Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/152
• Следующая

Я пошел вдоль колонны, чтобы разыскать друзей, чтобы сесть с ними в одну машину, и вскоре в одной из них нашел своего приятеля из Херсона есаула Ильяса Чачуха (черкеса), и в той же машине сидел генерал-майор Есаулов, с которым у меня в Толмеццо были весьма хорошие отношения. Но после того, что произошло в центре кубанских станиц в Коваццо-Карника в связи с опубликованием приказа № 12 по Казачьим Войскам и Казачьему Стану от 23 марта 1945 года, когда Кубанское казачество открыто отказалось признать приказ Главного Управления, а также отказалось подчиниться решению «Кубанской войсковой старшины», в состав которой входил также и генерал-майор Есаулов (как председатель войскового казачьего суда), наши отношения круто изменились. Хотя между нами после всего происшедшего размолвки не произошло, но он был прекрасно осведомлен о моем отрицательном отношении к «Кубанской войсковой старшине» и непризнании за ней правомочия как возникшей с благоволения главного управления, а не по выбору Кубанского казачества. Несмотря на все это, я все же считал, что сейчас, когда мы стоим у порога новых событий, которые могут оказаться решающими для всего казачества, не время вспоминать о личных междоусобицах, а лучше обсудить наше неясное, полное сомнений, сегодняшнее положение.

На мое приветствие генерал Есаулов ответил корректно, но довольно холодно. На мое замечание, что присутствие английских автоматчиков усиливает мои сомнения, на какую именно «конференцию» мы едем, и что как бы наша поездка не закончилась в каком-нибудь обнесенном проволокой изоляционном лагере, генерал Есаулов сказал:

— Вы плохо разбираетесь, сотник, в новой обстановке и в существующих порядках в армиях демократических, а что касается вашего замечания по отношению присутствия здесь автоматчиков, то это просто наша охрана. Очевидно, где-то по пути нашего следования находятся партизанские группы.

— Но для этого, ваше превосходительство, было бы гораздо проще оставить при нас наше личное оружие и выдать по несколько автоматов на машину…

— Да… англичанам верить нельзя, — как бы отвечая на свои собственные мысли, вставил, до сих пор молчавший, есаул Чачух.

— Ильяс, значит, ты не веришь? Так почему же ты едешь?

— А что, приказ Главного Управления касается меня меньше тебя? Это раз, а второе, я еду еще потому, что я им не верю… С какою легкостью они вступили в союз со Сталиным, с таким же вероломством они ему и изменят. Это тебе не наш человек, а англичанин. А мы ему сейчас нужны. Они же ведь привычны жар загребать чужими руками.

Наш разговор был оборван приходом какого-то донского офицера в сопровождении английского, который, обратившись к стоявшим в стороне группами и разговаривавшими с провожающими, объявил, что пора «по коням», что мы и так уже немного задержались и нехорошо будет, если прибудем с опозданием.

Прохаживавшиеся вдоль шоссе стали спешить сюда, чтобы узнать, может быть есть какая новость. Донской офицер, увидев сидящего в автомашине генерала Есаулова, попросил его перейти в другую машину, предназначенную для штаб-офицеров. Генерал Есаулов и Чачух ушли в сопровождении обоих пришедших в голову колонны.

И вот я снова один среди мне незнакомых. С их уходом к нашей машине подошла старушка:

— Сынки, может, кто из вас думает остаться? Так идите скоренько туда, у барак… — и она кивнула головою, указывая через шоссе, — там наши молодцы спорют вам погоны и понашивают новые — урядницкие, вот и концы в воду, — и она поспешила дальше..

— Пойдемте, посмотрим, — предложил сидящий у борта хорунжий.

— Идемте! — и мы с ним пошли к бараку.

В передней комнате, где стояло несколько двухъярусных кроватей, было человек девять офицеров.

— Вы что же, решили разжаловаться? Так идите в ту половину, — и они показали на боковую дверь.

Хорунжий переглянулся со мною, но в этот момент из двери вышла девушка, неся через руку несколько мундиров.

— Ну, разберитесь сами, который чей. Теперь все они одинаковые, — сказала она.

На мундирах красовались погоны старших урядников. На какую-то долю секунды я позавидовал обладателям этих мундиров, но тут же спохватился: «А как же будут себя чувствовать эти господа, когда мы вечером вернемся с конференции?..» — и я вышел из барака.

