповедников стоял на вбитых в берег сваях; то была кучка темно-коричневых рубленых домов, окружавших деревянную церковь из стоймя поставленных бревен [34] с просмоленной тесовой крышей, – один скат над другим, с головами драконов на щипцах и позолоченными флюгерами над кровельной башенкой, где висел колокол.

Улав причалил к монастырской пристани. Прежде чем выбраться из лодки, он, окостеневший и разбитый, ополоснул вспотевшее лицо. Ингунн уже стояла на берегу у монастырских ворот и беседовала с послушником, надзиравшим за работниками, которые сносили вниз кладь на маленькую грузовую шхуну.

– Брат Вегард дома, – сказала она Улаву, когда он поднялся вслед за ней на берег, – стало быть, можно попросить разрешения с ним поговорить. Он может дать самый надежный совет в этом деле.

Улав считал неудобным утруждать монаха такими пустяками. Брат Вегард обычно дважды в год приезжал во Фреттастейн и исповедовал детей. Умный и приветливый, он всегда старался дать им добрый совет или наставления, которыми молодежь в здешней усадьбе отнюдь не была избалована. Однако же Улав никогда не обращался к брату Вегарду, если тот не заговаривал с ним первый; и просить его взять на себя труд спуститься к ним в приемную казалось юноше неслыханной дерзостью. Они могут узнать дорогу к оружейнику у брата-привратника…

Но Ингунн стояла на своем. Ведь и сам Улав намекал, что ненадежно отдавать подобное сокровище в руки оружейника, которого они не знают. Брат же Вегард, может статься, пошлет с ними человека из монастыря, – а глядишь, и сам вызовется сопровождать их. Улав вовсе так не думал, однако же уступил желанию Ингунн.

У нее же была при этом затаенная надежда, но она в ней ему не призналась. Однажды, давным-давно, она была в монастыре с отцом, и их угостили вином, которое монахи гнали из яблок и ягод монастырского сада. Такого сладкого и вкусного напитка ей ни прежде, ни потом отведывать не доводилось, и втайне она надеялась, что брат Вегард велит поднести им этого вина.

Парлатория-приемная была всего лишь небольшой каморой на монастырском подворье – монастырь-то был небогатый, но Улав с Ингунн никогда не видели ничего другого, так что им этот покой с большим распятием над дверью показался и красивым, и великолепным. Немного погодя вошел брат Вегард – рослый монах средних лет с обветренным лицом и венчиком тронутых сединой волос.

На приветствия гостей он ответил довольно дружелюбно, но, видать, ему было недосуг. Сбивчиво и смущенно изложил Улав свое дело. Брат Вегард коротко и ясно указал им дорогу: мимо церкви Христа Спасителя на восток по улице Зеленой, мимо церкви Воздвиженья и вниз направо вдоль изгороди сада Карла Хьетте, и еще вниз до выгона, где пруд: усадьба оружейника и будет самая большая из трех, что стоят по ту сторону болотца. Потом он распрощался с Ингунн и Улавом и хотел было идти, но спросил:

– Вы, должно быть, заночуете здесь, на подворье?

Улав сказал: им надо отправляться в обратный путь после вечерни.

– Но молока-то вам надобно испить; придете к вечерне?

Им пришлось согласиться. Однако же вид у Ингунн был немного разочарованный. Она-то ждала, что ее угостят чем-нибудь повкуснее молока, и заранее радовалась вечерней службе в кафедральном соборе, где так красиво поют ученики церковной школы. Теперь же им волей-неволей придется пойти в церковь Святого Улава.

Монах уже был в дверях, когда вдруг быстро обернулся, словно ему на ум пришла нежданная мысль:

– Так. Стало быть, ты ныне гонцом от Стейнфинна к Йону-оружейнику? И тебе, Улав, ведено подрядить знатного мастера во Фреттастейн? – испытующе спросил он.

– Нет, отче. Я приехал только по своему делу. – Улав объяснил, что за дело такое, и показал секиру.

Монах взял ее и взвесил в руках.

– Прекрасно твое оружие, Улав, – сказал он, но выговорил эти слова гораздо равнодушнее, чем следовало бы, по мнению Улава, говорить о его секире. Брат Вегард посмотрел на золотые прокладки по краям. – Она старинная, эта секира, таких больше не делают. Это, верно, наследное оружие?

– Да, отче. От отца мне досталось.

