Двойник для шута - Угрюмова Виктория - Страница 52
- Предыдущая
- 52/107
- Следующая
Тем более необходимым показалось ему прочитать дневник своего отца, чтобы разгадать хоть какие-то семейные тайны.
Тиррон читал тогда весь день и всю ночь напролет. Он торопился добраться до конца этой скорбной повести раньше, чем появится Эрлтон. От человека в серебряной маске ничего нельзя было скрыть, и архонт считал, что ему крайне повезло в том, что тот отсутствует несколько дней. Тиррон словно разговаривал со своим отцом спустя десять с лишним лет после его смерти, и чувство запоздалой любви, уважения и глубокой скорби по этому умному и светлому человеку переполняло его.
"…Очаровательный мальчик. С тревогой вглядываюсь в его милые, светлые глазки, пытаясь определить — миновала ли его злая участь или он так же опасно болен и теперь обречен всю жизнь находиться под властью Эрлтона. Господи! Погляди на нас из бесконечности! Неужели ребенок должен так страдать?
Сам я плохо помню своего отца. Маг позаботился воспитать меня вдалеке от родительской ласки и тепла. Нынче мне ясно, что мой несчастный отец если и хотел, то не мог ничего противопоставить железной воле нашего жестокого повелителя. Увы! Проклят наш род. И проклятие это — Эрлтон…
…Боль с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее. Я бы с радостью принял смерть, но пока мой сын не станет достаточно взрослым, чтобы занять мой трон, маг не отпустит меня в долгожданное, желанное небытие. Я обречен страдать. Я готов страдать и больше, лишь бы Тиррона не постигла эта злая участь, но, к сожалению, уже очевидно, что и его не минула чаша сия, — он болен так же, как и все Аберайроны.
Я постоянно задаю себе вопрос: неужели же Водер Аберайрон — наш предок — не был безумцем. Неужели он сознавал, что делает, продавая себя и все свое потомство в рабство к Эрлтону?! Неужели он думал, что власть — да еще и вымышленная, нереальная, существующая только в воображении окружающих — стоит этих бесконечных мук? И неужели же он не раскаялся в конце своей жизни? Впрочем, я сознаю так же, что все эти вопросы бессмысленны, а главное — бесполезны, и ничего не решают…
…Пусть тот, кому случится услышать мой голос, звучащий здесь, будет уверен, что только тут я не притворяюсь и остаюсь самим собой. Таким, каким мог бы стать, если бы не обстоятельства. И пусть не думает он, что я безропотно переносил все издевательства, что не пытался защитить свое достоинство, что не хотел умереть, как положено умирать мужчинам.
Ты, кто бы ты ни был, читая мое послание спустя годы, знай: сегодня я попытался сразиться с Эрлтоном. И я видел ужас!
В последнее время боль терзает меня с такой силой, что я подолгу вынужден оставаться в постели. Магу это известно, и он нарочно приходит ко мне день, а то и два спустя, когда мои силы уже на пределе и я готов выполнить любую, самую безумную его просьбу. Точнее, не просьбу, но приказ, ибо из нас двоих всегда повелевает лишь он.
Но сегодня мой гнев был сильнее боли и усталости. Я решил твердо, что мне пора либо победить, либо умереть. И когда Эрлтон наклонился надо мной, наслаждаясь моими страданиями, когда его бесчувственная серебряная маска оказалась вплотную к моему лицу, я схватился за нее обеими руками и сорвал ее. О, Боже! Никогда не забуду того зрелища, которое предстало моим глазам: Эрлтон не просто уродлив, не просто отвратителен. Человек не может жить с таким лицом, ибо это не есть лицо живого человека. Это не есть лицо, изуродованное болезнью либо увечьем — это нечто, не поддающееся описанию, и я нахожусь сейчас в окончательной растерянности. Теперь я не знаю, с кем имею дело, и от того еще больше боюсь — не столько за себя, сколько за моего несчастного сына.
Эрлтона невозможно убить, и умереть против его воли нам тоже заказано. Но должно же быть хоть какое-то средство против него, и я верю, что кто-нибудь найдет способ избавиться от этого чудовища. Итак, знайте же: он…"
В этом месте строка обрывалась неровной чертой, и дневник заканчивался. Судя по предыдущей дате, последняя запись относилась к тому дню, когда Лекс Аберайрон покинул этот мир, вдоволь испив из чаши страданий.