Возле барака стояло несколько офицеров, и в числе их был мой друг хорунжий К. М. (терец).

— Ты что, Костя, едешь?

— Нет. Меня оставили здесь дежурным.

По колонне передавалась команда «по коням». Голова колонны уже, очевидно, начала двигаться, были слышны сигналы отправки и гул моторов. Из барака выбежал пришедший со мною хорунжий, и это положило конец моим колебаниям. Мы быстро вернулись к машине и заняли свои места. Через несколько минут двинулась и наша машина.

Километр за километром уносят нас машины. Голова у меня пылает: «Это обман… Какая может быть конференция… Понимаю, если бы вызвали высший командный состав, ну еще, скажем, командиров полков, — это было бы вполне достаточно, но поголовно весь офицерский состав?.. Как можно так оголять полки… а если что произойдет? Эх!.. Почему я сел в машину?.. А если бы не поехал?.. А вдруг действительно вызывают на конференцию?.. Ведь, может быть, здесь будет решаться вопрос по каким-то новым, неведомым мне, демократическим порядкам, как сказал генерал Есаулов, где каждый офицер, независимо от его чина и занимаемого положения, имеет право не только высказаться, но и отстаивать свое мнение. И что спорные вопросы здесь могут решаться голосованием… И вот вечером, когда все вернутся, что скажем в свое оправдание мы, оставшиеся? Ведь скажут, что трус, что может быть позорнее для офицера? Но и ехать, как баран, не зная даже куда, тоже весьма не лестно для офицера… — и мозг сразу как бы проснулся. — Везут за проволоку! Какая может быть речь о конференции, какие планы они могут нам доверять там, если они здесь не доверяют нам сказать, куда мы едем, где будет эта конференция?..»

И вот мысль: «Выпрыгнуть из машины…»

Уцепившись за эту мысль, я пробрался к борту. «Но ведь это будет верная и глупая смерть! Ну, а если удачно?.. Будет ли автоматчик стрелять? Нет. Не посмеет — остальные тогда поймут, на какую конференцию нас везут. Но, могут же стрелять из кабин машин, следующих за нами… Все равно».

Решил. Но места подходящего все нет, а мы с каждой минутой оставляем за собою километры. Скоро и Никольсдорф — это последние знакомые мне места. Здесь дорога делает поворот влево, и нет опасности упасть на шоссе — инерцией меня отбросит в сторону…

— Ну, господа, как хотите, а я дальше не поехал. Не верю я им!

— Сотник, расшибетесь! — услышал я за собой.

Скатившись под откос, я вскочил на ноги. С одной из удалявшихся машин мне махали руками — это, очевидно, с той, на которой я ехал. Не получив ушибов, я отошел в низкую сосновую поросль. Колонна все еще двигалась. Впереди, где дорога начинает виться по обочине леса, «наша» колонна обгоняла колонну танкеток, которые по одной вклинивались в нее через каждые пять-шесть машин.

Когда вся колонна прошла, я снял свой мундир и повесил на сосенку, вышел на шоссе и быстро направился к Стану. Что пережил я за вторую половину дня, трудно описать. То я считал свой поступок правильным, то горько упрекал себя за малодушие и трусость. Мой поступок, совершенный из-за своего личного убеждения, плохой аргумент для оправдания, да и пожелает ли кто выслушать мое объяснение? Ведь достаточно уже и одного факта, что я не выполнил приказ Походного атамана о поездке на конференцию.

Вспоминая эти неизмеримо долгие часы, я вновь переживаю нечеловеческую боль, но сейчас не за свой поступок, а боль утраты честнейших и самых верных сынов Родины, среди которых было немало и моих личных друзей.

Сотник Кубанского Войска Александр Шпаренго

Вместе с генералом П. Н. Красновым и другими офицерами кубанец Ю. Т. Г. был вывезен англичанами из Лиенца 28 мая 1945 года. Когда они прибыли в Шпиталь, то офицеры штаба, к которому принадлежал и он, были помещены в одном бараке. В отдельной комнате был помещен генерал П. Н. Краснов, около которого держались другие Красновы: его дальний родственник генерал Семен Николаевич Краснов, Генерального штаба офицер Николай Николаевич Краснов, только незадолго до этого прибывший в Казачий Стан в Италии, и сын последнего, тоже Николай Николаевич, — молодой офицер.

• Предыдущая
• 24/152
• Следующая