Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 87

Ради войны с красным смыслом можно приподнять Романовых. Но, как только начинается война с петровским смыслом, с его авторитарной модернизацией, породившей, повторяю, Империю, оказывается, что и Романовы не ахти. Особенно же те, которые не отрицали Новый исторический смысл, петровскую великую страсть по Новому. Наконец, и Пушкина, как певца петровских реформ, можно противопоставить Аввакуму и за счет такого противопоставления (конечно, в пользу последнего) растоптать и новоидеальность, предшествующую советской.

Внимательный анализ превознесений Романовых (и особенно Николая II) мог бы пополнить нашу коллекцию «монкизаций». Ибо, конечно же, Николай II ну уж никак не рассматривается как последователь Петра Великого. Он даже не термидорианец. И не трагическая жертва исчерпания великого импульса новизны, создавшего династию. Он «белая» антитеза «красному» Петру. Он благородный предатель ужасного петровского дела…

Что же такое эта «всемонкизация», не опознав которую мы не продвинемся дальше даже в раскрытии тенденции? И, уж тем более, в понимании ее содержания? Почему любое оформление Нового (конечно же, в диалектическом плане являющееся в чем-то и его отрицанием) рассматривается как «благородный заговор», направленный на удушение Нового в объятиях провокационного оформительства? Почему каждый революционер-оформитель, вплоть до Августина, подается как реставратор, борец с историческим духом, которому он лишь якобы сопричастен?

Я не хочу сказать, что Пиама Павловна Гайденко сознательно предлагает рассматривать Блаженного Августина как благородного белого (греческого) реставратора, который под видом оформительства на самом деле борется с ужасным «красным» Христом. Но есть какое-то всереставрационное поветрие, способ понимания всего и вся. И в атмосфере всереставрационизма рекомендация руководствоваться учением Платона — Плотина, разумеется же, передовым и всесильным, по существу равносильна именно этому.

«Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», — писал двусмысленнейший Александр Зиновьев, отрекомендовывавшийся и как консультант ЦРУ, и как великий патриот России, и как интеллектуальный суперстрелок, и как «мазила», неспособный попасть в мишень… Что если завтра… ну, не Пиама Павловна, а кто-то другой напишет: «Мы метили в хилиазм, а попали в христианство»? Откуда путаница-то? И путаница ли это?

Любой оформитель — это борец с оформляемым содержанием… Разве может сформироваться такой подход в отрыве от специфического понимания соотношения Формы и Содержания? Может быть, сторонники «всемонкизации» и не формулируют для себя (а уж тем более для других) нечто подобное. Не восклицают (публично или наедине с самими собой): «Да здравствует благородная Форма, эта убийца гнусности, именуемой Содержанием!»

Может быть, конкретные интеллектуальные стрелки бьют по частным мишеням. Но логика, согласитесь, именно в этом. Если любой Икс — это борец с Игрек… Если такова схема описания, то что в голове у тех, кто предлагает такую схему? И может ли там не находиться окончательное «да здравствует»: «Да здравствует замечательный Икс как борец с омерзительным Игреком!» Икс — Форма, Игрек — Содержание. Что получаем? Получаем уже не частную иллюстрацию на тему «превращенная форма», а некое соотношение между тенденцией и ее основаниями. Я не шибко какой поклонник принципа, согласно которому «бытие определяет сознание». Но чтобы бытие уж никак не влияло на сознание… Извиняюсь, так не бывает почти никогда. И не надо лукавых адресаций к тактично оговоренному мною «почти»!

Авторы всех анализируемых мною высказываний не переселились при жизни полностью в астрал, ментал… И так далее… Они на работу ходили, какие-то минимальные требования инстанции выполняли, публиковались, социализовались и так далее. И если они ненавидели то, что должны были насыщать своими текстами, то есть оформлять… Если они в этом своем порыве сделали оформительство способом убиения ненавидимого содержания, то не Сталина они описывают, как Монка, и не Блаженного Августина — как метафизического нео-Монка, а… самих себя.

