Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 113

В самом деле, даже простейшие астрофизические данные, которые я уже обсудил, — это и внеантропный внешний опыт (основа науки), и опыт светско-мистический (основа метафизики). А значит, мы имеем право говорить о светской метафизике, метафизике, оперирующей не религиозными, а научными данными. И одновременно — имеющей своего религиозно-метафизического традиционного предшественника.

Так обстоит дело с тем, что, находясь на территории внешнего объективного научного опыта, сопрягается с опытом внутренним и метафизической традицией в строгом смысле этого слова.

Но есть и нечто обратное: данные, полученные ревнителями той или иной метафизической традиции, но преодолевающие рамки этой традиции и сопрягающиеся с научными данными — пусть даже и психологическими.

Согласитесь, в рамках предлагаемого рассмотрения нельзя перебарщивать. Нельзя превращать констатацию внутреннего характера любого опыта, добытого ревнителями метафизической традиции, в констатацию «неадекватности» носителей этого опыта. То есть в дискредитацию их опыта с его безусловной психологичностью. И нельзя заменять верный тезис об этой психологичности крайне сомнительным тезисом о буквальном безумии носителей этого опыта.

Долгие годы занятий сравнительным религиоведением (да и психоанализом тоже) сделали для меня абсолютно очевидным то, что религиозный опыт не имеет ничего общего с психопатологией. Получаемые в этом опыте состояния — глубже психопатологических. Да, это все равно, по определению, внутренние состояния. Но я не хочу ни приравнивать видения к галлюцинациям, ни называть видения несомненной данностью, то есть приравнивать внутреннее — к внешнему, видения — к появлению в комнате чего-то, имеющего статус реальности (тонкого тела, духа и так далее).

Меня интересует только такой подход, который преодолевает обе подобные крайности: не требует признания за внутренним опытом статуса опыта внешнего, но и не дискредитирует внутренний опыт. В рамках этого подхода свидетельство о контакте с потусторонним миром — это, повторю еще раз, внутренний опыт свидетельствующего. Не более того, но и не менее. Но это же еще и психологический опыт. А психологический опыт в каком-то смысле уже является научным. На то и создана психология, чтобы уйти от антропности опыта и сугубо внутреннего характера оного. Значит, мы, с одной стороны, можем двигаться от Терезы Аквильской к какому-нибудь Юнгу (а честно говоря, мы просто не можем не двигаться в этом направлении), а с другой стороны — от Юнга к Терезе Аквильской (конкретные имена использую просто для разъяснения двух типов движения).

Поговорим вначале о движении от Терезы Аквильской к Юнгу. То есть от внутреннего и антропного мистического опыта к уже не вполне внутреннему и не вполне антропному опыту психологическому.

Обладателей мистического опыта именуют визионерами. Как метафизическая полноценная традиция относится к подобному опыту?

Для любой крупной конфессии визионеры являются и ценностью, и подрывным элементом. Они, безусловно, являются ценностью постольку, поскольку без их внутреннего опыта конфессии окостеневают, догматизируются («Вы нам что-то говорите о третьем небе… А вы там были? Откуда вы знаете, что оно есть? А если вы этого не знаете, то почему мы должны связать именно с вами столь важный для нас вопрос о нашем потустороннем существовании?»). Нет живой конфессии без непрерывного, идущего от поколения к поколению и достоверного для верующих визионерского подтверждения («Был, видел, знаю, что потустороннее есть и что оно таково, как это гласит исповедуемая нами вера»).

Но визионеры и опасны для конфессии. Их опыт противоречив, не всегда гармонично согласуется с выработанной за столетия религиозной доктриной. Этот опыт и впрямь разнокачествен. Когда-то речь идет о глубоких состояниях, которые, безусловно, являются пограничными. А когда-то налицо очевидная и очень банальная поверхностная психологическая аномалия.

Конфессия неминуемо должна разбраковывать этот самый визионерский опыт. Что она и делает, «отделяя зерна от плевел». Опыт, который конфессия признает ценным, носит для верующих безусловный характер. Но именно для верующих, и не более того.

