Странствия убийцы [издание 2010 г.] - Хобб Робин - Страница 23

«Это всего лишь булавка», — напомнил я себе. С болезненной тоской мне внезапно захотелось найти ее — вдруг она просто застряла в подкладке плаща или завалилась в сапог. Со вспыхнувшей надеждой я проверил оба сапога. Ее там не было. Всего лишь булавка — кусочек обработанного металла и блестящий камешек. Но это все, что у меня осталось от моего короля и моего деда. Он дал мне ее, когда создал связь между нами, чтобы отметить родную кровь, которая никогда не могла быть признана законно. Ночной Волк снова заскулил, и я ощутил неожиданное желание зарычать на него. Тем не менее он подошел, толкнул мой локоть носом и засунул морду мне под руку. Его огромная серая голова оказалась у моей груди, моя рука обнимала его плечи. Внезапно он поднял нос вверх, больно ударив меня мордой по подбородку. Я сильно прижал его к себе, и он повернулся, чтобы потереться горлом о мое лицо. Крайний жест доверия волка к волку — обнажение горла перед оскалом другого. Через мгновение я вздохнул, и боль потери стала слабее.

Это была просто вчерашняя вещь? — нерешительно поинтересовался Ночной Волк. Вещь, которой больше нет? Это не колючка у тебя в лапе и не боль в животе?

— Просто вчерашняя вещь, — вынужденно согласился я.

Булавка, данная мальчику, которого больше нет, человеком, который давно умер. «Может быть, это к лучшему, — подумал я про себя. — Еще одной вещью, которая соединяет меня с Фитцем Чивэлом, наделенным Даром, стало меньше». Я взъерошил шерсть на шее волка, почесал его за ушами. Он сидел неподвижно рядом со мной, потом подтолкнул меня, чтобы я еще раз почесал ему уши. Так я и сделал, печально размышляя. Может быть, лучше будет снять серьгу Баррича и спрятать ее в кошелек. Но я знал, что не сделаю этого. Пусть она будет единственной ниточкой, которую я протянул из той жизни в эту.

— Дай мне встать, — сказал я волку, и он неохотно подвинулся.

Я не спеша упаковал в тюк свои пожитки и связал их, а потом затоптал маленький костер.

— Мне вернуться сюда или встретимся на той стороне города?

На той стороне?

Если ты обойдешь вокруг города и спустишься к реке, ты снова увидишь дорогу, объяснил я. Может, найдем друг друга там?

Это было бы хорошо. Чем меньше времени мы проведем у этой человеческой берлоги, тем лучше.

Что ж, ладно. Я найду тебя там еще до рассвета, сказал я ему.

Скорее я найду тебя, немой нос. И когда я это сделаю, у меня будет полный желудок.

Мне пришлось признать, что это более вероятно.

Берегись собак, предупредил я его, когда он уходил в кусты.

Берегись людей, ответил он, после чего стал недосягаем для моих чувств, если не считать нашей связи Даром.

Я закинул узел на плечо и пошел вниз по дороге. Уже смеркалось. Я собирался войти в город до темноты и остановиться у таверны, чтобы разузнать сплетни и, возможно, выпить кружечку, хотел прогуляться по рыночной площади и послушать разговоры купцов. Но когда я явился в город, он уже почти спал. Рынок был пуст, если не считать нескольких собак, обнюхивавших пустые прилавки. Я покинул площадь и повернул к реке. Там, внизу, я найду сколько угодно трактиров и таверн, обслуживающих речников. Кое-где горели факелы, но большую часть света давали неплотно закрытые окна. Мощенные грубым булыжником улицы не особенно хорошо содержались. Несколько раз я принимал яму за тень и спотыкался. Я остановил городского стражника, прежде чем он успел остановить меня, и спросил, не порекомендует ли он мне прибрежный трактир. Он сказал мне, что в «Весах» обслуживают путников хорошо и честно, а кроме того, это заведение легко найти. Он предупредил меня, что там не разрешают нищенствовать и что карманному воришке очень повезет, если он не получит ничего, кроме побоев. Я поблагодарил его за предостережения и пошел своей дорогой.