Со слезами на глазах Тиррон перелистывал дневник своего отца снова и снова. Там были короткие записи, милые маленькие рисунки, свидетельствовавшие о том, что у старого архонта был недюжинный талант живописца, стихи, написанные, может, и не совершенно, зато живо и легко. Человек, живший под властью своего врага и мучителя, сумел сохранить в неприкосновенности свою светлую душу, и уже это можно было считать победой.
Что же касается Эрлтона, то с тех пор Тиррон часто представлял себе, что он тоже найдет в себе силы сорвать серебряную маску, что тоже узнает тайну мага и завершит запись в дневнике своего отца, чтобы следующие поколения могли начинать с чего-то большего. Однако архонта очень смущал тот факт, что его до сих пор ни на ком не женили. У его отца в этом возрасте уже были жена и двое детей. Похоже, что Эрлтон решил прервать злосчастный род, и Тиррон был последним из Аберайронов. Это его и радовало и пугало одновременно.
— Император здесь, — произнес голос Аластера. — Все ли готовы?
— Да, — как один человек выдохнули члены Совета. Последние события нарушили привычное мирное существование тех, кто отвечал за безопасность империи. И хотя Аббон Флерийский предупреждал о том, что звезды не благоприятствуют императору, случившееся накануне выходило за границы представимого.
Большой Ночной Совет был собран сразу после возвращения герцога Дембийского и Аббона из их короткого путешествия к месту захоронения монхиганов. Ни от кого не укрылось, что маг был встревожен и озабочен сверх всякой меры, даже невозмутимый великан Аластер заметно волновался.
— Мы ждем ваших объяснений, — негромко сказал император. И хотя он ни к кому конкретно не обратился, все поняли, что он имеет в виду.
— Говорить буду я, Аббон Флерийский, — откашлялся маг. — И начну с того, что мне давно уже пришло в голову, что кто-либо мог покушаться на посмертный покой небезызвестного вам тела. Недаром оно было спрятано так надежно.
— А если по-человечески — то есть подробнее и яснее, без туманных намеков и иносказаний? — ворчливо спросил Сивард Ру. — Мы же заинтересованы в том, чтобы прояснились все обстоятельства, насколько это вообще возможно в таком запутанном деле.
— Хорошо, — с неохотой сказал Аббон Флерийскии. — Тело Агилольфинга и после смерти сохраняет большую часть силы, которой он обладал при жизни — силы монхиганов. И это нешуточное оружие в руках любого, кто найдет способ завладеть ею.
— Что нужно сделать, чтобы заставить тело Агилольфинга подчиниться? — спросил герцог Гуммер.
— Понятия не имею, — честно признался Аббон. — Я ведь прежде не занимался этими вопросами. Теоретически таких способов несколько — все зависит от того, какой силой изначально обладает тот, кто пытается осуществить этот план.
— В любом случае, — подвел итог Локлан Лэрдский, — убийство десяти рыцарей, неизбежный риск, связанный с нападением на склеп, а также сложности, которые возникнут при вывозе тела из Великого Роана, — все это оправдано. Это делал не безумец, но человек, отдающий отчет в своих действиях?
— Совершенно верно. И очень могущественный человек. Нужно обладать определенной степенью власти, чтобы решиться на подобный поступок. Ведь и помыслить об этом тоже нужно иметь смелость.
— Связано ли это как-то с запретной магией? — спросил Сивард.
— Должно быть связано, — ответил Аббон. — Но сколько я ни искал ее по всему миру, ничего похожего не обнаружил. Есть, как всегда, отдельные всплески, однако настолько слабые, я бы даже сказал жалкие, что нелепо предполагать какую-либо их связь с нашими проблемами. Даже в конкретном месте, указанном мне господином Сивардом Ру, не обнаружил я ничего подозрительного, хотя и весьма желал бы.
— Итак, врага просто нет? — спросил император.
— Нет, — подтвердил Далмеллин. — И это очень похоже на ситуацию, которая случилась двести пятьдесят лет тому, когда императорские войска высадились на Бангалоре. Тогда тоже ничего и никого не нашли.
- Предыдущая
- 52/107
- Следующая