Кроме того, если, скажем так, конфессия накапливает за столетия «тонну» такого безусловного визионерского опыта, то лишь «граммы» оного связаны с интересующей нас проблемой Тьмы, которая над Бездной (она же Иное гностиков).

Во-первых, визионеры, будучи искренне верующими и стремящимися к единению с благом, отнюдь не жаждут такого (по сути, негативного) опыта. А известно, что визионер чаще всего получает тот опыт, которого он жаждет.

Во-вторых, конфессия никоим образом не стремится признать достоверным опыт визионера, связанный с такого рода контактами. Зачем конфессии признавать такой опыт достоверным? Понятно, зачем это нужно гностикам (христианским, исламским, иудаистическим и иным). Но чем больше это нужно им, тем меньше это нужно самой конфессии, в расселинах которой гностики приютились. А потому негативный визионерский опыт именуется «дьявольским наваждением», «соблазном», а не опытом, достойным серьезного рассмотрения.

В-третьих, рассматриваемый опыт является особо травмирующим, и испытавшим его далеко не всегда удается выйти из испытания без необратимых психологических повреждений.

Есть и другие причины, которые приводят к тому, что на «тонны» визионерского опыта, признанного конфессией достоверным, приходятся лишь «граммы», представляющие собой опыт контакта с вышеназванной Тьмой (той, что над Бездной). Нельзя сказать, что такого признанного достоверным визионерского опыта нет вообще. Но его мало. И больше всего его, конечно, у прямо или скрыто полемизирующих с той или иной конфессией гностиков.

И все же гностики опознаются не по факту наличия у них данного опыта, а по отношению к этому опыту. Гностик (вновь подчеркну, что имею в виду сущностного, то есть ликвидационно настроенного, фундаментально враждебного миру гностика) начинает поклоняться вышеописанной Тьме, считать ее и только ее своей окончательной госпожой.

В принципе могут существовать (и реально в истории существовали) религиозные люди с визионерским опытом Тьмы (причем именно той Тьмы, которую я здесь исследую), продолжающие вопреки своему опыту поклоняться Творцу (Свету).

Итак, есть «граммы» признанного визионерского опыта, связанного с контактом визионеров с Тьмой, и «миллиграммы» такого опыта, полученного (и признанного) вне гностических (и не просто гностических, а гностическо-ликвидационных) общин верующих.

Признав, что речь идет о «миллиграммах» (и оговорив, что «миллиграммы» — это не ноль, а вполне ощутимая величина), спросим себя: «А почему, собственно, этими «миллиграммами» надо так пристально заниматься?»

Ниже я разберу собственно религиозные обстоятельства, приводящие к необходимости подобных занятий. Но сначала оговорю, что если бы речь шла только об этих религиозных обстоятельствах, то при всей их огромной важности заниматься ими в рамках исследования проблем развития я бы не стал. Может быть, я написал бы по этому поводу религиоведческую статью, но не более того.

Однако есть нечто, связанное с собственно научным опытом. Необходимо признать, что ученые и впрямь (причем все чаше) наталкиваются в своих — совершенно невизионерских — исследованиях на нечто, сходное с этой самой Тьмой. Той Тьмой над Бездной, объем визионерских контактов с которой я метафорически оценил выше, говоря о «граммах» и «миллиграммах» в их соотношении с «тоннами» обычного визионерского опыта.

И тут я возвращаюсь к проблеме Тьмы и «темного» в том виде, в каком она существует в современной физике. Общая теория относительности Эйнштейна (существенно развитая в дальнейшем его учениками и последователями) позволила построить теоретическую модель Вселенной. Но физика, пусть и самая теоретическая, взыскует экспериментальных данных. И без них очень легко превращается в схоластику или фэнтези. При жизни Эйнштейна экспериментальных данных, позволяющих опровергнуть или подтвердить космологические модели, созданные на основе Общей теории относительности, было очень мало. Но уже в 70–80 годы XX века количество экспериментальных данных стало стремительно возрастать. Это было связано как с совершенствованием аппаратуры (по преимуществу радиотелескопов, но не только), так и с совершенствованием методов использования этой аппаратуры. А дальше начались мучительные попытки согласовать теоретические модели, основанные на Общей теории относительности, и новые экспериментальные данные.