Как и говорил стражник, я легко нашел «Весы». Из открытой двери струился яркий свет и доносились голоса двух женщин, поющих веселую песенку. На сердце у меня потеплело от этих жизнерадостных звуков, и я вошел без промедления. За крепкими стенами из кирпича и тяжелых балок оказалась огромная комната с низким потолком. Здесь пахло жареным мясом, дымом и было полно матросов. В утробе очага в конце комнаты жарился добрый кусок мяса, но большинство посетителей в этот теплый летний вечер собрались в более прохладном противоположном конце зала, где две женщины поставили на стол стулья и пели дуэтом. Седой арфист, по-видимому тоже член их труппы, истекал потом за соседним столом, меняя струну на своем инструменте. Я рассудил, что он и певицы, по-видимому, одна семья. Я стоял и смотрел, как женщины поют, и мои мысли вернулись назад, в Баккип, к тому времени, когда я последний раз слышал музыку и видел собравшихся людей. Я не сознавал, что неприлично долго рассматриваю певиц, пока не увидел, как одна из женщин толкнула вторую локтем и сделала быстрый жест в мою сторону. Другая широко раскрыла глаза и взглянула на меня. Я опустил голову, чувствуя, что краснею. Испугавшись, что мое внимание сочтут за грубость, я отвернулся. Я стоял за спинами слушателей и присоединился к общим аплодисментам, когда песенка кончилась. К тому времени арфа была уже готова, и старик заиграл более плавную мелодию в ритме бьющих по воде весел. Женщины сидели на краю стола, спина к спине, их длинные черные волосы перемешались. Чтобы послушать эту песню, некоторые уселись, а другие отошли к столам у стены для тихой беседы.

Я следил за пальцами арфиста, восхищаясь их проворством, как вдруг рядом со мной оказался краснощекий мальчик и поинтересовался, что мне будет угодно. Я сказал ему, что выпил бы эля, и он быстро вернулся с полной кружкой и пригоршней медяков сдачи с моей серебряной монетки. Я нашел стол недалеко от менестрелей и, пожалуй, понадеялся, что любопытство заставит кого-нибудь из посетителей присоединиться ко мне. Но никто здесь, похоже, особенно не интересовался путниками, и только несколько равнодушных взглядов постоянных посетителей таверны скользнуло по мне. Менестрели закончили петь и стали разговаривать друг с другом. Взгляд, который бросила на меня старшая из двух женщин, заставил меня понять, что я снова уставился на них. Я опустил глаза.

Наполовину осушив кружку, я понял, что совсем отвык от эля, тем более на пустой желудок. Я сделал мальчику знак подойти к столу и попросил чего-нибудь поесть. Он принес мне только что срезанный с вертела кусок мяса с гарниром из тушеных овощей и подливкой. Это и новый эль в моей кружке отняли большую часть моих медяков. Когда я поднял брови, услышав цену, мальчик выглядел удивленным.

— В трактире «Морской узел» вы заплатили бы вдвое больше, сударь, — сказал он мне с негодованием. — И это хорошая баранина, а не какой-нибудь бродячий старый козел, который помер от голода.

Я попытался сгладить неловкость, сказав:

— Наверное, на серебряную монетку уже не купишь того, что раньше.

— Может, и так, но я-то здесь при чем? — фыркнул он и вернулся в кухню.

— Что ж, серебряная монетка ушла быстрее, чем я ожидал, — пожурил я себя.

— Этот мотив нынче всем нам знаком, — заметил арфист.

Он сидел спиной к своему столу и наблюдал за мной. Две его партнерши обсуждали между собой какую-то поломку дудочки. Я с улыбкой кивнул старику и заговорил громче, когда заметил, что его глаза покрыты бельмами.

— Я некоторое время не бывал на речной дороге. Собственно говоря, довольно долго — около двух лет. Когда я был здесь в последний раз, в трактирах все было не так дорого.

— Что ж, бьюсь об заклад, что теперь так можно сказать почти о любом месте в Шести Герцогствах, по крайней мере в Прибрежных. Теперь говорят, что новые цены у нас устанавливаются чаще, чем новая луна. — Он повертел головой, как если бы мог видеть, и я подумал, что он ослеп не так давно. — А еще теперь говорят, что половина налогов идет на прокорм людей из Фарроу, которые их собирают.

— Джош! — упрекнула его одна из спутниц, и он с улыбкой повернулся к ней.