Дневник Трейси Бикер - Уилсон Жаклин - Страница 3
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
— Не ваше дело, Илень, — подтвердила я.
Она снова вздохнула и принялась шевелить губами. Я знаю, она задерживает дыхание и считает до десяти. Так надо делать социальным работникам, когда они говорят с трудным ребенком. Разговаривая со мной, Илень постоянно считает.
Досчитав до десяти, Илень улыбнулась мне широкой фальшивой улыбкой. Примерно так:
— Пойми, Трейси, — принялась объяснять Илень, — ты заполняешь совершенно особый дневник. Это память, которая навсегда останется с тобой. И что же ты записываешь на память? Одни глупости и грубости.
— Я пишу о своей жизни, — возразила я, — и пока что в ней не было ничего замечательного. Чем плохи мои глупости?
Тут Илень снова вздохнула, уже сочувственно, обняла меня одной рукой и произнесла:
— Я знаю, как тяжело тебе приходилось, но ты — ты сама — замечательная. Ты прекрасно это знаешь.
Я покачала головой и попробовала высвободиться.
— Конечно, знаешь. Самая что ни на есть замечательная, — повторила Илень, не разжимая хватки.
— Раз я такая замечательная, что же никто не хочет меня удочерить? — сказала я.
— Дорогая, я знаю, как ты расстроилась, когда от тебя отказались Джули и Тед. Не переживай. Рано или поздно мы найдем для тебя самых лучших родителей.
— То есть страшно богатых?
— А может, и не родителей, а одинокую женщину. Если она сможет стать ответственной матерью.
Я пристально на нее взглянула:
— Илень, у вас нет мужа. И, спорим, вы были бы ответственной матерью. Почему бы вам самой меня не удочерить?
Вот теперь пускай выкручивается.
— Видишь ли, Трейси… Все не так просто… Во-первых, у меня много работы. Я нужна стольким детям…
— Если вы меня удочерите, то сможете бросить работу и заботиться только обо мне. Вам будут выплачивать за меня пособие. Спорим, вам еще приплатят за то, что опекаете трудного ребенка с агрессивным поведением и так далее. Ну так как, Илень? Вы не пожалеете, честное слово.
— Даже не сомневаюсь, Трейси, но — прости, я не хочу заводить детей, — сказала Илень.
Она попыталась крепко меня обнять, но я ее грубо оттолкнула.
— Я пошутила, — объявила я. — Жить с вами! Умереть можно. Вы глупая, скучная, толстая и трясетесь, как кисель. Не дай бог такую приемную мамашу.
— Трейси, ты имеешь полное право сердиться, — произнесла Илень, пытаясь сохранять спокойствие, и незаметно втянула живот.
Я сказала, что вовсе не сержусь, хотя голос сам сорвался на крик. Я сказала, что мне плевать, а у самой глаза наполнились слезами. Но я не заплакала по-настоящему. Я никогда не плачу! Если у меня и текут слезы, так только от аллергии.
— Ну вот, теперь на мою голову свалятся отвратительные проклятия, — пошутила Илень.
— Я уже взялась за дело, — пригрозила я.
— Хорошо, — сказала она.
— Опять вы со своим «хорошо», — заметила я. — Как всегда: «Хорошо, я не против, если тебе от этого станет легче»; «Трейси, я вижу, у тебя в руке огромный окровавленный топор, сейчас ты в ярости снесешь мне голову. Хорошо, давай, если тебе от этого полегчает, я и глазом не моргну, мы, социальные работники, в любой ситуации сохраняем хладнокровие и невозмутимость».
Она не удержалась и рассмеялась.
— Попробуй останься невозмутимой с тобой, — сказала она. — Пиши что хочешь, кнопка. В конце концов, это твоя история.
На том и порешили. В моем личном дневнике я могу писать все, что захочу. Только я не знаю, с чего начать. Может, спросить совета у Илень? Сейчас она в другом углу гостиной, возится с задохликом Питером. Он никак не может придумать, что писать в дневнике. Заполняет ответы очень медленно и вдумчиво, дурацкими синими печатными буквами. Он так старается писать аккуратно, но на его труды жалко смотреть. Вот и сейчас он смазал верхнюю строку и запачкал всю страницу.
Я окликнула Илень, но она не может оторваться от Питера. Бедняжка все волнуется, что напишет неверный ответ, будто мы сдаем идиотский тест на сообразительность. Я этих тестов накатала море. Проще пареной репы. Я справляюсь с ними в мгновение ока. Считается, раз ты детдомовский, то глуп как пробка, но я почти всякий раз набираю сто баллов из ста. Нам, правда, не говорят результаты, но я голову даю на отсечение, это так.
