Улав, сын Аудуна из Хествикена - Унсет Сигрид - Страница 19

• Предыдущая
• 19/138
• Следующая

Под конец хоровод и вовсе распался. Одни разлеглись по кроватям в боковушах, другие, оставшись на ногах, болтали и хотели бражничать либо плясать: только что-нибудь попроще, под какую-нибудь новую песню. Улав стоял в тени столбов – они с Ингунн все еще держались за руки. Вложив меч в ножны, он шепнул:

– Идем, поднимемся к тебе да побеседуем!

Рука об руку перебежали они под дождем пустынный темный тун, быстро поднялись по лесенке и остановились перед дверью, запыхавшись от волнения, будто свершили что-то недозволенное. А потом бросились друг другу в объятия. Ингунн, наклонив голову юноши, вдыхала запах его волос.

– От тебя пахнет паленым, – бормотала она. – О нет… о нет, – испугалась Ингунн, когда он прижал ее к дверному косяку.

– Конечно, нет… теперь я пойду… я пойду… – шептал он.

– Да, да, – твердила она, теснее прижимаясь к нему; она вся дрожала, у нее кружилась голова – было страшно, что он и вправду уйдет. Она поняла: они уже не в силах совладать с собой; все, что звалось «прежде» и «теперь», словно смыло волной диких и неистовых событий последних суток, а они двое были выброшены на этот темный чердак, будто ладьи на берег… Зачем же им уходить друг от друга – ведь у них больше никого нет на свете.

Она почувствовала, как лента с вязеницей позолоченных розочек соскользнула на макушку – Улав трепал ее распущенные волосы, запуская в них пальцы. Вязеница тенькнула, упав на пол, а юноша, сжав руками две толстые пряди ее волос, припал к ним лицом и уткнулся подбородком в ее плечо…

Тут они услыхали голос Рейдунн – прислужницы, которая спала в стабуре вместе с Ингунн, – она кого-то окликнула внизу на туне. Они мигом отскочили друг от друга, дрожа от угрызений совести. С быстротой молнии Улав протянул руку, притворил дверь и запер ее. Рейдунн поднялась на галерейку, постучалась и позвала Ингунн. Юноша и девушка стояли во мраке – сердца их неистово колотились. Рейдунн постучала – сначала тихонько, потом громче. Тут она, верно, решила, что Ингунн уже крепко спит. Они услыхали, как затрещала лесенка под ее тяжелыми шагами. На туне она позвала другую служанку, и влюбленные догадались: обе пошли ночевать в другой дом. А Улав и Ингунн бросились друг к другу в объятия так, словно им удалось избежать смертельной опасности.

Улав проснулся в кромешной тьме – в тот же миг он все вспомнил, и ему показалось, будто он рухнул вдруг в бездонную пропасть. У него застучало в висках, а сердце судорожно сжалось в комок, словно беззащитный зверек, который старается сделаться еще незаметней, когда к нему протягивается чья-то рука.

У стены ровно дышала Ингунн – так дышит во сне невинное, счастливое дитя. Волны страха, стыда и скорби, одна за другой, обрушивались на Улава – он лежал совсем тихо, казалось, он окоченел. Его снедало жгучее желание убежать, ведь он не в силах вынести ее сетований, когда она очнется от счастливого сонного забытья. Однако в глубине души он смутно чувствовал: будет еще ужаснее, еще страшнее, если он украдкой выберется отсюда. Но тут он подумал, что все же надобно спуститься с чердака прежде, чем кто-нибудь проснется. И узнать, который час. Но продолжал лежать недвижимо, словно на него нашел столбняк.

В конце концов он разом стряхнул с себя оцепенение, соскользнул на пол и приоткрыл дверь. Тучи слегка алели над крышами – до восхода солнца оставался, должно быть, час.

Одеваясь, он вспомнил, как последний раз делил постель с Ингунн минувшим рождеством – тогда он был вне себя от гнева, ведь ему пришлось уступить боковушу в жилом доме гостю, а самому забраться к дочерям Стейнфинна. В ту ночь он безжалостно толкал Ингунн, когда ему казалось, что она занимает слишком много места, и награждал ее тумаками, когда она во сне упиралась в него острыми локтями и коленками. Воспоминание об их прежней невинности сокрушало Улава, словно мысль о потерянном рае. Он не смел оставаться здесь дольше, он должен был уйти. Но когда он склонился над нею, вдыхая запах ее волос и едва различая очертания ее лица и рук, белевших в темноте, он почувствовал – вопреки стыду и раскаянию, – это было прекрасно. Он еще ниже склонился над ней, коснулся лбом ее плеча – и снова его сердце охватило это диковинное, противоречивое чувство: радость оттого, что его юная невеста столь хрупка и нежна, и боль при мысли о том, что и ее может постигнуть суровая, безжалостная судьба.