– Слыхал я, будто такую секиру выковали в стародавние времена мастера из Дюфрина – когда там еще сидел старинный род лендерманов. Тому уж, почитай, скоро сто лет минет. Много преданий ходило про эту секиру; у нее было имя, и звалась она Ярнглумра [Звонная (древненорв.)].

– Да, род мой из тех мест – Улав и Тургильс и ныне наши родовые имена. Но секира зовется Эттарфюльгья, и я не знаю, как она попала отцу в руки.

– Ну, стало быть, это другая секира – такая острая наугольная ковка встречалась часто в старину, – сказал монах; он погладил красиво изогнутую лопасть секиры. – И, может, твое счастье, сын мой, что другая; коли память мне не изменяет, та секира, о которой я говорил, приносит несчастья.

Он снова повторил, как найти оружейника, и, дружески простившись с Улавом и Ингунн, ушел.

Они отправились на поиски оружейника. Ингунн шагала впереди – в просторной одежде, волочившейся по земле, она выглядела совсем взрослой. Улав плелся сзади, усталый и удрученный. Он так радовался поездке в город – хотя и сам едва ли знал, что его там ожидает. Прежде он бывал здесь со старшими, и они вместе ходили на ярмарку. Его глазам, внимательно и жадно смотревшим вокруг, все казалось занятным и праздничным: торговые сделки, палатки в торговых рядах, усадьбы, церкви, в которых они бывали; в домах их приглашали к столу, а улицы были запружены людьми и лошадьми. Ныне же он был всего лишь подросток, который шел со своей юной подругой, и во всем городе не было места, где бы он мог приклонить голову, – никого он не знал, денег у него не было, времени ходить по церквам у них тоже не было. А через несколько часов им предстоял обратный путь. И он несказанно страшился этой бесконечной поездки на лодке, а затем странствия по горам через всю округу. Одному господу ведомо, в какое время ночи они попадут в усадьбу! И их еще накажут за то, что они тайком убежали из дому! Под конец они отыскали оружейника. Он долго и внимательно разглядывал секиру, поворачивал ее то так, то этак и под конец сказал, что починить ее будет трудно. Такая ковка ныне почти не встречается. Нелегко наложить лезвие на лопасть так, чтоб оно снова не треснуло и не оторвалось при сильном ударе – к примеру сказать, о шлем или хотя бы о крепкий череп. Виной тому лопасть, изогнутая в виде большого полумесяца, да еще с бородкой сверху и снизу. Ясное дело, он постарается изо всех сил, но не может поручиться, что не повредит золотых украшений, когда начнет сваривать лезвие с лопастью и бить молотком… Улав немного подумал, но иного выхода не увидел; он оставил секиру оружейнику и сговорился с ним о плате за работу.

Но когда Улав упомянул, откуда он, оружейник испытующе вскинул на него глаза.

– Тебе, верно, не терпится получить секиру поскорее назад? Да… Так, стало быть, они нынче точат свои секиры во Фреттастейне?

Улав сказал, что ничего про то не знает…

– Ну, нет так нет! Уж коли Стейнфинн что и замышляет, так вряд ли станет сказывать о том младшим дружинникам…

Улав взглянул на оружейника, будто хотел что-то вымолвить, но смолчал. Затем распрощался и ушел.

Они миновали пруд, и Ингунн собиралась было свернуть на тропинку меж плетнями, которая вела на Зеленую улицу. Но Улав удержал ее, взяв за руку: «Мы можем пройти здесь».

Усадьбы на Зеленой улице были выстроены по одной стороне, на невысокой гряде холмов. На краю пашен за приусадебными службами и огородами спускалась вниз сточная канава, уносившая грязь и нечистоты. Вдоль канавы была протоптана тропинка. Ясени, яблони и высокие кусты роз в садах отбрасывали тень, так что воздух казался прохладным и сырым. Синие мухи, словно искры, летали в зеленоватом сумраке, где буйно росла крапива и всякие другие жесткие высокие сорняки; люди сваливали сюда на гноище отбросы, и за усадебными службами высились груды жирного навоза. Дорожка была скользкой от жижи, стекавшей из гниющих навозных куч, а воздух насыщен вонью отбросов, тления и тонким запахом дягиля, окаймлявшего русло канавы лавиной зеленовато-белых цветов.

• Предыдущая
• 9/138
• Следующая