ТРЕЙСИ БИКЕР ОБЫКНОВЕННАЯ ВЫПЕНДРЮШКА, НИЧЕГО ГЛУПЕЕ Я НЕ ЧИТАЛА, А РАЗ У НЕЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ МОЗГИ, ПОЧЕМУ ОНА ДО СИХ ПОР ПИСАЕТСЯ В ПОСТЕЛЬКУ?
Не обращайте внимания на чужие каракули. Все это гнусная ложь. Так всегда. Стоит оставить вещь без присмотра, как какой-нибудь паразит ее испортит. Но такой низости я не ожидала. Писать гадости в чужом дневнике! Только один человек на такое способен. Ну, Жюстина Литтлвуд, погоди! Я до тебя доберусь.
Я только отлучилась спасти Илень от полудохлого зануды Питера и скосила глаза в его дневник. Я чуть не рухнула. Знаете, кто для него лучший друг? Я. Я!
— Это что, шутка? — вскипела я.
Он покраснел и начал мямлить, пытаясь закрыть от меня страницу, но я уже успела прочесть. "Мой лучший друг — Трейси Бикер". Черным по белому. Не черным — расплывчато-синим, но суть та же.
— Уйди, оставь Питера в покое, — вступилась Илень.
— Да, но вы посмотрите, что за чушь он несет. Я Питеру Ингему не подруга!
— По-моему, очень мило, что Питер хочет с тобой дружить, — возразила Илень. И состроила рожицу: — О вкусах не спорят.
— Очень смешно. Питер, с чего ты взял, что мы друзья?
Он пискнул, что у нас один день рождения на двоих, а потому мы друзья.
— Вовсе не обязательно, лопух, — заверила его я.
Илень начала сердиться и говорить, что я обижаю бедненького, несчастненького Питера, и, раз я не умею дружить, почему бы мне не уйти в свой угол и не заняться делом. А когда меня просят уйти, я из вредности остаюсь и начинаю стоять над душой. Что я и сделала.
Тогда Дженни позвала меня на кухню, притворившись, что ей нужно помочь с обедом, но я сразу разгадала ее хитрость. Дженни никого не шлепает. И даже не ругается. Она старается отвлечь непослушных детей разными уловками. С недалекими детьми номер обычно проходит. Но только не со мной. Впрочем, я люблю помогать на кухне, потому что, когда Дженни отворачивается, можно запросто стянуть ложку варенья или горсть изюма. Поэтому я пошла на кухню и помогла ей запихнуть в духовку целый противень рыбных палочек, пока она возилась со сковородой картошки. Сырые рыбные палочки на вкус куда хуже жареных, я проверяла. И почему они зовутся рыбными палочками? Рыбы не ходят с палочкой. У них и рук нет, только плавники. Тетя Пегги варила отвратительный молочный пудинг-тапиоку с мелкими скользкими комками, и я пугала других детей, что это рыбьи глаза. А самым младшим я рассказала, что мармелад делают из золотых рыбок, — и представьте, они мне поверили.
Когда Дженни стала раскладывать обед по тарелкам, я вернулась в гостиную, чтобы позвать всех к столу. Теперь припоминаю, Луиза и Жюстина затаились в углу, пряча что-то и хихикая. Я правда очень умная, я не вру, и как только я допустила оплошность — не возьму в толк. Надо было сразу понять, что они замышляют. Прочесть мой личный дневник и исписать его гнусными каракулями!
Любой плакса вроде Питера Ингема нажаловался бы взрослым, но я не ябеда. Я сама за себя отомщу. Я выдумаю .самую страшную месть. Как я ненавижу Жюстину! Пока она не появилась, мы с Луизой были неразлучны, мы держались друг за дружку, и даже наш противный детский дом не казался таким скверным местом. Мы стали почти сестрами, секретничали, и как-то раз…
У меня был свой секрет. Маленькая беда. Ночная неприятность. У меня отдельная спальня, и никто не догадывался о моей беде, кроме Дженни. И вот я поделилась с Луизой, чтобы показать, как я ей доверяю. Я сразу же поняла, что совершила ошибку. Луиза захихикала и потом иногда меня поддразнивала — даже пока мы были лучшими подругами. А потом она переметнулась к Жюстине. Я немного беспокоилась, что она ей насплетничает, но всегда убеждала себя, что она до такого не опустится. Кто угодно, только не Луиза.
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