Никогда – он поклялся в этом самому себе, – никогда больше не причинит он ей зла. И, решив так, он, набравшись смелости, приготовился встретить ее пробуждение. Коснувшись лица Ингунн, он тихонько прошептал ее имя.

Встрепенувшись, она мгновение сидела будто в полусне. Потом так стремительно бросилась к нему на шею, что он упал на колени, а верхняя часть его тела оказалась в постели, рядом с ней. Она обвилась вокруг него, обхватила своими тонкими руками, и он, все еще стоя на коленях и зарывшись лицом в ее удивительно мягкую, шелковистую слабую плоть, стиснул зубы, боясь разрыдаться. Он почувствовал такое облегчение и вместе с тем такое унижение оттого, что она столь добра и великодушна, не жалуется и не упрекает его. Переполненный нежностью к ней и чувством стыда, скорби и счастья, он не знал, что ему делать.

Вдруг снизу, со двора, донесся вой – протяжный зловещий собачий вой.

– Это Эрп, – шепнул Улав. – Вот так он выл и вчера вечером. Кто же его снова выпустил? – Он тихонько стал пробираться к двери.

– Улав, Улав, ведь ты не уйдешь от меня? – испуганно воскликнула Ингунн, увидев, что он одет и готов выйти из дому.

– Я должен попробовать спуститься вниз, чтобы никто не видал, – прошептал он. – Эта чертова псина скоро разбудит всех в усадьбе!

– Улав, Улав, не оставляй меня одну, – она стояла на коленях в кровати. Когда же он, подскочив, зашикал, она, снова обняв за шею, крепко ухватилась за Улава обеими руками. Невольно он стал вертеть головой, пытаясь высвободиться; натянув одеяло, он хорошенько укрыл Ингунн.

– Неужто ты не понимаешь? Я должен уйти, – прошептал он. – Хватит и того, что уже случилось.

Она разразилась безудержными рыданиями – бросившись в постель, она плакала не переставая. Улав, укутав Ингунн одеялом до самого подбородка, растерянно стоял в темноте, шепотом умоляя ее перестать. Под конец, встав на колени, он приподнял рукой голову девушки – плач Ингунн стал понемногу стихать. На туне бешено выл и лаял пес. А Улав все убаюкивал и убаюкивал девушку, приговаривая: «Не плачь, Ингунн, голубушка моя, не плачь так горько…» Но лицо его застыло и посуровело от волнения.

– Ни с того ни с сего собаки так выть не станут, Это либо к покойнику, либо еще к какой беде.

И вот, стоя на коленях на утреннем холодке и держа в объятиях плачущую девушку, он с беспощадной трезвостью стал понимать, что произошло, и события минувшего дня, одно за другим, вставали в его памяти.

Он не очень задумывался над тем, как дорого может им обойтись поход в усадьбу Маттиаса, сына Харалда, да и, насколько он мог судить, никто об этом не думал. И они почитали поход справедливым: Стейнфинн не мог поступить иначе… Но этот проклятый вой во дворе не давал ему покоя. Рана Стейнфинна не была столь безопасна; он-то, Улав, знал: ведь это он держал руку приемного отца, когда Арнвид перевязывал рану. И Улав вспоминал лицо Стейнфинна, когда они плыли обратно на корабле и когда поднимались вверх по лесистому склону. Колбейну пришлось спешиться и вести коня под уздцы, потому что он помогал брату. И последний раз – нынче вечером, когда Стейнфинн пожелал всем спокойной ночи.

Только теперь Улав вдруг понял, как он любит своего приемного отца. Он принимал Стейнфинна, не задумываясь над тем, каков он, был к нему по-своему расположен, но, сам того не ведая, всегда смотрел на него чуть свысока. Ведь Стейнфинн был человек медлительный, вздорный, легкомысленный и беспечный до мозга костей, отягощенный взваленным на него горьким бременем скорби и позора, которое так не подобало этому беззаботному хевдингу… А его приемный сын в глубине души испытывал легкое пренебрежение к тому, что было столь чуждо его собственному нраву. Теперь же, когда Стейнфинн встал во весь рост и показал, каков он, когда дело идет о жизни и смерти, теперь, когда Улав в тайниках своего сердца почувствовал любовь к нему, – он, Улав, нанес ему такой удар! Опозорил самого себя и причинил Ингунн самое худшее зло… У него снова похолодел лоб, а сердце подпрыгнуло и глухо заколотилось – что, если случилась самая страшная беда!..

• Предыдущая
• 19/138
• Следующая