Бред? Навет? А как относиться к таким строкам Евгения Евтушенко, написанным еще в 60-е годы прошлого века:

И делать все наоборот…

Поэт же не просто себя таким сомнительным образом отрекомендовывает! Он описывает свои размышления в грузинской церкви, которую в начале XX века расписывал Ладо Гудиашвили. Евтушенко что говорит-то? Что так было и так будет. «Берем заказ» (содержание), а «делаем» все «именно наоборот»! Не как-то, а шиворот-навыворот.

И в этом — миссия Формы (его стихов, росписей Гудиашвили) по отношению к Содержанию.

Форма не богаче Содержания… Не гибко с ним соотносится… Кто бы стал спорить! Она диаметрально противоположна Содержанию? Вот как!

Легко возразить, что «это всё — Евтушенко». И что интеллектуальная фронда, она же «фига в кармане», — удел любой идеократической Системы, ее абсолютно неизбежное порождение. Мол, не создавайте идеократических систем, не будет и таких «евтушенков».

Но, во-первых, я и не призываю создавать идеократические системы.

Во-вторых, давайте все же признаем, что люди в таких системах жили столетиями, кое-где продолжают жить, причем, судя по Китаю, не худшим образом.

В-третьих, тот же Зиновьев ведь не Аристотелем занимался, а Марксом. Он рвался к занятиям этого рода, дававшим, между прочим, шанс сделать политическую карьеру. Согласно Г.П. Щедровицкому (а кому лучше знать Зиновьева и его интеллектуальную эзотерику), Зиновьев открыл своего Маркса, для которого феодализм — это формация, а капитализм — переходный период от одного феодализма (старого) к другому (новому). И что этот новый феодализм и есть коммунизм по Марксу! При том, что разница между старым феодализмом и феодализмом новым в том, что старый — гуманистичен, а новый — нет. И что задача капитализма как переходного периода — дегуманизировать феодализм.

Такое описание интеллектуальной эзотерики А.Зиновьева добыто мною не из частных разговоров с Г.П.Щедровицким, а из прочтения его мемуаров.

Ну, а Евтушенко… Да, среди тех, кто был вполне вписан в советскую литературу, существовала антисоветская фронда… Она могла быть разной. Одни (Солоухин, например) бытописательством пробавлялись. Другие — почвенничеством. Третьи — историческим сочинительством. Четвертые — аполитичной лирикой. Однако считать надрывные публичные вопли об исключительной любви к большевизму («и клятвой повтори: «Я большевик!»») — фрондерской нормой отчуждения от идеократии… Не слишком ли?

Разведчик, засланный в стан противника, всегда живет двойной жизнью. В частности, он может утрированно восхвалять ненавидимый смысл. При этом он работает на то, чтобы этот смысл начал задыхаться и умирать… Но это называется «убийство смысла». Это война на уничтожение, подрывная деятельность, а не фронда, неизбежная в слишком жестких идеократиях. Да так ли уж жестка была, например, брежневская идеократия, в которой столь бурно развились эти самые «превращенные формы»?

Мои очень прокоммунистические западные друзья называли всесильного позднесоветского идеолога М.А.Суслова «убийца смысла» («the killer of the sense»). Еще один Монк, скрытый реставратор… Реставратор — чего?

После распада СССР разговоры об «убийцах смысла», работавших на уничтожение идеократии, в высший эшелон которой они проникли, приобрели детальный и системный характер. Читайте, например, А.Байгушева «Русский орден внутри КПСС». Повествующие все чаще отрекомендовываются как осознанные борцы именно за «белое дело», выходившие на связь с зарубежным белым движением.

Ранние постсоветские вопли (90-е годы XX века) о том, что ужасные евреи погубили СССР своим подрывным тлетворным (антисистемным и так далее) антисоветизмом, сменились новыми воплями, нарастающими уже в постъельцинскую эпоху.